Год в Ботсване - Рэндалл Уилл - Страница 30

Грэхем поздравил всех детей с наступлением новой четверти и разъяснил некоторые незначительные изменения в правилах и уставе, главным образом касавшиеся школьной формы, всех тонкостей которой я так и не смог уловить, — что-то вроде: черные туфли следует надевать с шортами (но ни в коем случае не носить спортивный костюм), белые носочки с парусиновыми туфлями и серые носочки с сандалиями. Покончив с этим, он вновь представил меня ученикам.

И я моментально позабыл обо всех проблемах, столкнувшись с чистосердечностью и искренним дружелюбием детей, особенно этих детей. Ибо когда Грэхем объявил, что в обозримом будущем я буду помогать школе, они разразились бурными аплодисментами, а несколько малышей даже принялись скакать от восторга. Наполовину смущенный, наполовину польщенный, я улыбался до тех пор, пока не заболели щеки. А до чего приятно было наблюдать, как, зайдя в свои классы, дети завопили от восторга, обнаружив на свежевыкрашенных стенах и поставленных стеллажах все свои рисунки, картины, модели и игрушки. А уж какой шум поднялся, когда каждый попытался занять лучшее местечко в классе! В конце концов порядок удалось установить, лишь рассадив всех строго по алфавиту.

Первое утро было проведено за незначительными хозяйственными делами. Грэхем научил меня пользоваться ксероксом и компьютером, а также объяснил, как звонить за пределы школы. Он привез с собой спортивное снаряжение, которое мы сложили в пустующем классе, — биты, мячи, перчатки, ворота для крикета и набор красочных гимнастических обручей.

Пока мы обсуждали учебный план, которого придерживались в школе, я упражнялся с ярко-зеленым, дабы продемонстрировать, что еще не позабыл это старое искусство.

В полуденный перерыв директор школы познакомил меня с остальным персоналом. Много времени это не заняло. Джейни я, конечно же, уже знал, хотя до этого и не замечал (я вообще не отличаюсь особой наблюдательностью), что она уже на приличном сроке беременности. Она преподавала в первом классе, где учились шестилетки. Эту крайне важную задачу с ней разделяла очаровательная и по-матерински заботливая Элизабет (ее трое детей учились в этой же школе), которой весьма часто приходилось чинить ученикам одежду, утирать сопли малышам, подметать мусор, оставшийся после заточки карандашей, и заваривать чай.

Кибонье, высокая и представительная женщина, была учительницей второго класса, также она преподавала язык сетсвана. Третий класс был закреплен за пожилой и глуховатой миссис Сичилонго, я узнал ее, поскольку это именно она на мероприятии в честь окончания прошлой четверти играла на рояле и чересчур громко пела. Эта женщина была близкой подругой и в то же время, каким бы противоречивым это ни казалось, ярой соперницей белой зимбабвийской леди миссис Кранц, примерно того же возраста, да и манер. Та преподавала в четвертом классе — «одном из лучших в школе», как она заявила мне на нашей первой же встрече, бросив выразительный взгляд на миссис Сичилонго, где «множество весьма способных учеников».

Профессионалы до кончика куска мела, все мои коллеги были счастливо не обременены министерскими проверками и заполнением бесчисленных формуляров, а потому свободны в своей преподавательской деятельности. Как я вскоре обнаружил, им также не приходилось бороться и с нежелательными последствиями ересей в семьях, которые столь часто сводят на нет все шансы школ и их учеников добиваться успеха. Проблемы поведения, столь распространенные в Великобритании, жизнеутверждающе отсутствовали. Конечно же, кто-то из детей отличался склонностью к одному, кто-то — к другому, некоторые замечательно справлялись со всем подряд, и, наконец, было меньшинство — это всегда мои любимчики, — которым все давалось с трудом.

Коллеги мои оказались на удивление схожи с теми, которых я знал на родине. Большинство разговоров в учительской, по совместительству служившей кладовой для спортивного инвентаря, вращалось вокруг наших учеников, их успехов или неудач, их характеров и семей и прочих школьных дел. Когда же наши беседы отклонялись от школьной тематики, я, конечно же, сразу вспоминал, что живем мы в отдаленной и зачастую совершенно дикой окружающей среде. Кибонье и ее муж-англичанин, Саймон, содержали небольшой отель, располагавшийся дальше по плато, и она довольно часто приходила в школу в изнеможенном состоянии. Стоило лишь им и их маленькому сыну Леле отправиться спать, как бродившее по близлежащему лесу стадо слонов заявлялось к их садовой калитке и, не особо утруждаясь, просто сносило ее и с энтузиазмом устремлялось к клумбе, заботливо посаженной Кибонье. Это происходило столь часто, что Саймон стал практически одержим в своих стараниях предотвратить вторжение неприятеля. Он воздвиг вокруг всего участка прочную стену, футов пять высотой, и все те пять дней, что ушли у него на постройку, слоны не появлялись. В день завершения работ Саймон в честь сего сооружения устроил небольшую вечеринку. К следующему же утру стена была обращена в груду булыжников. Несомненно дешевле было простое народное средство — кастрюля и черпак, державшиеся под кроватью, дабы отпугивать незваных гостей, но через пару недель эти предметы сделались не только бесполезными, поскольку слоны к ним привыкли, но и вредными, так как стали вызывать у всей семьи звон в ушах, не прекращавшийся до полудня следующего дня. Затем мы на изрядном количестве перемен слушали повествование о новой карьере Саймона, на этот раз в качестве сапера: теперь он закладывал в стратегических пунктах вокруг сада взрывчатку. Думаю, в конце концов он отказался и от этой затеи, после того как случайно подорвал почтальона на велосипеде.

Миссис Сичилонго любила предаваться воспоминаниям о своем покойном муже, умершем несколькими годами ранее от укуса черной мамбы. Ее история, которую она повторяла почти дословно дважды в неделю за бесконечным вязанием шерстяных нарядов, неизменно заканчивалась следующим образом:

— А знаете, почему она называется черной мамбой? Думаете, эта тварь и правда черная? Ничего подобного, сама-то она зеленая. Дело в том, что пасть у нее внутри черная! Никогда об этом не забывайте. — Лично я до сих пор помню сию подробность.

Часто мы разговаривали о местных политиках или текущих африканских делах: в частности, об экономическом кризисе в Зимбабве, где не было хлеба и бензина, а джин на расцветающем черном рынке стоил двадцать пять пенсов за бутылку. Городок Виктория-Фоллз, как я вскоре выяснил, был заброшен, и миссис Кранц часто ездила к границе, чтобы отвезти пироги и лепешки, которые она пекла утром перед школой, своей незамужней тетке, все еще там проживавшей.

Грэхем, помимо исполнения организационных обязанностей, также преподавал в пятом и шестом классах, обучавшихся вместе в одной классной комнате, и именно к ним, на самый первый урок новой четверти, он и позвал меня. Час вопросов и ответов, который я провел там, оказался весьма жарким. О чем только ученики меня не спрашивали.

Нравится ли мне Ботсвана? Как я тут оказался? Что запомнилось больше всего из того, что я увидел в Африке? Как долго я здесь пробуду? (На это я не нашелся что ответить.) И неизбежно: какая моя любимая команда? А когда я ответил на все эти вопросы и по меньшей мере еще на несколько десятков и наконец раздался звонок, последовал еще один: не хочу ли я пойти поиграть с ними? Измученный после урока, возможно с непривычки, я вежливо отказался и плюхнулся на один из освободившихся стульев.

— Ну, — спросил Грэхем с интересом, — и как они тебе, мои подопечные?

— Так и рвутся в бой! Толковые, а? Думаю, мне понравится здесь преподавать. Знаешь, что радует? По сравнению с детьми, которых я учил у себя дома, они кажутся искренне увлеченными своей жизнью. Столь любознательны до нового, искренне хотят побольше разузнать о мире. А ты ведь знаешь, насколько это облегчает нам жизнь! Может, они чуть понаивней, чем другие дети их возраста, но это ни в коем случае не упрек. Да, я определенно буду очень рад преподавать здесь. Что у них сейчас?