Западноевропейская поэзия XХ века. Антология - Коллектив авторов - Страница 12

12

* * *

«Я сидел в прокуренном шалмане…»

Перевод Е. Витковского

Я сидел в прокуренном шалмане, где стучали кружки вразнобой, — хлеба взял, почал вино в стакане — и увидел смерть перед собой. Здесь приятно позабыть о мире, но уйти отсюда должен я, ибо радость выпивки в трактире не заменит смысла бытия. Жить, замуровав себя, — жестоко, ибо кто подаст надежный знак, неизвестно ни числа, ни срока, давят одиночество и мрак, — радость и жестокость — что желанней? Горше и нужнее — что из них? Мера человеческих страданий превосходит меру сил людских. Надо чашу выпить без остатка, до осадка, что лежит на дне, ибо то, что горько, с тем, что сладко, непонятно смешано во мне. Я рожден, чтоб жить на этом свете и не рваться из его оков, потому что все мы — божьи дети, от начала до конца веков.

ШЛЮХА ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ

Перевод Е. Витковского

Дождик осенний начнет моросить еле-еле; выйду на улицу и отыщу на панели гостя, уставшего после тяжелого дня, — чтобы поплоше других, победнее меня. Тихо взберемся в мансарду, под самую кровлю (за ночь вперед заплачу и ключи приготовлю), тихо открою скрипучую дверь наверху, пива поставлю, нарезанный хлеб, требуху. Крошки смахну со стола, уложу бедолагу, выключу тусклую лампу, разденусь и лягу, буду ласкать его, семя покорно приму, — пусть он заплачет, и пусть полегчает ему. К сердцу прижму его, словно бы горя и нету, тихо заснет он, — а утром уйду я до свету, деньги в конверте оставлю ему на виду… Похолодало — наверное, завтра пойду.

ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕ

Перевод Е. Витковского

В лепрозории даже зимой не топили печей. Сторожа воровали дрова на глазах у врачей. Повар пойло протухшее в миски больным наливал, а они на соломе в бараках лежали вповал. Прокаженные тщетно скребли подсыхающий гной, на врачей не надеясь, которым — что пень, что больной. Десять самых отчаянных ночью сломали барак, и, пожитки собрав, умотались в болота, во мрак. Тряпки гнойные сбросили где-то, вздохнули легко. Стали в город крестьяне бояться возить молоко, хлеб и пшенную кашу для них оставляли в лесу и, под вечер бредя, наготове держали косу. Поздней осенью, ночью, жандармы загнали в овраг обреченных, рискнувших пойти на отчаянный шаг. Так стояли, дрожа и друг к другу прижавшись спиной, только десять — одни перед целой враждебной страной.

ЛЮБЛИНСКАЯ ПЕЧЬ [6]

Перевод Г. Ратгауза

На пустоши топится жуткая печь, Поблизости — город Люблин. Людей, чтобы жаркое пламя разжечь, Грузили в вагон для скотин. И тысячи граждан из каждой страны Отравлены газом, живьем сожжены В печи твоей алой, Люблин. Под свастикой, в мраке могильных крестов Три года томился Люблин. Палач не спешил хоронить мертвецов, Он гнал вереницы машин; Под пломбами грузы машина везла, В мешках опечатаны кость и зола. Так нивы удобрил Люблин. И вот пятилучье победной звезды Весною увидел Люблин. Но копоти черной не смыты следы От Карпат до французских долин, И пламенный, чадный пылает позор, Пока не зальет своей кровью топор Последний палач твой, Люблин!

ВИЛЬГЕЛЬМ САБО

Вильгельм Сабо(род. в 1901 г.). — Детство провел в семье крестьянина, у приемных родителей. Учился в Вене. С 1921 г. был учителем в деревнях и маленьких городках. В 1938 г. оккупационные власти запретили ему заниматься преподаванием, и до 1945 г. он находился па положении «свободного писателя» (хотя почти не печатался). С 1945 г. — директор школы в Нижней Австрии. Первый сборник стихотворений, «Во тьме деревень», выпустил в 1933 г. Известен также как переводчик (переводил, в частности, Сергея Есенина).

На русском языке публикуется впервые.

САРАНЧА В 1338 ГОДУ [7]

Перевод В. Топорова

Восток мутился к вечеру, и нечисть, В летучие полки вочеловечясь, Над полем яростно клубилась — Чума и язва моровая, — Клубилась, небо закрывая, Пока на хлеб не опустилась. В восьмом часу и, может быть, в девятом Был урожай еще богатым — Но гадины голодные сновали, Во ржи и в клевере сидели, Перелетали дальше и гремели Крылами, словно крышками роялей. А в деревнях до неба голосили, Не в силах избежать насилья, И жгли костры на ближнем взгорье, И шли на ощупь, как в густом тумане, Шепча молитвы, причитанья И просто — причитая в горе. А саранча вгрызалась, и казалось, Она в сердца мужицкие вгрызалась, Вгрызалась дружно, челюсть в челюсть, И на колосьях восседала чинно, И было небо так невинно Над хрустом, было пусто, просто прелесть. И саранча снялась с хлебов с зарею, Нажравшись, но блистая худобою, Черна, неутомима, ненасытна — Вперед на запад было поле, Еще не онемевшее от боли, — На запад было небо беззащитно.