Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод) - Смит Уилбур - Страница 83

Вначале он снял со стрел отравленные наконечники; это он проделал с крайней осторожностью, потому что даже одна небольшая царапина грозила смертью. Каждый наконечник О’ва завернул в клочок шкуры и упрятал в сумку.

Потом начал соединять древка стрел, промазывая соединения смолой акации, пока у него не получилась трубка выше его самого.

— Помоги мне, маленький цветок моей жизни, — льстиво попросил он Х’ани, и они вдвоем начали руками копать песок. А чтобы не дать песку осыпаться в яму, рыли ее в виде широкой наверху воронки, постепенно суживая отверстие. Очень скоро голова и плечи О’ва исчезли в яме, и он сразу начал выбрасывать из ямы горсти темного сырого песка. Он закапывался все глубже, и Х’ани пришлось держать его за щиколотки, пока все тело бушмена не ушло в прорытое отверстие. Наконец в ответ на приглушенные выкрики из глубины Х’ани просунула в яму трубку из камыша.

Лежа в глубоком колодце вверх ногами, старик с большой аккуратностью поместил на дне просунутый к нему конец трубки, приладив тоненькие веточки и листочки в качестве фильтра, чтобы трубка не забилась песком. Ухватив О’ва за щиколотки, обе женщины вытянули его из узенького колодца, и старик предстал перед ними весь в темно-оранжевом песке. Х’ани пришлось, взяв тоненький прутик, почистить ему уши и седые волосы, а потом сдуть песок с ресниц.

Так же осторожно, горсть за горстью, О’ва засыпал колодец песком, придерживая трубку с прикрепленным к ней фильтром. Закончив работу, как следует утрамбовал песок вокруг и оставил торчать на поверхности лишь короткий конец камышовой трубки.

Пока муж заканчивал трудиться над колодцем, Х’ани выбрала тонкую зеленую веточку, очистила ее от колючек и остругала, а потом помогла Сантэн раскупорить яйца-бутылки и расставить их в ряд у колодца.

О’ва лег животом на песок и взял в губы конец трубки. Сидя рядом, Х’ани внимательно наблюдала за ним, держа в руке очищенную от коры веточку; открытые яйца-бутылки стояли возле нее.

— Я готова, охотник моего сердца, — сказала она, и О’ва начал сосать.

Из своего убежища Сантэн наблюдала, как О’ва превратился в человека-мехи. Его грудная клетка заходила ходуном, вздымаясь и опускаясь. Казалось, что всякий раз, как старый бушмен со свистом вбирал в себя воздух, грудь его увеличивалась вдвое, а потом Сантэн всем существом ощутила, с каким большим сопротивлением поднимается по трубочке тяжелый груз. Крепко зажмуренные глаза совсем исчезли под морщинистыми мешками век, а потемневшее от натуги лицо приобрело цвет коричневой тянучки. Все тело О’ва дрожало и подергивалось, он раздувался, как лягушка, а потом, съежившись, раздувался опять, напрягая все силы, чтобы тяжелый груз поднялся вверх по тонкой камышовой трубке.

Вдруг у него в горле, не перестававшем работать ритмично и мощно, как насос, что-то пискнуло. Х’ани, наклонившись, осторожно просунула ему в уголок рта оструганный прутик. Чистая, как алмаз, капелька воды появилась на губах бушмена и скользнула по прутику; задрожав на мгновение на его конце, она упала в яйцо-бутылку.

— Хорошая вода, певец моей души! — подбодрила Х’ани. — Хорошая сладкая вода.

Капли, падавшие изо рта О’ва, превратились в непрерывную серебристую струйку, а он все высасывал и высасывал воду. При каждом выдохе она текла чуть быстрее.

Тут требовались огромные усилия, потому что О’ва поднимал воду с глубины шести с лишним футов. Сантэн благоговейно смотрела, как он без остановки наполняет одну бутылку-яйцо, потом вторую, потом третью.

Х’ани сидела на корточках возле него, с необыкновенной нежностью в голосе подбадривала, поправляя прутик и бутылки, что-то тихонько напевала, и Сантэн вдруг охватило незнакомое, пронзительное чувство глубокой симпатии к этой паре старых бушменов. С необыкновенной ясностью она поняла: радости и пережитая трагедия, все испытания, выпавшие на их долю, плавились в одном горниле, сделали этот союз столь прочным и неразрывным, что двое стали единым целым. Годы тяжкой жизни одарили их удивительным чувством юмора и удивительной отзывчивостью наравне с мудростью и стойкостью, но более всего — любовью. И Сантэн позавидовала им от всей души.

«Если бы только, — думала она, — мне найти человека, с которым у меня возникла бы такая же связь, какая соединяет этих двоих».

В это мгновение она поняла, что полюбила стариков.

Наконец О’ва откатился от трубки и лежал, тяжело дыша и содрогаясь, как марафонец после бега. А Х’ани принесла Сантэн бутылку-яйцо.

— Пей, Нэм Дитя, — предложила она.

Почти неохотно, остро осознавая, каких усилий стоила каждая бесценная капля, Сантэн принялась пить.

Она пила понемногу, почти набожно, потом вернула бутылку.

— Хорошая вода, Х’ани, — сказала она.

И хотя вода была чуть солоноватой и смешанной со слюной старика, Сантэн ясно поняла: хорошей водой бушмены называют любую жидкость, способную поддержать жизнь в пустыне.

Она встала и пошла туда, где лежал О’ва.

— Хорошая вода, О’ва.

Склонившись к нему, Сантэн увидела, что силы оставили его, но старик улыбнулся ей и покивал, не в состоянии встать.

— Хорошая вода, Нэм Дитя, — согласился он.

Сантэн отвязала шнурок с пояса и взяла нож в обе руки. Он уже спас ей жизнь. И может еще спасти в будущем, если она оставит его у себя.

— Возьми, О’ва, — протянула она нож. — Нож для О’ва.

Он смотрел на нож. Его темное, налившееся кровью лицо потемнело, глаза лишились всякого выражения и стали совершенно пустыми.

— Возьми, О’ва, — повторила Сантэн.

— Это слишком много, — прошептал он, ошеломленно глядя на нож. Дар был поистине бесценный.

Сантэн взяла его руку и повернула ладонью вверх. Положила на ладонь нож и согнула пальцы бушмена. О’ва сидел на солнцепеке с ножом в руке, его грудь вздымалась так же мощно, как когда он вытягивал воду из цедильного колодца; крошечная слезинка выкатилась из уголка глаза и побежала по глубокой морщине-канавке вдоль носа.

— Почему ты плачешь, глупый старик? — спросила Х’ани.

— Я плачу от радости, из-за этого подарка.

О’ва старался держаться с достоинством, но голос его дрожал.

— Глупо лить по такому поводу слезы, — сказала Х’ани, но озорно подмигнула, прикрывая смеющийся рот тонкой, изящной старческой рукой.

Они пошли по речному руслу на восток, но без спешки, которая отличала их переход через страну дюн: ведь здесь под песком скрывалась хорошая вода.

Выступали еще до рассвета и шли, пока жара не загоняла их в шалаши; потом, когда жара спадала, и долго после наступления темноты опять шли — неторопливо, охотясь и собирая по дороге съедобные растения.

Х’ани вырезала палку, чтобы копать, заострила и подержала для прочности над огнем, а потом показала Сантэн, как ею пользоваться. За несколько дней Сантэн научилась распознавать на поверхности признаки съедобных и полезных клубней и растений. Скоро стало очевидно, что, хоть О’ва искусен в охоте, знает законы пустыни и его мастерство охотника и следопыта почти сверхъестественно, основное пропитание маленькому клану дает собирательство женщин. Много дней и недель, когда дичи было мало или совсем не было, они жили за счет растений, которые женщины вдвоем приносили в лагерь.

Хотя Сантэн училась быстро и была зоркой, как соколица, она понимала, что никогда не сравнится в знаниях и проницательности со старухой. Х’ани могла отыскать растения или насекомых, которые прятались глубоко в подземных убежищах и ничем не выдавали на поверхности своего присутствия, а когда она начинала копать, твердая земля разлеталась во все стороны.

— Как ты это делаешь? — смогла наконец спросить Сантэн, потому что с каждым днем, слушая разговоры старухи и отвечая ей, все лучше овладевала языком бушменов.

— Как О’ва издалека находит воду, — объяснила Х’ани. — Я чувствую запах, Нэм Дитя. Принюхайся! Используй нос!

— Ты смеешься надо мной, почтенная старая бабушка, — возразила Сантэн, но стала внимательнее следить за Х’ани и поняла, что та действительно вынюхивает глубокие подземные гнезда термитов и делает из них питательную, хоть и дурно пахнущую похлебку.