Потерявшая сердце - Малышева Анна Витальевна - Страница 13

– Как же так? – растерялся Васька.

– А вот так. Сам знаешь, деревню мой батенька отписал крестьянам, а усадьбу мы с тобой вместе вроде прокутили. Боком вышла мне свадьба, – добавил он, отведя взгляд. – Теперь усадьба принадлежит Фомке Ершову. Пошла в уплату за долги.

– Вот ведь ирод окаянный! – возмутился Погорельский. – Ну ничего, Митяй, я подговорю верных людей. Они подпустят ему петуха!

– Да ты что, совсем безголовый? – Савельев схватил приятеля за грудки и стал трясти, как грушу. – Это же дом моих предков! Меня мать там в муках рожала!

Дмитрий вдруг впервые осознал, чего лишился по своей беспечности. Сердце защемило. Он отпустил Ваську и смахнул набежавшую слезу. Васька же не сдержался и разревелся, как в детстве, размазывая слезы кулаками по щекам.

– А меня папенька женит, – плаксиво жаловался он, – как пить дать, женит. На перезрелой девице, толстой, неуклюжей корове…

– Значит, брат, мы оба будем женаты, – философски заключил Дмитрий.

– Да ты-то с какой стати? – не понял Васька.

– А с такой. Севка меня взаправду обвенчал…

– Д-да… как он посмел? Д-да… за это его надо…

– Ничего не надо, Василий, – перебил Савельев заикающегося дружка. – Все он правильно сделал. Пора нам с тобой, брат, остепениться. Вот только жена моя, Елена Денисовна, от обиды пустилась в бега. Первым делом разыщу ее в Петербурге, брошусь в ноги, буду прощенья просить. Она, знаешь, простит. Я ее успел узнать. Она милая такая, дитя еще.

– Слышь, Митяй, – тихо окликнул его Васька после долгой паузы, – не искал бы ты ее…

– Это еще почему?

Васька опустил подбитые глаза долу и тяжко вздохнул.

– Ты что-то знаешь о ней? – догадался Дмитрий. – Ну-ка, выкладывай!

– Мои крестьяне видели, – неохотно признался Погорельский, – как Цезарь понес ее в Касьянов лес…

– Час от часу не легче! – Бывший гусар ударил кулаком о ладонь. В глазах его вспыхнул дикий огонь, по скулам нервно заходили желваки. – Что ж, придется заглянуть сперва к Касьянычу.

– Куда ты один к разбойникам? – заволновался Васька. – Попроси хоть у папеньки людей в помощь…

– Прощай, Василий! – порывисто обнял дружка Дмитрий. – Это мое дело, мой и ответ будет. А ты не поминай лихом!..

Он вихрем помчался к Касьянову лесу, приказывая себе ни о чем не думать, чтобы не пасть духом окончательно. Дмитрий прекрасно знал, что банда Касьяныча еще не пощадила ни одной женщины, случайно набредшей на их логово. Обычно это были крестьянки из соседних деревень, слишком глубоко зашедшие в лес в поисках грибов и ягод. Их находили потом зверски изнасилованными, повешенными на деревьях.

Вопреки ожиданиям сестры, ни новое платье, ни коротко остриженные волосы, ни выбритые до синевы щеки не помогли Афанасию проникнуть в Павловский дворец, тщательно охраняемый со всех сторон. Солдаты, одетые по моде прошлого века, в немыслимых ботфортах, в белых париках с косичками казались не настоящими, а игрушечными, однако приблизиться к ним бывший колодник так и не решился. Необходимо было найти хотя бы крохотную лазейку, чтобы миновать стражу дворца. Тогда бы Елена имела шансы, прогуливаясь по парку, встретить Марию Федоровну и броситься ей в ноги. Именно так представлял себе Афанасий аудиенцию юной графини. Он видел в своих мечтах, как нежная выхоленная рука Ее Величества ложится на светлую головку несчастной девушки, как из глаз растроганной императрицы катятся слезы жалости и сострадания. «Милое дитя, сколько тебе пришлось выстрадать!» – в сердцах воскликнет она и поведет Елену во дворец, чтобы утешить и восстановить справедливость…

Полдня он исследовал подступы к огромному парку и всякий раз натыкался на солдат в париках, смотревших недобро в его сторону. «Вот и немецкое платье не сгодилось! – досадовал про себя раскольник. – Зря грех на душу взял, зря мудрила Зинка!» Последней надеждой Афанасия была березовая роща, которая естественным образом переходила в парковый ансамбль. Путь не самый близкий, но показавшийся ему единственно верным. Проваливаясь по колено в подтаявшие сугробы, он блуждал по лесу около часа, пока не наткнулся на вытоптанную в снегу тропку. Потом увидел вдалеке диковинную башню круглой формы и, забыв об осторожности, бодро зашагал к ней.

– Эй, кто такой? Чего здесь потерял? – раздалось вдруг, как гром среди ясного неба.

Афанасий не заметил по левую руку от себя старой, укрытой засохшим вьюном беседки. Она была засыпана снегом и походила на медвежью берлогу. Он бы предпочел в этот миг встретиться с самым лютым медведем-шатуном, чем с щупленьким узкоплечим офицером, преградившим ему путь.

– Чего молчишь? Язык проглотил?

Офицер был без шляпы и парика. На голове у него почти не имелось растительности, если не считать нескольких рыжих жидких волосков, тщательно завитых на затылке. Высокий лоб переходил в увесистый нос, нелепо смотревшийся на лисьей мордочке. Maленькие, глубоко посаженные глазки высокомерно буравили Афанасия. С первого взгляда раскольник понял, что эта встреча может стоить ему головы.

В этот миг из беседки послышался нежный женский голосок. Дама щебетала по-французски, называя офицера Мишелем. Очевидно, это была фрейлина не из важных, с которой Мишель разводил амуры. Судя по укоризненным интонациям, она досадовала на то, что офицер оставил ее одну в беседке ради какого-то незнакомца.

– Ладно, не твоего ума дело! – по-русски оборвал Мишель нежный голосок и вновь обратился к Афанасию: – Ну что, так и будешь стоять истуканом?

– Отчего же, ваше благородие, – заговорил Афанасий, вдруг осмелев, – могу и слово молвить. Зовут меня Пантелеем. Я – сын купца Коловратова. Прогуливаюсь тут в свое удовольствие, никого не забижаю.

Парень постарался принять глупо-самодовольный вид, характерный, по его мнению, для сынка богатого купца. Вероятно, он был никудышным актером, потому что офицер покачал головой.

– Врешь, не похож ты на купеческого сына. Бумаги какие-нибудь при себе имеешь?

– Можно и бумаги показать, – пожал плечами бывший колодник, – коль не верите.

Правой рукой он полез за пазуху, будто за бумагами, а левую, сжав в кулак, резко обрушил на плешивую голову офицера. Мишель, словно подтаявший снеговик, рухнул в сугроб. Из беседки раздался оглушительный женский визг. Афанасий, ни секунды не медля, бросился наутек. Он загодя решил бить офицера левой рукой, чтобы не зашибить насмерть. Такое с ним уже случалось, парень не мог точно рассчитать силу удара.

Он бежал назад в рощу, но вскоре сбился с пути и неизвестно сколько бы еще проплутал, если бы не вышел к узкой извилистой речке. Долго прислушивался, нет ли за ним погони, а успокоившись, присел на старый замшелый пень. Неожиданно, будто из другого, лучшего дня, на него подул южный ветер, ласковый и теплый, пахнущий ванилью, обещающий скорую весну. Афанасий огляделся вокруг и заметил, что вдоль берега, из-под снега, между клочьями жухлой прошлогодней травы уже пробивались первые подснежники, синеватые и наивные, как глаза новорожденного младенца. Рядом, не обращая внимания на присутствие человека, храбрая выхухоль чистила передними лапками нос-хоботок и при этом потешно чихала, словно нанюхавшись табаку. Речка, несмотря на лютую зиму, рано вскрылась. А может, и не замерзала вовсе? Может, привыкла не замерзать, ведь до двенадцатого года выдалось несколько теплых зим подряд, почти без снега, с дождями и туманами. На другом берегу речушки дряхлый старик удил рыбу, монотонно гнусавя себе под нос то ли заговор, то ли молитву. Очевидно, ни то ни другое не помогало, потому что в его деревянном ведре, наполненном до краев водой, плавала лишь одинокая тощая щучка.

Древний рыболов медленно приподнял веки и сонным немигающим взглядом уставился на Афанасия, сидевшего прямо напротив.

– Доброго здравия вам, дедушка, – поклонился ему Афанасий.

– Что, молодец, приуныл? – громко спросил дед, опустив приветствие. – Аль во дворец пробираешься? Знать, не пущают?