Смягчающие обстоятельства - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 25

На следующий день, проснувшись, он бросился к окну, ожидая увидеть сугробы вровень с подоконником, и испытал первое в жизни разочарование.

Второе разочарование связано с отношением взрослых к правде, которую они учили его говорить всегда и везде. Был праздник, гости сидели за столом, он вышел из спальни, где прихорашивалась перед зеркалом мать, и на шутливый вопрос, что там делает твоя мама, серьезно ответил: «Красит щеки губной помадой».

Гости захохотали, появилась мать с натянутой улыбкой и румянцем, забивающим помаду, весело сказала, что он все перепутал, но потом на кухне отвесила подзатыльник.

Какое разочарование было третьим, Сергей не помнил. То ли старшие мальчишки под предлогом испытания смелости и умения писать склонили его изобразить на цементном полу подъезда неприличное слово, а потом, пока двое держали его под руки, чтобы не стер, третий позвал родителей: «Посмотрите, что ваш Сережа написал», то ли Моисей, поклявшись страшными клятвами, что вернет, взял посмотреть чудесный из черной пластмассы — большая редкость по тем временам — подаренный бабушкой пистолет и неожиданно убежал вместе с любимой игрушкой, то ли… Разочарований приходилось переживать все больше и больше, Сергей потерял им счет. Одни проходили безболезненно, другие наносили глубокие раны, повзрослев, он понял, что самый верный способ избежать их вообще — не очаровываться, и заковался в броню скепсиса и сарказма, будто предчувствуя, что самое горькое, перевернувшее всю его жизнь разочарование еще впереди.

До семи лет мир Элефантова делился на две неравные половины. Первая ограничивалась высоченными, покрытыми золотым и серебряным накатом, потрескавшимися стенами, стертым желтым паркетом и бурым, с громоздкими лепными украшениями потолком. Двадцать восемь квадратов жилплощади неоднократно подвергались перестройке, и о прошлом квартиры можно было судить по заложенным и вновь пробитым дверям, неудобствам планировки да неистребимому запаху коммуналки.

Здесь негде было играть и прятаться: жили тесно, углы и простенки плотно заставлены разномастной обшарпанной мебелью, в чулане размещалась фотолаборатория, даже заглядывать в которую Сергею строгонастрого запрещалось. Запреты вообще пронизывали всю детскую жизнь Элефантова и мешали развиваться и шалить в гораздо большей степени, чем скученность и теснота. Запреты и постоянно царящая в семье атмосфера тревожной напряженности.

Мать Сергея закончила ветеринарный институт, его рождение совпало с моментом распределения, и много лет спустя, сопоставив эти обстоятельства, Сергей пришел к выводу, что обязан своим появлением на свет ее отвращению к сельской глубинке и боязни любых животных крупнее кошки.

Прав он был или нет — сказать трудно, но факт остается фактом: Ася Петровна, благополучно избежав распределения, осталась на кафедре ассистентом, лелеяла мысли об аспирантуре, а когда выяснилось, что научную стезю ей не одолеть, пристроилась в отраслевую лабораторию, здорово напоминающую эффективностью проводимых исследований контору «Рога и копыта», где всю жизнь составляла таблицы, чертила диаграммы эпизоотии крупного рогатого скота и видела бодливых коров, кусачих баранов и лягающихся лошадей только на цветных плакатах, где они преимущественно изображались в разрезе.

Однажды, правда. Асе Петровне пришлось две недели провести в непосредственной близости от настоящих животных, и еще два года она с ужасом вспоминала об этом.

А было так: кафедра проводила исследование эффективности новой вакцины и Асю Петровну послали в глубинку собирать материал. Она предусмотрительно взяла с собой пятилетнего Сергея, и у того воспоминание о жизни в деревне навсегда врезалось в память яркими красочными обрывками.

…Вечером с пастбища гонят коров, женщины выстраиваются вдоль улицы, ожидая; скорее это дань традиции, а не необходимость: животные прекрасно знают свои дома, безошибочно сворачивают к нужным воротам, лбом открывают калитку и сами заходят во двор.

Оживленно, шум, гам, звяканье колокольчиков, мычанье… Солидно шествует стайка гусей, вид у них грозный, и, чтобы они не подумали, что он испугался, Сергей швыряет в вожака камнем. Гусак расставляет крылья, угрожающе вытягивает шею, с шипением раскрывает клюв и гонится за ним.

Приходится бежать в спасительный двор, но гусак не прекращает преследования, сердце уходит в пятки, Сергей вбегает в сени и закрывает нижнюю половину двери, опасаясь, что метровое препятствие не остановит рассерженную птицу. Но гусь удовлетворенно складывает крылья и вразвалку важно удаляется.

На двуколке подъезжает мать, прощается с тетей Клавой, та взмахивает вожжами. Ася Петровна видит, что Сергей ест цибулю — только что выдернутую луковицу и круто посоленный хлеб — самый вкусный ужин на свете, но это криминал, дома не миновать бы скандала, а здесь все по-другому, дети тети Нюры, хозяйки, едят то же самое, и мать, улыбаясь, чмокает Сергея в макушку…

…Жаркий полдень, слепни, матери нет, Сергей капризничает, тетя Нюра отвлекает его: «Видишь, дедушка мимо пошел». Сергей решает, что дедушку зовут Мимо. Хочется с ним познакомиться, дедушка живет страшно далеко — через два дома, тетя Нюра разрешает: «Сходи, тут рядышком, дедушка хороший». Сергей, замирая, шагает по пыльной дороге, пугливо озирается, подойдя к дому, нерешительно заглядывает сквозь дырку в заборе, дедушка Мимо приглашает во двор, угощает помидорами с грядки, Сергей отказывается: немытое есть нельзя, заболеешь. Дедушка смеется и надкусывает помидор: «Видишь, не болею».

Они подружились, дедушка Мимо удивлялся, что Сергей знает наизусть много стихов, умеет рассказывать сказки, что он ходит в сандалиях: «Босиком надо, полезнее» — и в панамке от солнца. Как-то вышли в поле — зеленое, бескрайнее, деревня скрылась за косогором, кругом только ровная колышущаяся зелень да яркое солнце. Сергей ощутил какое-то незнакомое волнение, потом, много времени спустя, понял — чувство привольного простора. Хотелось бежать плавными огромными скачками, полубег-полуполет, мчаться вперед, куда глаза глядят, долго бежать, до самого синего горизонта. Попробовал, но поле только казалось ровным: под зеленью скрывались ямки, рытвины, сусличьи норы, Сергей упал, ощущение приволья пропало, хотя потом возвращалось во снах, да и наяву: когда на душе было очень хорошо, Сергей стремительно несся по бесконечному упругому изумрудному покрывалу, приятно пружинящему под ногами. Как резвый, сильный, немного дурашливый молодой конь…

И неприятное воспоминание оставила деревня: Сергей и дедушка Мимо наткнулись на умирающего коня. Сергей сильно расстроился, а Мимо, поговорив с хозяином, сокрушенно качал головой: «Загнал по пьянке, печенка лопнула у коняги. У них сердце крепкое, а печенка послабее, чуть что — трах и пополам!»

…Сергею казалось, он живет в деревне очень долго. Муж тети Нюры соорудил ему в тени трактор из чурбака и разбитого ящика, и он твердо решил стать трактористом, что веселило дедушку Мимо и тетю Нюру. Появились друзья — несколько соседских пацанов, босоногих, исцарапанных, чумазых, не понимающих, почему Сергей не ест с земли яблоки и груши.

Но однажды Ася Петровна привела Сергея в кабинет к строгой женщине с седыми волосами, посадила рядом с собой на жесткий, обтянутый черной клеенкой стул, и он, безуспешно пытаясь вытащить за большие блестящие шляпки хоть один диковинный гвоздь, краем уха слышал слова: городской мальчик, другой рацион питания, постоянный уход, похудел на два килограмма…

Потом они с матерью шли к «пассажирке» — автобусу с выступающей мордой радиатора и одной дверью впереди, которую водитель открывал длинной блестящей ручкой, тетя Клава несла чемодан, жалела Сергея и обещала провести все необходимые опыты и выслать результаты.

— Главное — соблюдать методику, — озабоченно поучала Ася Петровна.

На станции в ожидании поезда мать развеселилась, купила мороженое и мечтательно сказала:

— Сейчас сядем в вагон, ту-ту, и больше нас в эту дыру не загонишь.