Смягчающие обстоятельства - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 29

— Сытая, зараза, — проговорил Васька.

— Ничего, сейчас разойдется, — ответил Григорий.

Они говорили как о неизбежном, их уверенность Сергея удивила, и он дружелюбно смотрел на гладкого, мягкого, блестящего зверька, которому предстояло посрамить так плохо думающих о нем Сыроварова и Григория.

Раз! Голова куницы метнулась вперед, щелкнули зубы, и безгранично доверявший ей Элефантов не понял, что происходит. Но зверь метался по клетке, безошибочно настигая всполошенные желтые комочки, до Сергея начал доходить ужасный смысл того, что не могло, не должно было происходить, но тем не менее, вопреки всем его ожиданиям, происходило прямо у него на глазах и, больше того, с его помощью.

Он закрыл глаза ладонями и затрясся, безуспешно сдерживая рыдания.

— Еще не время кормить, вот и не проголодалась, — пояснял Григорий. — Передушила и бросила, потом сожрет. А ты. Серый, чего ревешь?

Сергею было стыдно перед ребятами, он вытер глаза, глубоко подышал носом и успокоился.

Куница снова дремала, и вид у нее вновь был мирный, располагающий, хотя желтые пятнышки, разбросанные на грязном деревянном полу, неопровержимо свидетельствовали, что впечатление это обманчиво.

— Она их потом сгребет в кучу, аккуратная, зараза, — продолжал учить жизни пацанов Григорий.

Элефантов молчал до самого дома, чувствуя себя нагло и бессовестно обманутым. Кем? Он не мог бы ответить на этот вопрос. Было жаль цыплят, которых он собственными руками отдал на съедение красивой, но злой и хищной твари. И ощущалась глухая неприязнь к Григорию.

Со временем неприязнь прошла, но остался горький осадок, Сергей избегал Григория, хотя тот, не задумывавшийся над мелкими деталями жизни, ничего не подозревал, громогласно здоровался, шутливо замахивался пудовым кулаком. И, конечно, начисто забыл случай в зоопарке. Строго говоря, Сергею тоже следовало его забыть: как-никак прошло восемь лет!

Подумав хорошенько и понимая, что лишает себя единственной надежды, Сергей решил к Григорию не обращаться. Положение складывалось безвыходное, Сергея захлестнула тоска, и, как всегда в таких случаях, он инстинктивно нырнул в вымышленный мир, существующий параллельно с настоящим и служащий убежищем в трудные минуты.

Сколько раз маленький Элефантов убегал от обид и огорчений в бескрайние зеленые луга под ярким желтым солнцем, всегда сияющим на голубом, с легкими перистыми облаками небе! Здесь прямо в воздухе были распылены радость и спокойствие, надо только расслабиться, и тогда они беспрепятственно проникают в мысли, вытесняя все тревожное, угнетающее и печальное. Здесь жили его друзья — герои прочитанных книг, и здесь трудности определенного сорта легко преодолевались с помощью кольта или навахи, которой бесстрашный Элефантов мог с двадцати шагов пронзить горло злодею. Здесь было кому за него заступиться, примчаться на помощь в нужную минуту и метким выстрелом или точным броском лассо перевесить весы удачи, если они вдруг начнут склоняться не в его пользу. Здесь Сергей предложил Голубю стреляться по-мексикански: с трех шагов через пончо" и тот, конечно же, струсил, принес извинения и, заискивающе кланяясь, поспешно удалился.

Единственным недостатком этого чудесного мира была необходимость возвращаться в суровую реальность и заново делать то, в чем уже успешно справился. Можно, конечно, и не возвращаться — сказаться больным, просидеть неделю дома, момент пройдет, и все забудется, но Сергей понимал, что это самый короткий и верный путь в лентяи и трусы.

Он вернулся и в четверг вечером уже знал, что надо делать: решить все вопросы с Голубем один на один. Интуитивно он чувствовал, что тот не очень большой смельчак и, если ощутит опасность для себя, быстро скиснет. Но это было в теории, а как обернется дело на практике? Ткнуть бы ему под нос кольт или наваху…

В столовом наборе Сергей отыскал нож для резки лимонов, новый, блестящий — им никогда не пользовались, — с волнистым лезвием и пластмассовой ручкой. На ручку он надел кусок резиновой трубки, а сверху намотал изоляционной ленты. В безобидном фруктовом ноже сразу появилось нечто зловещее.

В пятницу Сергей подстерег Голубя в мрачном сыром подъезде, вышагнул из-за двери на ватных ногах, схватил левой рукой за ворот и рванул в сторону, слабо рванул, руки тоже были ватными, но Голубь подался и оказался притиснутым к стене в темном углу, как и было задумано. В правой руке Сергей держал нож, который намеревался приставить к горлу противника, но не решился, и водил им влево-вправо напротив живота Голубя. Теперь следовало сказать что-нибудь грозное, и слова соответствующие были приготовлены, но сейчас они вылетели из головы, да и горло сжал нервный спазм.

Сергей видел себя со стороны, ужасался, представляя, что к подъезду уже бегут вооруженные милиционеры с собаками, и нож в его руке прыгал все сильнее. Но на Голубя его молчание и пляшущий клинок, будто выбирающий место для удара, произвели ошеломляющее впечатление: он побледнел, вытаращил глаза и фальцетом крикнул:

— Ты чего. Серый, не режь, я пошутил!

Еще не выйдя из столбняка, Сергей чуть опустил нож, и Голубь, обрадованный, скороговоркой уверил его в вечной дружбе, готовности к услугам, пообещал сводить к тайнику с оружием и подарить браунинг. Испуг противника привел Сергея в равновесие, он спрятал нож в карман и сказал:

— Если что — разбираться не буду и виноватых искать не буду, с тебя спрошу! — При этом многозначительно хлопнул по карману.

— Замазано, Серый, о чем разговор, я и так видел, что ты свой парень, просто решил на испуг попробовать, а ты молоток!

Голубь мгновенно пришел в себя, повеселел, обрел обычные манеры и лексикон.

— Покажи финарик, ух ты, уркаганский, таким брюхо пробьешь — все кишки вылезут, обратно не затолкаешь! Продай, червонец даю!

— Не продается.

Элефантов засунул руки в карманы, чтобы не была видна дрожь пальцев, и на подгибающихся ногах пошел домой.

На следующий день в школе Голубь рассказал всем, как Сергей его чуть не запорол специальной бандитской финкой, оставляющей незаживающие рваные раны, но произошло это по недоразумению, которое уладилось, и теперь они большие друзья, водой не разольешь.

Он действительно стал набиваться к Сергею в друзья, знакомил с ним своих приятелей, и Элефантов ощутил оборотную сторону репутации отчаянного головореза: к нему стала подходить известная в школе шпана из старших классов с просьбой «показать финочку» и с предложением выпить вина на черной лестнице.

Выпутаться из сложившегося положения было трудно, но Сергей придумал, что финку отобрала милиция, самого его поставили на учет и, возможно, даже следят, в связи с чем он должен хорошо себя вести. Такую версию приняли с полным пониманием и оставили его в покое, даже Голубь отстал, пояснив, что не хочет попадать в поле зрения милиции, так как с его прошлым это небезопасно: «Извини, Серый, сам понимаешь, пока мне лучше держаться от тебя подальше».

Сергея такой оборот вполне устраивал.

Анализируя происшедшее, он испытывал двойственное чувство. Радовала победа над заносчивым и наглым Голубем, но способ, которым он ее достиг, не доставлял удовлетворения.

Во-первых, он блефовал и никогда не смог бы действительно применить нож, а это ставило его на одну доску с жирным неопрятным Юртасиком, который в любой ссоре хватал доску, палку, гвоздь, кирпич — что под руку попадется, дико выкатывал глаза и, пуская слюни из перекошенного рта, гонялся за своим недругом. Юртасика побаивались, считали психом, тем более что мамаша периодически укладывала его в нервную клинику, убивая сразу двух зайцев: учителя делали скидку на болезненное состояние Юртасика и он благополучно переходил из класса в класс, что вряд ли бы ему удалось при других обстоятельствах, а милиция списывала на психическую неустойчивость многие проделки этого субъекта, за некоторые из них он вполне мог бы загреметь в колонию.

Одноклассники Юртасика презирали, понимая, что никакой нервной болезни у него нет, он просто истерик и трус, выбравший такую необычную форму зашиты от любых внешних влияний, и Сергею никак не хотелось ему уподобляться.