Смягчающие обстоятельства - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 62

Впрочем, теперь кошки скребли на душе постоянно. От неопределенности положения. Ревности. Неотвязных тягостных мыслей.

Вчера, например, Мария привела его к остановке и посадила в подошедший троллейбус раньше обычного. Попросту говоря, выпроводила. Умело, так, чтобы он этого не заметил. Зачем?

Все дела и заботы отодвинулись для Элефантова на второй план, ничто его не интересовало, не радовало и не огорчало. Ничто, кроме одного. Мария. Мария. Мария. Он стал хмурым, невнимательным и рассеянным. Работа валилась из рук, исследования не продвигались ни на шаг, он с трудом отбывал урочные часы. И оживал, только когда шел к Марии. Нет, когда видел ее одну и проходили опасения, что можно столкнуться с Ним и оказаться в дурацком положении бедного родственника. Он ведь ужасно боялся дурацких положений. И не терпел неопределенности.

На первый решительный шаг его толкнул Спирька.

— Наверное, лучше не ходить к Марии, — он пришел с опухшей помятой физиономией, в обед выпил пива и опять захмелел. — Даже мне.

— Почему? — поинтересовался Элефантов.

— Видишь ли, в чем дело, — когда у Спирьки пробуждался алкогольный интеллект, он становился вычурным и велеречивым. — Можно ей помешать. У нее ведь свои дела, о которых ты, как человек, бесспорно, неглупый, — он сделал полупоклон, — безусловно, не можешь не догадываться. Она свободная женщина…

Элефантова передернуло.

— …и это многое означает. Не правда ли?

— А почему ты подчеркнул «даже мне»? — В Элефантове вновь начала зарождаться тихая ярость.

— Да потому, — Спирька многозначительно полузакрыл глаза, — что у меня с ней особые отношения, в которые тебе лучше не лезть.

Элефантов стиснул зубы. «Ах ты жалкая пьянь! Особые отношения! Да я сделаю из тебя котлету! Но вдруг это правда? Нет, к черту, хватит! Спрошу у нее напрямую! Если она занята и я ей мешаю, значит, надо взять себя в руки и кончать со всем этим! А если он пытается интриговать, то я отучу его раз и навсегда!»

— Сегодня у меня к тебе дело.

Элефантов волновался и безуспешно пытался это скрыть, но отступать не собирался.

— Пожалуйста, — Мария не выразила удивления, как будто по деловым вопросам к ней обращались тут каждый день.

— Ты обсуждаешь с уважаемым Валентином Спиридоновым мои визиты?

Волнение усилилось, он почувствовал, что у него дергаются губы. Никогда раньше такого с ним не было.

— Нет, — несколько удивленно ответила Нежинская. — Почему ты спросил?

— Наверное, не просто так.

Губы у него задергались еще сильнее.

— Ты волнуешься, — встревоженно сказала Мария. — Серега, ты сильно волнуешься!

— Да, я сильно волнуюсь, — голос предательски подрагивал. — Но я хочу знать правду…

Волнение Элефантова передалось и Марии, она говорила напряженно и нервно.

— …и я тебе отвечу. Спиридонов хороший человек — добрый, мягкий, отзывчивый. Но он не тот, кого я могла бы любить и находиться в близких отношениях…

Ее голос тоже дрогнул, на глаза навернулись слезы, она сдавила пальцами переносицу и запрокинула голову, но говорить не перестала.

— Не тот. Он недостоин любви. Мне очень неприятно говорить на эту тему, но раз ты поставил вопрос…

Ответ Марии опередил вопрос Элефантова, очевидно, она предугадала ход его мыслей.

— …Я считаю, что человека, готового на все ради бутылки водки, любить нельзя!

Она прикрыла глаза и, закрыв ладонями лицо, приложила пальцы к векам.

Такая реакция настолько не соответствовала ее обычной невозмутимости, что у Элефантова мелькнула чудовищно нелепая мысль: Мария играет, причем хорошо играет… Он даже не успел устыдиться: подозрение бесследно растворилось в нахлынувшей теплой волне. Она говорила искренне, она открыла свою душу, которую обычно прятала за напускным равнодушием и рискованной бесшабашностью, поэтому ее поведение и кажется необычным! Мария оказалась такой, какой он ее видел, и от этой мысли Элефантову — захотелось плясать!

— Успокойся, Машенька, — он отнял ее руки от лица и с жаром принялся их целовать. — Извини, что заставил тебя нервничать, ты хорошая, порядочная женщина…

— Порядочная! — с оттенком то ли горечи, то ли сарказма произнесла Мария, и Элефантов не понял, к чему относится эта горечь или сарказм.

— …А Спирька — мерзавец!

В подсознании Элефантова вертелся целый рой вопросов по поводу обстоятельств, косвенно подтверждающих слова Спирьки, но он отмел их начисто.

Если верить человеку, то полностью и безоговорочно. Именно так он и поверил Марии. А всякие зацепки для подозрений… Мало ли какие бывают совпадения, иной раз кажется, что факты бесспорны, а на самом деле за ними ничего не стоит. Мария откровенна и правдива, а раз так…

— Завтра же набью ему морду!

Этих слов Элефантов не говорил уже лет двадцать пять — со времен начальной школы.

— Не хватало еще, чтобы вы из-за меня дрались — Мария несколько успокоилась. — Нашли яблоко раздора! Не вздумай этого делать!

Элефантов пообещал, но про себя решил, что, если Спирька хотя бы намеком еще раз бросит тень на Марию, он вобьет слова ему в глотку вместе с обломками зубов.

Но Спирька больше ничего о Марии не говорил. Да и вообще они совсем перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда по условиям работы без этого нельзя было обойтись.

Теперь Элефантов постоянно думал о Марии, — и мысли эти были радостнее, чем прежде. Раскрывшись с неожиданной стороны, она стала еще дороже.

«Вот видишь, — говорил себе Элефантов, — стоило только поговорить откровенно, по-человечески, и все стало на свои места! А ты почти год носил в себе сомнения, переживания и чувства, стеснялся… Она же не может читать мысли?» И он решил всегда быть с Нежинской прямым и честным.

В эти же дни, размышляя о взаимоотношениях с Марией, он неожиданно сочинил стихи. Они родились сами — оставалось только перенести на бумагу:

Будь все это игрою от скуки, Я, конечно, спокойней бы был И забыл твои нежные руки, Запах бархатной кожи забыл, Я не ждал бы тебя, как прохлады, И не видел бы в розовых снах, Позабыл бы я привкус помады На податливых мягких губах.

Постоянство мне служит укором, Но в привычном мелькании дней Все стоит перед мысленным взором Хрупкость стройной фигурки твоей.

Когда-то давно, в юности, он писал стихи одной женщине, но так и не показал их ей. Сейчас его тоже охватили сомнения: не будет ли он смешным?

Но колебался Элефантов недолго: он же решил быть откровенным и полностью доверять ей. А она сумеет правильно оценить его поступки.

— Удивительно…

Мария внимательно посмотрела на него и перечитала еще раз.

— Удивительно… — медленно повторила она. — Просто так этого не напишешь. Тут нужно вдохновение…

Мария с каким-то новым выражением рассматривала Элефантова, а он радостно думал, что не ошибся: только тонкая натура способна так точно все понять.

Фактически он признался ей в любви.

Выздоравливала Мария медленно: мучили головокружения, иногда нарушалась координация движений, резкость зрения. Ей кололи кучу витаминов и укрепляющих препаратов, но особого эффекта это не давало. Иногда Мария начинала грустить, и Элефантов ненавязчиво, исподволь ободрял ее, как бы невзначай рассказывая истории об аналогичных, только еще более тяжелых болезнях своих дальних знакомых, которые в конце концов полностью выздоравливали.

Ему удавалось ободрить ее, поднять настроение, и как-то она сказала:

— Ты действуешь на меня успокаивающе. Как это у тебя получается?

Он только пожал плечами. Ответить правду? Прозвучит слишком красиво и напыщенно.

— Не знаю.

Но то, что его поддержка нужна Марии, обрадовало Элефантова. Он чувствовал, что она стала относиться к нему лучше, и еще, уже в который раз, выругал себя за излишнюю гордость, мешавшую раньше открыться любимой женщине.

Но через несколько дней произошло событие, вновь выбившее его из колеи. Было воскресенье, и он приехал к Марии во внеурочное время — перед обедом.