Пейзаж души: «Поэзия гор и вод» - Бо Ли - Страница 23

23

За вином вопрошаю луну (по просьбе старого друга Цзя Чуня)

А луна в небесах-то когда появилась? — Вот о чем я спрошу, отставляя бокал. Всех манящее, нам недоступно светило, Неотрывно глядящее издалека. Над дворцом киноварным блестящим зерцалом Зависает, раздвинув заслон облаков, Тот, кто видел, как ты из пучины вставало, Не поверит, что к утру сокроешься вновь. Белый заяц толчет там бессмертия Зелье. Осень… Снова весна… Но Чан-э все одна. Где луна, на которую предки смотрели? Вот она: им светила — и смотрит на нас. Мы приходим, уходим, как воды в движенье, Каждый видит луну, что вот так же ясна. Пусть же в час возлиянья и в час песнопенья В золотистых бокалах искрится луна!

744 г.

Философские размышления поэта об уходящем времени Земли и нескончаемом Времени Неба, о конечности человека и вечности Луны, на которой мифический Белый заяц не останавливаясь толчет снадобье бессмертия, где томится в одиночестве Чан-э, жена стрелка Хоу И, укравшая у мужа снадобье бессмертия, которым его даровали за то, что своими стрелами сбил лишние девять солнц, грозившие спалить Землю, и в наказанье обреченная вековать на пустынной Луне. В свете вечной Луны нежится даже «Сын Солнца» в своем Киноварном дворце.

Личность адресата стихотворения (Цзя Чунь) комментаторами не установлена, и в других стихотворениях Ли Бо он не упоминается.

В одиночестве пью вино

Ведь даже травы по весне растут Наперебой у Яшмовой палаты, А мне ветра весны тоску несут, И сединой виски мои объяты. Со мной в компании лишь только тень, Хмельная песня в рощи улетает. О чем шумите, сосны, целый день? По ком тут ветер меж ветвей рыдает? Взошла луна, и я пустился в пляс, Запел, на цинь перебирая струны. Кувшин вина меня один лишь спас, Не то заполнился б тоской угрюмой.

737 г.

В своем доме в Аньлу поэт грустит о неосуществленности замыслов приближения к государю (Яшмовая палата — церемониальный зал с таким названием существовал при Ханьской династии, здесь это — метоним Академии Ханьлинь, о которой мечтал Ли Бо, но в которой разочаровался, когда все-таки был в нее введен).

Весенним днем в одиночестве пью вино

1 Восточный ветр весны летит, душист, Напоены весною ручейки, Ложится солнца луч на каждый лист, И в воздухе порхают лепестки. В гнездовьях стаи птиц всегда живут, Приветит тучку опустевший склон: Всем есть где преклонить свою главу, Лишь я для одиночества рожден. И потому я под луной готов Хмельные песни петь среди цветов. 2 Лелея мысль о Пурпурной Заре, О бытии на дальних берегах, С вином в руке я на пустой горе Забудусь на мгновение в мечтах. Перебирая струны под сосной, Смотрю на отдаленные хребты, В закате тучка скрылась за горой, Исчезли птицы в мраке пустоты… Да только этот дивный край, боюсь, Осенняя к утру объемлет грусть.

737 г.

Те же горькие мысли обуревают поэта в своем доме в Аньлу, весенняя живость возвращается к природным существам, никто не одинок, кроме самого поэта, ибо в этом мире он чужак, и ему остается лишь грезить о Пурпурной Заре и дальних берегах (метонимы отшельничества и бессмертия, достигаемого даоскими святыми).

Жду не дождусь вина

Кувшин обвязан шелка лентой черной, Не медли, парень, поскорей налей. Кивают мне цветы со склонов горных — Настало время чаше быть полней. Так выпью у окна в закатном свете, Ко мне заглянет иволга опять. Хмельной гуляка и весенний ветер — Друг другу мы окажемся под стать. Праздник Девятого дня Ну, что за дивный облачный денек! Чисты ручьи в сияющих горах, В кувшине зелье — что зари глоток, Настоянный на желтых лепестках. На камнях, соснах — седина веков, Поднялся ветер, загудел струной, Взгляну в фиал — и на душе легко, И усмехаюсь над самим собой. Сбил ветер шляпу. Я хмелен совсем. Мир — пуст. Так песней помяну друзей.

753 г.

Во время поездки по Южной Вань Ли Бо в Девятый день [девятой луны], один из осенних праздников (Чунъян), когда было принято подниматься на склоны гор и устраивать пикник среди диких желтых хризантем и кустарников кизила, пить вино, настоянное на лепестках хризантем, и вспоминать далеких друзей и родных, поднялся, одинокий, на одну из гор уезда Данту (возможно, Драконью, о которой он пишет в следующих стихах, датированных, правда, более поздним периодом).

Желтые лепестки: по обычаю, в чашу с вином бросали лепестки желтых хризантем, и поэт воспринимает это как Зари глоток — напиток святых бессмертных. Шальной ветер сбил шляпу— совсем как у некоего Мэн Цзя, о котором упоминается в старинной книге «Цзинь шу», и в в подтексте этого сюжета сквозит горечь разлуки с друзьями и одиночества.

В день Девятый я пил на Драконьей горе

Я в праздник пил на Голове Дракона, Хрисанфы над изгнанником смеялись, Сбил ветер шляпу и погнал по склону, А я плясал, ловя луны сиянье.

762 г. (или 763 г.), осень

Проф. Ань Ци считает, что, вопреки общепринятому мнению, Ли Бо умер не в 762 г., а в 763 г. после продолжительной болезни в доме дяди Ли Яньбина в Данту, и многие исследователи согласны с этой версией, даже «Большой словарь Ли Бо» (1995, с.119) под ред. Юй Сяньхао, профессора Нанкинского педуниверситета, крупнейшего специалиста по танской поэзии, председателя Общества изучения Ли Бо).

В любом случае это — осень, печаль, обычно сопровождавшая поэта в это время года, и осенний праздник на Драконьей горе (к югу от города Данту, совр. пров. Аньхуэй; другое название — Гора Головы дракона) он проводит в одиночестве, горько именуя себя Изгнанником.