Колдовской квест - Кащеев Кирилл - Страница 40

– В свободном королевстве Польском, к коему принадлежит и земля Подольская, Святейшему трибуналу воли нет, – с прорывающимся в голосе неодобрением сказал ксендз.

Ирка растерялась. Если Подолье еще принадлежит Польше… это в какой же ее закинуло год? Она напряглась, вспоминая учебник истории. Мамочки, это ж не позже чем XVII век! А может, даже XVI!

– Но не следует думать, что мы здесь дозволяем подлым чародейкам невозбранно творить свои омерзительные дела! – отвлекая Ирку от хронологических подсчетов, заявил ксендз. – По повелению милостью Божьей епископа подольского и решением городского магистрата, а также руководствуясь правилами ведения следствия и суда над обвиненными в колдовстве, назначены мы положить конец чинимым тобой беззакониям, чародейская тварь!

– Признаешь ли ты, что своими зельями, либо заговорами, либо иными колдовскими деяниями вызвала сильнейшую грозу с градобитием, что нанесла серьезный ущерб городским садам, стряхнув и безжалостно побив о землю изрядное количество яблок, а также поломав несколько особо плодоносных дерев? – заглянув в записи, скучающим голосом протянул из-под своего непроницаемого капюшона отец Герман.

– Нет, конечно, я тут при чем? – пожала плечами Ирка.

– Еще и запирается! – гневно шарахнув кулаком об стол, возопил ксендз. – А с чего бы это гроза вообще началась, если не с твоих чар, а?

– Ну-у… По естественным причинам, – протянула Ирка, лихорадочно вспоминая школьный курс физики. – Столкновение теплых и холодных воздушных фронтов и этих… тучевых масс.

Ксендз улыбнулся, как кот, завидевший жирную беспомощную мышку, и схватился за перо:

– Великолепно! Наше расследование движется стремительно! Обвиняемая демонстрирует познания, невозможные в особе столь юного возраста и самого простого звания, что явно указывает на дьявольское научение!

– При чем тут дьявольское научение – нас этому в школе учили, только я не все запомнила, – возмутилась Ирка.

В камере загрохотало. Смеялись все. Пузан-ксендз, повизгивая и тряся бульдожьими щеками, пан хорунжий, охая и отирая бегущие из глаз слезы крепким кулаком. Даже капюшон отца Германа ходил ходуном, и из-под него слышалось глухое, больше похожее на отрывистый кашель хихиканье.

– В шко-оле… – отсмеявшись первым, протянул пан хорунжий. – Ну насмешила! Ох хотел бы я взглянуть на лицо того пана учителя, к которому в класс девчонка заявится! Ты еще скажи, в Краковский университет поступить вознамерилась! – И хорунжий снова захохотал, явно довольный своей шуткой.

Ирка подавила вспыхнувший в ней гнев. Конечно, она собиралась поступать в университет – или ей без образования оставаться? Но, похоже, говорить это сейчас, вслух, не следовало.

Продолжая хихикать, ксендз снова заскрипел пером по бумаге:

– Извольте, отец Герман! Дьявольская гордыня, выразившаяся в желании заниматься недоступными женскому уму учеными штудиями. В школе она учится! – ксендз фыркнул. – Нахалка!

Капюшон отца Германа согласно кивал.

– Признаешь ли ты также, обвиняемая, – снова начал отец Герман своим мягким голосом, – что чародейством лишила жизни добрую каменецкую горожанку, каковая нежданно-негаданно умерла ночью в своей постели, причем на теле ее не обнаружено никаких ран или болезненных язв?

– А сама по себе она умереть не могла? – поинтересовалась Ирка.

– Хватит запираться, девчонка! – снова сорвался на крик ксендз. – То такая бабка была, что ее оспа не тронула, чума обошла, восемьдесят пять лет она прожила, двух сыновей и трех внуков схоронила, двигаться уже не могла совсем, все зубы у нее выпали, а она себе все жила и жила, а тут вдруг взяла и враз померла! А говоришь, ты тут ни при чем? Почему тогда в ту же ночь через три улицы от дома умершей, на Подзамче, найден труп молодой женщины, полностью лишенный крови, а на шее у нее – дырочки от двух острых клыков?

– Так это упырь! – вскричала Ирка.

– Вот! – торжествующе вскинув палец, провозгласил ксендз. – Обвиняемая даже по словесному описанию способна опознать следы упыриных укусов, что явственно изобличает ее сообщничество с сим мерзким кровососом!

Ирка почувствовала, что у нее сейчас начнется самая настоящая истерика.

– Слушайте, что вы мои слова каждый раз выворачиваете? Вот уж точно: «Все, что вы скажете, будет использовано против вас!» Я вообще вам больше ничего не скажу!

– Молчание и нежелание отвечать на вопросы судей суть явственное и непреложное свидетельство вины обвиняемой. Ибо если она имеет возможность обелить себя, зачем бы она стала молчать? – нравоучительно сообщил ксендз, не переставая скрипеть пером. – Молчание не поможет вам, обвиняемая, ибо ваши сообщники также схвачены. Привести сообщников, отец Герман?

Капюшон утвердительно склонился.

Пузатенький ксендз вскочил, просеменил к дверям и постучал в них кулаком. Железная створка немедленно распахнулась. Сперва на пороге появился отчаянно ругающийся стражник, волочащий за рога не менее отчаянно брыкающуюся черную козу с белым пятном на лбу. А следом показались еще две очень знакомые фигуры.

– О-ба! – невольно вырвалось у Ирки.

– Да не оба! – возмутился ксендз. – Не оба, а все три твоих отвратительных сообщника здесь, и уж их-то мы заставим рассказать о ваших преступлениях, ведьма!

Облизывая губы, в кровь разбитые кулаками стражников, и поглядывая на Ирку одним заплывшим глазом (второй не открывался), у железной двери переминался цыганенок лет одиннадцати. Богдан!

Ирка почувствовала мгновенное облегчение – не потерялся, встретились! – и тут же себя выругала. Хорошенькое местечко для встречи!

Рядом с Богданом, тихо причитая, топтался старичок в зашморганном длинном одеянии, со вставшими дыбом седыми волосенками. Тот самый, которого Ирка уже встречала как официанта в ресторане «Под брамою» и как пана шинкаря в цыганском таборе. То еще наказание! То пропадает, будто его и не было: вот куда он из табора исчез, и главное – когда? То опять появляется, причем в самом неподходящем месте!

Коза встала на дыбы, запрокинула рогатую голову и… гневно заржала.

Глава 24

Попытка – не пытка

– Ржущая коза – это, конечно, серьезно. Ржущая коза – это очевидные происки дьявола. Думаю, для ведьмы дело кончится костром, – задумчиво заключил отец Герман. – Однако же, пан ксендз… – в голосе отца Германа зазвучало явственное недовольство. – Не забыли ли вы, что суд духовный, защищающий добрых обывателей от ведовства, дело суть благое, но не благотворительное? Позволю напомнить, что расходы по ведовским процессам возмещаются из конфискованного имущества осужденных. А о каком имуществе здесь может идти речь? – широкий, полностью скрывающий даже пальцы рукав рясы махнул в сторону переминающихся у дверей камеры мальчишки и деда. – Ведьма из самых простых, юный кочевник, что уж и вовсе смешно, и какой-то нищий старик? Кто будет платить за избавление города от леденящего ужаса ржущей козы – магистрат?

– Ой, правду говорили люди добрые на базаре, что приехал из земель немецких судья истинный, всю правду на три аршина вглубь видит! – неожиданно возопил фальцетом старикан и, рухнув на колени, через всю камеру пополз к судейскому столу. – Ой, правду! Все как есть пан судья видит – нищий Хаим Янкель, нищий, как блоха в бороде Авраама, Исаака и Иакова! Да я эту ржущую козу первый раз в жизни вижу! Да я знать не знаю, откуда она такая затесалась в моем стаде! Да тьфу ей на рога три раза! Все мои козы – честные мемекающие козы. Или вы моих коз не знаете, пане ксендз? – старик дополз до стола и ухватил ксендза за рясу. – Или не вы заезжаете ко мне за козьим сыром на все христианские праздники, и на все еврейские праздники, и просто когда случается проезжать мимо?

Физиономия ксендза стала кислой, Ирка поняла, что, кажется, напрасно старикан упомянул про этот самый сыр. А тот тем временем бросил подол ксендзовой рясы, на четвереньках обогнул стол и обеими руками обхватил сапог хорунжего: