Повелительница грозы - Кащеев Кирилл - Страница 27

– Все в порядке… – стуча зубами, сказала Ирка. Она промерзла настолько, что даже прикосновение сидящих рядом «близнецов» не грело, наоборот, казалось холодным и неприятным. – Отвезите нас в центральную городскую больницу поскорее…

Водитель неожиданно успокоился – видно, посчитал упоминание о больнице объяснением всех странностей – и торопливо завел двигатель. Ирка снова опустила голову, зажав ее между ладонями.

«З латыря-камня возьму огню, с питуна крови, пожгу вси мхи, вси болоты, вси крутыи береги. Не буде вам ани пристанища, ани прибежища…»

«Близнецы» неожиданно отодвинулись, вжимаясь в дверцы машины – словно норовя оказаться от бормочущей заговор Ирки подальше.

Боль, боль, боль… Боль плавила тело и тут же замораживала его в ледяную глыбу без движений и ощущений. Ползла от руки – ладонь, локоть, предплечье смерзлись в неподвижную чушку, пальцы торчали замороженными в лед сосисками – и двигалась дальше, отхватывая одну часть тела за другой. Сердце билось редко – тук… тук… – а хотелось, чтоб оно замерло, не дергалось, не мучило. Каждый его удар вызывал новую волну боли, она прокатывалась по всем членам, гоня густеющую, как смола, кровь, и новая часть тела отмирала, смерзалась… Вокруг плавала непроницаемая, душная темнота, заливала с головой, поднималась все выше, выше…

– Не довезем… – далекие-далекие, нереальные голоса шебуршили в ушах, как мыши на даче под полом. – Непонятно, почему он еще живой, давно уже паралич сердечной мышцы должен…

– Живой – довезем! – яростно, как ругательство, рявкнул второй голос. – Слышь, парень, ты только держись! Ты держишься, вот и продолжай, хотя никто тут не понимает, как ты держишься, но и плевать – главное, не сдавайся! Противоядие уже едет, и ты едешь, в больнице встретитесь…

– Уходит он, а не едет, – проворчал первый голос. – Пульс падает, дыхание…

– Кислород! – заорал яростный. – Сердце стимулируйте!

Голоса стали отдаляться, пропадать, гаснуть, как если бы прикрутили звук телевизора, зато другой голос, хорошо знакомый, страстный девчоночий, быстро-быстро зачастил:

«Заговариваю я Арину, Марину, Катрину, Магдалену, Голубею, Авдокею, Шкурлупею, Настасею. Змея-веретеница, уними свою войску, пухлину и ярость, и жарость. Не унимешь ты – я униму…»

Боль вдруг не то чтоб совсем схлынула, но будто отпрянула в испуге. Сквозь заливающую все вокруг черную воду словно пробился слабый бледно-серый свет, как зимой перед восходом.

– Стабилизировалось, – удивленно произнес первый голос, – надо же, стабилизировалось!

– Ну силен ты, парень, ну силен, слушай, может, ты инопланетянин какой, неважно, ты держись, мы уже совсем приехали… – зачастил второй голос, и тут же его слова утонули в яростном, повелительном выкрике девчонки:

«На корабель тэбэ, змию-гадину, посаджу, на сине моря зпущу. Як униметься буря-хвыля, розибьеться той корабель. Я корабель соберу, зализными гвоздями собью, на вас, змей-червей, нашлю…»

Застывшая в жилах черная, страшная, густая кровь-смола вдруг неловко, как червяк, которого ткнули гвоздем, шевельнулась и стала отползать, подобно приливной волне. Ползла назад, и тело начало оживать – как оживает напрочь отсиженная нога, наполняясь пронзительной, острой, но уже совсем другой, живой болью!

Андрей вдруг почувствовал, как содрогается жесткая каталка и как, завывая сиреной и подпрыгивая на ухабах, мчится, ломясь через улицы и перекрестки, машина «Скорой помощи». Вираж, Андрея швырнуло от стены к стене…

– Держи, держи! – чьи-то руки вцепились в него с двух сторон. – Скорее, скорее! – каталку подхватили, колеса грохотнули об асфальт, Андрей глухо застонал.

– Все-все, уже приехали, держись, инопланетянин, не смей помирать сейчас!

Андрей хотел успокоить невидимого обладателя голоса: он и не думал умирать, что за глупости! – но тело не шевельнулось, а изо рта вырвался только невнятный хрип.

Зато девчоночий – Иркин голос, конечно, Иркин! – заговорил успокаивающе, как няньки напевают засыпающим детям:

«Ты, водица-царица, обмывала крутые бережки и жовтые пески, обмый раба божьего Андрея – тэбэ на синим мори слава!»

Тьма перед глазами отступила – будто стекла, открывая голову, волна темного прилива, и Андрей увидел промелькнувшую над ним притолоку, потом в глаза ударил яркий свет галогенных ламп под потолком больничного коридора.

– Что, живой? – изумился кто-то. – Ну надо же, а я был уверен – зря сыворотку везем! Любой нормальный человек уже б три раза помер! Значит, жить будет!

«Слово мое крепко, во веки веков, аминь!» – отчеканил Иркин голос.

Луч галогенной лампы остро блеснул на кончике иглы – будто прямо в глаз уколол, а самого укола Андрей уже не почувствовал. Он снова проваливался в темноту – на сей раз спокойную, как темнота собственной спальни, и отдаленный голос, кажется, мамин, а может, и не мамин, прошептал:

– Все будет хорошо…

В подскакивающем на дороге такси Ирка резко выпрямилась и отрывисто выдохнула. Она не знала, вышло у нее или нет, но голова отчаянно кружилась, как бывало после особенно мощного заговора, и это давало надежду. Больше она ничего сделать не могла. Оставалось только ждать – они доедут и все узнают.

– Все будет хорошо, – как заклятие повторяла она, – все будет хорошо…

И обхватила себя руками за плечи – водитель включил печку, и отогревающееся тело заломило острой, обжигающей болью.

«Близнецы» все жались к дверцам машины. И глядели на Ирку странно – с отчетливой уважительной… неприязнью.

В редких, по-зимнему просвечивающихся насквозь кустах у центральной городской больницы поднялась на хвосте крупная зелено-желтая кобра. Угрожающе раздула капюшон и разразилась отрывистыми, злобными лающими звуками. Припала на брюхо и струящейся лентой заскользила ко входу.

Андрей открыл глаза. Полежал, бездумно изучая обшарпанный грязно-белый потолок, расчерченный молниями черных трещин. Попытался повернуться на бок, но что-то мешало. Он тяжело перекатил голову. Рука лежала на отлете, будто была не частью его тела, а посторонним мешающим придатком. Андрей попытался пошевелить пальцами – рука напряглась, пальцы задвигались, но вместе с ними неприятно дернулась уходящая в вену игла капельницы. Андрей снова замер, наблюдая, как из прозрачного флакона одна за другой скатываются капли. Тело наполняла слабость. Но это была не противная, одуряющая слабость, а совсем другая, какая бывает после долгой болезни, когда ты уже выздоравливаешь, но вся семья еще танцует вокруг тебя – мама не выходит из кухни, готовя вкусненькое, а отец притаскивает то новый диск с фильмом, то классную книжку.

Кстати, где они? Стараясь не потревожить воткнутую в руку иглу, Андрей приподнял голову, озираясь по сторонам. Больничная палата походила на длинный шкаф, в который зачем-то вкатили окруженную капельницами и даже парой стареньких мониторов кровать. Что соседей нет – хорошо, но где родители? Они не знают, что он в больнице? Андрей даже головой помотал – такого просто быть не могло! Никогда-никогда в жизни он не оставался со своими бедами один на один – мама и отец всегда появлялись рядом. И вот теперь их сын лежит на больничной койке, весь истыканный иголками, а они не знают, что с ним?

А что с ним случилось? Андрей нахмурился. Недавние события он помнил отчетливо, но эти воспоминания походили на полнейший бред! Рано утром посреди города на него напали две голые желто-зеленые китаянки и попытались запинать его ногами и забить отравленными косами – причем не теми, которыми косят, а теми, которые заплетают… втыкая в них двузубые гребни, вполне самостоятельно кидающиеся на людей! Ладно, допустим, китаянки – прямо из Шаолиня… через их городскую балку здесь проездом. Ладно, косы – он такое в кино видел, хотя исходя из собственных занятий карате всегда считал, что драться волосами так же реально, как фехтовать на шнурках ботинок. Но может, он не все понимает… Хотя сам-то он, сам! В плане боевых искусств Андрей никогда себя не переоценивал, да и тренер был с ним предельно откровенен – стать чемпионом мира ему определенно не светило. На соревнованиях Андрей показывал хорошую скорость, и техника у него ничего – когда не ленился отрабатывать! – но выдать настоящий, взрывной, с выбросом всей силы удар ему почти никогда не удавалось. И дыхание ни к черту, как говорил тренер: «Хорошо, что юниорские бои длятся три минуты, на четвертой ты бы сдох». Такие бойцы, как эти китаянки, да еще вдвоем, уделали бы его сразу! А он держался и дрался, и скакал там, на дороге, как никогда не двигался на татами! Или все-таки… Андрей призадумался. А ведь было пару раз… Например, год назад, когда он с блеском выиграл чемпионат области, уделав всех противников всухую, а в финале с неожиданной для самого себя силой попросту свернул противнику челюсть. И полгода назад, на международном турнире (международность обеспечивала команда из Беларуси и единственный, напуганный собственным одиночеством поляк), когда тренер зашпынял и иззудил Андрея до состояния невменяемости, так что перед глазами плавали ярко-алые круги, а в ушах непрерывно стучали барабаны – когда он очнулся, а его противник валялся без сознания после удара в голову. Кипящая в крови безудержная, слепая сила несла его еще какое-то время – а потом схлынула без следа, и ломившийся в чемпионы Андрей скатился на третье место.