Арлекин - Гамильтон Лорел Кей - Страница 87

Он посмотрел на меня недоверчиво.

Я перекрестила сердце и отдала бойскаутский салют.

Это заставило его улыбнуться:

— Ты же не была бойскаутом.

— Я даже герлскаутом не была, но говорю правду.

Я тоже улыбнулась — в надежде, что он будет улыбаться и дальше.

— Так залечивать раны — это было бы классно.

— Классно-то классно, да не совсем. Быть оборотнем — это имеет свои очень серьезные теневые стороны.

— Мика мне про некоторые говорил. Они с Натэниелом ответили мне на кучу вопросов.

— Это они умеют.

Он посмотрел мне за плечо — я проследила за его взглядом. Мика и Натэниел предоставили нам максимальное уединение, которое только могли, не выходя из комнаты. Сейчас они тихо разговаривали, Черри вышла. Я даже не слышала когда.

— Врачи уговаривают меня принять укол, — сказал Питер.

Я кивнула:

— Знаю.

— Что бы сделала ты? — спросил он.

Я покачала головой:

— Если ты достаточно взрослый, чтобы спасать мне жизнь, то ты и достаточно взрослый, чтобы сам решать.

Его лицо чуть-чуть сморщилось: не так, будто он собирается плакать, а как будто ребенок в нем изнутри выглянул. Это у всех подростков так бывает? Только что был взрослый, и вдруг хрупкий и ранимый, как он же в раннем детстве?

— Я только спросил твоего мнения.

Я покачала головой:

— Я бы посоветовала позвонить твоей маме, но Эдуард не хочет. Он говорит, что Донна была бы за укол.

— Была бы.

Голос был обиженный, лицо хмурое. В четырнадцать у него очень легко менялись настроения; очевидно, в шестнадцать он изменился не до конца. Интересно, как управляется Донна с этим повзрослевшим сыном.

— Я тебе скажу, что Эдуарду сказала: по этому вопросу я свое мнение говорить не буду.

— Мика сказал, что я могу не получить тигриную ликантропию, даже если не соглашусь на укол.

— Он прав.

— Он сказал, что пятьдесят пять процентов привитых не заболевают ликантропией, но сорок пять процентов заболевают. Причем той, которая им вводится. Если получу укол и заболею тем, что мне ввели, это значит, что если бы я ничего не делал, то ничем бы и не заболел.

— Я не знала точной статистики, но Мика наверняка знает.

— Он сказал, что по работе должен такое знать.

Я кивнула:

— Он к своей работе в коалиции относится так же серьезно, как мы с Эдуардом относимся к своей.

— А Натэниел говорит, что он — исполнитель экзотических танцев. Это правда?

— Правда.

— То есть он стриптизер? — спросил Питер, понизив голос.

— Да, — ответила я, сдержав улыбку. При всех потрясающих событиях в жизни Питера его сейчас смущало, что мой бойфренд — стриптизер. Тут до меня дошло, что он может и не знать про меня и Натэниела, то есть не знать, что Натэниел — мой бойфренд. Хотя нет, мы же поцеловались, когда я вошла… но ведь и Черри подошла обниматься… ладно, не время сейчас разъяснять ему мою личную жизнь.

— Мика мне сказал, какая бывает работа у других ликантропов. Сестры и врачи, но только пока никто не узнает. Может быть, меня не возьмут в армию. Ни в какой род войск.

— Ликантропия считается заразной, так что могут и не взять.

В голове сразу всплыл слух, который обсуждали мы с Микой: будто армия собирается намеренно вербовать оборотней. Но слух есть слух: нам не удалось найти никого, кто получил бы такое предложение. Всегда это бывал друг соседа или сосед друга.

— А ты согласилась на укол?

— Мне не предлагали, уже поздно. Я уже носитель.

— Но ты же не оборотень?

— Я не покрываюсь мехом раз в месяц, и вообще такого со мной не было, так что нет.

— Но ты носитель нескольких разных видов. А вся эта суета с уколом основана на идее, что это невозможно.

Я кивнула и пожала плечами:

— Я — медицинское чудо. Что я еще могу сказать?

— Если бы я мог вот так выздоравливать и не быть мохнатым, это было бы здорово.

— Все равно ты не прошел бы анализ крови для некоторых работ. Засветился бы на радаре как ликантроп.

Он нахмурился:

— Да, наверное. — И снова глянуло на меня то же молодое лицо, отражение прежнего, и оно было испуганным. — Отчего ты не хочешь мне помочь решить?

Я наклонилась поближе:

— Вот это и значит быть взрослым, Питер. Самое противное, что в этом есть. Если ты играешь восемнадцатилетнего, то должен решать сам. Если хочешь выдать свой настоящий возраст, то все будут с тобой обращаться как с ребенком. И решат за тебя.

— Я не ребенок, — помрачнел он.

— Я знаю.

Мрачность сменилась недоумением:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сегодня выстоял. Не впал в панику, не потерял головы. Я видела, как взрослые мужчины теряли голову в куда менее отчаянной ситуации — возле оборотней. Люди их боятся.

— Я боялся. Я их с детства боюсь.

А, черт.

— Когда оборотень напал на твоего отца, — сказала я.

Как же я забыла, дура, что это не первое нападение оборотня в его жизни?

Он слегка кивнул.

Я не знала, что сказать, и ругала про себя Эдуарда за то, что его здесь нет. Сейчас я бы променяла эту беседу с Питером на разговор с Олафом. Олафа всегда можно пристрелить, а против душевной боли Питера никакое оружие не поможет.

— Анита! — сказал он.

Я повернулась к нему, посмотрела в глаза — они были похожи на глаза Натэниела в тот день, когда я его встретила. Глаза, которые старше, чем должны быть. Глаза, видавшие такое, что и люди постарше могут никогда не увидеть.

— Я здесь, Питер, — сказала я, не зная, что еще можно сказать.

Встретилась с ним взглядом и постаралась не показать, насколько мне больно видеть у него такие раненые глаза. Может быть, они уже давно такие, но понадобился роман с Натэниелом, чтобы я поняла, что значат такие глаза у мальчика, которому еще двадцати нет.

— Я думал, что после обучения у Эдуарда не буду бояться, но испугался. Испугался так, как когда был малышом, и мой отец погибал.

Я хотела положить ему руку на плечо, взять его за руку, но не знала, нужно ли это ему. И потому не стала.

— У меня мама разбилась на машине, когда мне было восемь.

Его лицо чуть переменилось, глаза утратили этот невыносимый взгляд.

— Ты там была? Ты видела?

Я покачала головой.

— Нет. Она просто уехала и больше не вернулась.

— Я видел, как погибал мой отец. И потом мне все время это снилось.

— Мне тоже.

— Но ты же там не была, что тебе могло сниться?

— Какой-то доброжелательный родственник взял меня посмотреть на машину, в которой она погибла. И мне снилось, что я трогаю пятна крови.

Я поняла вдруг, что никогда никому об этом не рассказывала.

— Что такое? — спросил он. — Что с тобой?

Я много чего могла сказать, и даже язвительное: «Я говорю о смерти моей матери, интересно, что со мной может быть?» Но решила я сказать правду, жесткую, как битое стекло, будто выходит она с кровью.

— Только сейчас дошло, что тебе первому об этом сне рассказываю. Никому раньше.

— Даже Мике и Натэниелу?

Очевидно, он знает, что они мои бойфренды.

— Даже им.

— Мама меня после того лечила у психотерапевтов. Я много об этом говорил.

— Молодец Донна.

— А почему твой папа тебя не стал лечить?

Я пожала плечами:

— Наверное, ему в голову не пришло.

— Я думал, что могу посмотреть в лицо своим страхам и не испугаться, но я испугался. — Он снова отвернулся. — Страшно перепугался, — прошептал он едва слышно.

— Я тоже.

Он посмотрел на меня удивленно:

— По тебе не было заметно.

— По тебе тоже.

Он не сразу понял, но потом заулыбался и опустил глаза, польщенный, как делают юноши. Потом это у них проходит, но выглядит очаровательно.

— Ты правда так считаешь?

— Питер, ты меня сегодня спас, когда бросился там в коридоре. Она бы меня убила, как только скрылась бы с ваших глаз.

— Эдуард меня учил, что если противник хочет тебя куда увести и угрожает оружием или вообще вооружен, то он планирует тебя убить. Если ты с ним пойдешь, умирать будешь медленней и мучительней.