Рогнеда. Книга 1 - Рогачев Евгений - Страница 15

Василий почувствовал слабость в ногах, но с собой совладал. Кинул поводья, взял из рук Матвея белый лоскут и на ватных ногах пошел к избе, стоявшей отдельно ото всех строений. В летнюю жару там хранили продукты, а зимой использовали для иных каких нужд. Сбоку подошел Матвей, скинул пробой и толкнул тяжелую створку.

Василий вошел и сразу уловил сладковатый запах, голова слегка закружилась. Внутренне вздохнул, поднял глаза. Отец лежал, обложенный кусками льда, добываемого из специальных штолен глубоко под землей. Лед быстро таял и человеческое тело, которое раньше было боярином Твердиславом, разлагалось, покрываясь слизью. Рой насекомых жужжал в воздухе. Василий почувствовал, как горький ком поднимается из живота и готов вырваться наружу. Он отшатнулся назад, повернулся и выскочил на свежий воздух. Дворня, увидев боярина белым, как полотно, закрестилась, бабы тихонько заголосили.

Василий постоял, прислонившись к дверям, малость отдышался. Хриплым голосом произнес:

– Похороните боярина со всеми почестями. – И прошел в дом.

Твердислава Колычева похоронили, как и велел Василий – на следующий день, на родовом кладбище, в трех верстах от города. Василий стоял около заколоченного гроба и плакал. Или ему только казалось, что он плакал? Просто какая-то пелена глаза застлала.

После похорон, на третий день, посетил Василий отца-настоятеля церкви Вознесенья и долго беседовал с ним. Все хотел узнать, какие слова говорил отец перед смертью.

– Тебя все звал, сын мой. Да грехи свои через меня Господу передавал. Прощения просил… – Отец Сильвестр переложил посох из одной руки в другую, вздохнул. – Жалко батюшку твоего. Христианская душа была и кроткая. Говорят, болел он долго. Недуг его тяжкий свалил, он и не поднялся более. Все в деснице божьей. Теперь он у Господа и там держит ответ за дела свои земные. И на тебя строго взирает, чтоб не опорочил имя его и был истинным продолжателем дел его.

Они еще долго говорили, и вышел Василий из церкви успокоенный. Уверовал вдруг, после слов отца-настоятеля, что и не виновен он вовсе в смерти отца. Ошиблась тогда бабка сослепу и дала не то снадобье, которое у нее Василий спрашивал. А, может, само оно пришло в негодность после того, как Василий цельный год не решался его использовать. Поэтому и в плену ногайском не сгинул он, а вышел с честью, победителем. Оттого как не виновен он в смерти батюшки. И Господь явил к нему милость, снял камень с души.

Через два дня тайно, ночью, прихватив лишь смоляной факел, проник Василий в сокровищницу. Все там оставалось по-прежнему. Только золото да каменья, казалось, сверкали еще ярче, так, что взгляд оторвать было невозможно.

Вскружило голову у Василия, и потекли планы разные, наполняя разум идеями. Одна безумней другой. Забыл он начисто последние слова отца своего, что трогать фамильный клад можно только в том случае, если крайняя нужда возникнет. А так – ни-ни. Если бы и вспомнил, то и отринул тотчас бы. Старики по своим понятиям жили, а он – молодой, у него вся жизнь впереди, и нечего такое богатство под землей прятать. Золото – это сила и власть. Нечего помалу торговать, как до этого было, а надо всем показать, на что способен он, боярин Василий.

И закрутило, завертело Василия в хозяйских делах. С того времени, как умер старый хозяин, минуло более двух лет. Молодой боярин отстроил хоромы новые, считай – в два раза больше старых, землицы прикупил. Да не в самом городе, а в двух верстах выше по реке. Здесь и дышится вольготней, и природа такая, что, сколько ни смотри, не насмотришься. Торговать начал с размахом и с прибылью не малой. Да не только здесь, на родине своей малой, айв заморские страны стали караваны его ходить. На это дело была пущена основная часть фамильного клада, но Василий о том не жалел. Знал, что через несколько лет вернется то золото к нему сторицей.

Молодой боярин приосанился, заматерел, власть почувствовал. Сам воевода посадский не единожды бывал у него на подворье, угощался. Стал он строг и требователен. За любую, даже небольшую оплошность взыскивал со всей суровостью. Дворовые люди, по чьим спинам не раз и не два прохаживался кнут, вспоминали прошлого хозяина. Тот тоже бывал строг, но не так, как наследник, который не знал жалости, а простых людишек и за людей не считал, приравнивая, разве что, к скотине домашней.

Один человек только был в чести у боярина. Это немой Михалко. Помнил, наверное, Василий, как тот спас его из ногайского плена. Потому и приблизил, сделав ближайшим помощником. Хоть и зачерствел сердцем Василий, а давнюю услугу Михалко помнил и многое ему прощал. Сам немой не отходил от Василия ни на шаг. В руках всегда сжимал кнут из выделанной воловьей кожи. Часто он им охаживал зазевавшихся да нерасторопных людишек, и те боялись его почище хозяина.

Была у Михалко страсть одна, о которой ведал только хозяин его и никто более. Любил Михалко девок молодых, особенно ранних. Тех, кто еще только выходил из-под крыла маменьки да папеньки. И тут же попадали они в крепкие руки немого. Зародилась страсть эта вскоре после того, как прибыли они в Борисов-град. В один из дней узрел Михалко, как девчушка одна, сверкая пятками и размахивая плетеной корзиной, отправилась в лес. Увидел Михалко крепкие загорелые икры, и ноги сами понесли следом. Выследил он ее среди кустов, подобрался почти вплотную, не сводя горящего взгляда с толстой девичьей косы. И тут какой-то туман нахлынул на разум, вмиг превратив Михалко из человека в дикого зверя. Очнулся он, когда уже стоял над бездыханным телом.

С той поры и повелось. То тут пропадет девчушка молодая, то там. Уйдет в лес или еще куда и – пропадет, исчезнет с концами. Сколь их не ищут – все без толку. Один раз аж две деревни поднялись. Три дня искали, да так и не нашли. Все поля вокруг излазили, все буераки. Поползли с тех пор нехорошие слухи, что завелся в окрестностях города аспид огнедышащий, который хватает молодых девок и тащит к себе в логово, где всячески над ними измывается, а потом пожирает.

Василий об этих слухах знал, но отмахивался, как от очередных народных бредней. Чем еще людишкам заниматься, как не языками чесать, когда остаются они без должного хозяйского пригляда? Да и своих дел хватало по горло, чтобы на всякую чушь заостряться.

Однажды призвал Василий к себе Михалко по какой-то надобности. Того долго не было, а, когда явился немой, то показалось хозяину что-то не то в его облике. Был он весь помятый какой-то, в изодранном кафтане, с кровавыми пятнами на больших, заскорузлых ладонях. Василий подумал, было, что подрался с кем-то Михалко. Спросил недовольно:

– Ты где шляешься? Сколь тебя можно дожидать?

Михалко промычал в ответ что-то невразумительное.

Василий подошел ближе, попытался заглянуть в глаза верному подручному. Михалко глаз не казал, а только шмыгнул носом и спрятал руки за спину. «Тут другое, – понял боярин. – Не драка молодецкая, а что-то пострашнее». Чтоб проверить себя, спросил просто так, без всякого умысла:

– Ты что ли бесчинства эти творишь? Те, о которых люди уже не один день бают?

Михалко прятал глаза, опасаясь встречаться с грозным взором разгневанного хозяина. Тут вдруг ожгло Василия страшной догадкой. Понял Василий, что прав он оказался, и аж задохнулся от злости.

– Ты что, смерд, ополоумел?! На дыбу захотел? – И ударил наотмашь по лицу.

Михалко покачнулся, но на ногах устоял. Только замычал обиженно. Из носа стекла тоненькая струйка крови и затерялась в бороде. Вскипая все больше, Василий ударил еще два раза, и только после этого злость понемногу утихла. Голова Михалко моталась из стороны в сторону, что кочан капусты, из разбитого носа текла кровь, заливая ворот кафтана.

Василий отдышался, велел:

– Уйди с глаз моих! Затаись где-нибудь и на глаза не показывайся. Потом решу, что с тобой делать… Забавы свои прекрати, а не то велю оттащить к посаднику, где с тебя шкуру живьем снимут и солью посыплют… Понял меня?

Михалко кивнул головой и скрылся с грозных очей боярина.