Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 71

Тонька, не слишком хорошо разбиравшаяся в хитросплетениях взаимоотношений «Полина – Вадим» (да они и сами не слишком хорошо в них разбирались), тут же сообщила об этом незамысловатом, на наш взрослый и многоопытный взгляд, эпизоде своей соседке-подружке. Посплетничать, посмеяться и всякое такое. Тоньке простительно – она была старше Полины на десять лет, счастливее на талант «быть проще», и вообще – замужем, с детьми и собакой. После того как Полина не справилась с лицом и по щекам её покатились непроизвольные глупые слёзы, Тонька сперва испугалась, а потом расстроилась.

– Что с тобой?! Ты чего, влюблена в него, что ли? Чего ревёшь? Ну, переспала и переспала. Он классный, честное слово. И любил меня так яростно, как будто… Да чего ты ревёшь белугой?!

Действительно, отчего бы не реветь белугой, если внезапно узнаёшь, что тот, кого ты считала безраздельно принадлежащим тебе, оказывается, вполне себе способен «яростно любить» другую…

– Ну не реви! Под «любить» я, разумеется, имею в виду «трахать». Он меня яростно трахал. Так лучше? – Тонька была действительно обеспокоена и на самом деле хотела объяснить подруге-соседке, что они с Вадимом просто трахались. И чего так переживать, если кто-то с кем-то просто трахается?

В общем, ни сто граммов, ни разумные доводы, ни кофе и ни сигарета не помогли. Тонька истощила все аргументы, поясняя глупой молодой дурочке все аспекты взаимоотношений мэ и жо, а молодая дурочка всё одно ревела, хотя и пила, и курила, и кивала. Но ревела. Вовремя материализовавшийся Примус утащил Полину в её комнату и долго с ней говорил, долго утирал сопли и долго поил и водкой и кофием. И потом, разумеется, все долго играли в преферанс – и Полина, и Тонька, и Примус, и дворник Владимир. И под занавес – вызванный Примусом Вадим. Чуть позже все куда-то рассосались, подгоняемые не то Примусом, не то мегадворником, не то ими обоими. И оставшиеся наедине Полина и Кроткий… совершенно не знали, что друг другу сказать.

– Зачем ты это сделал? – наконец спросила Полина. Лишь потому, что надо было уже хоть чем-то нарушить тишину. Хотя бы словом.

– Что именно?

– Ты прекрасно понял. Зачем ты переспал с Тонькой?

– Я и до неё со многими переспал.

Ах, как жестоки бывают те, кто нас, как мы наивно полагаем, любят. А может, и на самом деле любят. Тот самый бегун, что жалко трусит телесами по утреннему скверику, тоже бежит. И чемпион мира по лёгкой атлетике – тоже всего лишь бежит. И то бег, и другое – бег.

– Почему ты так жесток, Вадим? Я думала, у нас что-то…

– Что? Что у нас?

– Ты был так заботлив. Ты был так уместен в моём ненормальном доме с моей ненормальной мамой. И я думала…

– А как Глеб помещался в твои… думы?

– Ну а если ты знал, то почему ты молчал?!

– А что я должен был сказать? Что тут скажешь?

– Тогда почему ты продолжал ко мне ходить?

– Я продолжал любить тебя. И не знал, что с этим делать. Я и сейчас продолжаю любить тебя – и не знаю, что с этим делать.

– Ну да. Самым разумным в такой ситуации было переспать с моей подругой. Я, кстати, предполагала, что ты спишь со своими общажными девками, не такой уж я зелёный наивняк. Но с Тонькой?!. Вот это и было жестоко. И я даже не виню её. Потому что для неё переспать с красивым мужчиной – всё равно что для меня выпить контрабандный вкусный кофе. Сиюминутная приятность. Не более. И вообще, наличие подобной подруги – счастье для женщины. Потому что тут же позволяет вычислить – твой мужчина или не твой. Даже если тебе баба сама на член кидается, то это ещё не означает, что ты должен этот самый член в ход пускать! Так что спасибо ей!

– Узнаю брата Примуса.

– Да. Отчасти. Лёшка всегда умел формулировать то, что я чувствую.

– Вот и совет вам да любовь.

– Вадя, это очень зло. И я и ты должны Примусу памятник поставить.

– Да. Нерукотворный. За особое иезуитство.

– Ты дурак. Ты так и не понял, что Примусу тяжелее всех.

– О! Я наконец вижу перед собой не девочку, но женщину.

– Да. И наверное, я должна за это благодарить отнюдь не Глеба. И даже не Примуса – хотя его мне всю жизнь благодарить – не выблагодарить. А именно тебя. Потому что девочка была для тебя. А ты просто прошёл мимо. Потому что нашёл массу объективных причин. И дать ты такой девочке ничего не можешь, и масса проблем от неё, и в кино с ней не сходишь, и в кафе-мороженое – глупо. Ты прав. Прав! Сто раз прав!!! – У Полины началась истерика.

Истерика, помноженная на боль, возведённая в степень спиртным и взятая интегралом от несостоявшейся мечты, привела к тому, что Поля оказалась на матрасе с Вадимом. И то неуместно огромное число, получившееся от всего вышеприведенного, стало наутро невыносимо великим настолько, что развалилось на никому не нужные составляющие: неловкость, обида, горечь, неуместность, сарказм…

– Теперь ты доволен? Теперь я одна из многих? И точно такая же? А всё могло быть так верно, так красиво и так… как ни у кого! Знаешь, какая смешная мысль меня терзает прямо сейчас? Молчишь? А я всё равно скажу. Проснувшись как-то с Примусом в обнимку – о, нет-нет, никакого секса! – я не думала о том, что у меня не чищены зубы и наверняка пахнет изо рта с перепою. Я думала о чём угодно, проснувшись в Лёшкиных объятиях, – но только не об этом. А проснувшись с тобой – только об этом и думаю. И ещё я думаю о том, что где он, тот мужчина, что ходил со мной к дрянному колхозному нужнику. Где он, тот мужчина, что беспокоился о том, чтобы мои ноги не были покусаны комарами. Где он? И понимаю, что тот мужчина – он просто мужчина, который ходит к дрянному нужнику со всеми в этом нуждающимися. Что тот мужчина просто беспокоится обо всех ногах. Не о моих.

– Это не так, Полюшка…

– Не называй меня так! И уходи! Просто уходи! Я не знаю, что будет завтра, послезавтра и потом. Но сейчас – просто уходи! Можешь нарисовать на своём крыле ещё одну звёздочку. И я ещё одну нарисую на своём. У тебя – больше. У меня – меньше. Но мы с тобой – не смысл жизни друг друга, а просто ещё одни звёздочки на крыльях.

– Я люблю тебя!

– Да? А я – не люблю тебя. Я думаю лишь о том, что у меня наверняка воняет изо рта с перепою. Вон!!!

Вадим быстро оделся и ушёл. Он так и не нашёл нужных слов. Возможно, если бы он их нашёл… В общем, можно сказать, что они оба дураки. А можно и ничего не сказать. Какова мораль этой нехитрой маленькой истории внутри нехитрой большой истории, судить не автору, а читателям. Если тут вообще есть о чём судить. Мало ли что с нами было в юности? Так нам ли судить Полину Романову или Вадима Короткова? Просто ещё одна несостоявшаяся история любви. А вот за то, что она с ним переспала, Полина ещё долго себя корила. Пока не узнала слова «гештальт». Тогда она окончательно успокоилась. Ну, переспала и переспала. Отработала гештальт. Вероятно, то же самое сделал и он. Потому что иначе никак не объяснить, что на тех же занятиях он вёл себя точно так же, как прежде. И даже кофе на парапете бульвара никуда не делся. Разве что Полина попросила участвовать в этом ритуале Примуса. Теперь они всегда пили кофе на троих.

Была ли это первая любовь? Доподлинно не известно.

«Но осадочек остался».

Хотя… Известно, разумеется. Конечно же, это не была любовь. Чем бы первым это ни было – любовью это точно не было. Неужели есть на свете хоть один человек, могущий со всей ответственностью заявить, что такой-то (или такая-то) – моя первая любовь?! Первой, второй и двадцать пятой в периоде может быть влюблённость. Страсть. Похоть. Привязанность. Зависимость. Любовь же – она всегда одна. Первая – она же последняя. И она либо случается – и тогда уже никогда не кончается. Либо нет. И так и не познавшие её – мучаются расстановкой любовей по порядковым номерам. Осадочек всегда остаётся там, где не было любви.