Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 87

Потому что опять май в морском городе. Занятия терапией в шестой ГКБ, а это как раз в парке Шевченко на улице Тон Дык Тханга. Цветут каштаны, цветут акации, зацветают тополя (как вы там живёте-можете на своей микробиологии, Штефан Эдгар Эдуардович?). Солнце ещё нежаркое, и гулять пляжами и парками просто прекрасно. Пока парни стучат шарами на бильярде – о, благословен будь парк Шевченко, где незадорого и днём можно было приобщиться таинствам зелёного сукна, и это было почти буржуазно! – Полина сидит на парапете, смотрит на море и порт и ни о чём не думает. Ни об экзаменах – не сложно и не страшно. Ни о пятом и шестом курсах – всё тот же бег по кругу. То есть – вдоль. Потому что город Одесса не круглый, как Москва, а вытянут вдоль берега одесского залива. Ни о том, что дворник Владимир опять загадил туалет и свистнул у Полины пачку сигарет. Ни о том, что Тонька опять покоя не даст. Ни о Серёже, который вроде просто друг-приятель, но с элементами постели – как-то так вышло. Ни о ком из его компании – потому что уже давно прогнозируемо, что все мужчины – хотят, а все бабы – терпеть не могут. Ни о том, что хотят – это хорошо, но где же оно, о чём пишут в книгах? Ну, то, которое не «хочу», но «люблю»? Ни о том, что завтра она приглашена на очередную вечеринку и, разумеется, туда пойдёт, потому что она сейчас хороша, как никогда прежде. Ни о Кротком и Примусе, что, играя в бильярд, не забывают на неё поглядывать, потому что вот только что около Полины остановился молодой человек, явно намеревающийся познакомиться, но тут Лёшка подскочил как ошпаренный… Ни о том и ни об этом. Вообще ни о чём.

Полина сидит на парапете, закрыв глаза, подставив лицо майскому солнцу, и просто слушает город…

Майские жуки; шелест распустившихся листьев на ветру; далёкий перестук составов, что идут из порта и в порт; заливистый весёлый лай молодых собак; солидное цоканье престарелых мудрых псов; синкопальные шажки детей; парное шарканье благостных счастливых стариков; чьё-то одинокое, злобное, старческое, не на неё лично, а за всё про всё: «Расселась тут, шалава! Это что, бинт вместо юбки?!»; стремительный каучуковый лёгкий спортивный ход и задорное мальчишеское: «Что, бабуля, завидно? Добрее надо быть!»; барабанная дробь шпилек и рассыпчатый, как пшено, девический смех; и снова шелест… ветер… и никого… никого… Из многоголосья густонаселённого коммунального города погружаешься в отдельную комнату себя самого… Себя самого… Себя самого… И только жужжание, шелест, приятное кошачье мурчание… И – ничего! Ничего. Небытие…

– Полина! Ты что? Уснула, как полковая лошадь?

– Ох, Примус! Как ты меня напугал!.. Действительно, задремала. Полковые лошади, кстати, спят стоя, а не сидя. Да и это – просто распространённое заблуждение. И даже, скорее, фигура речи. Потому что лошади спят лёжа.

– Откуда ты знаешь, ты же лошадей в глаза не видела, разве что на ипподроме.

– Не знаю откуда. Знаю, что знаю!

– Кстати, лошади действительно спят лёжа, поверь деревенскому пареньку. Идём, детка, в кафешку с дядюшкой Примусом – он богат, как Крез, ибо только что вдул своих верных товарищей на десятку баксов в «Московскую пирамиду» [43]! Обсудим лошадей, недосып, экзамены, любовь и прочие…

Дела житейские

Спать на матрасе – ведь это не совсем прилично, да?

А между тем вот уже три года в этой комнате всё тот же самый тётки-Валькин матрас. Ну, может, не три, а два с копейками. Но всё равно – комната-то своя? Своя! Три года как своя, а ты всё как бомж – на матрасе! Спала на матрасе с Примусом. Занималась этим самым с Глебом. И даже с Кротким в тот единственный раз. Примус так и вовсе целый год на нём жил. А уж сколько преферансистских жоп на нём пересидело! Даже Козецкий пару раз с него на луну выл. И Тонькина Сима обсыкалась-обсиралась. И Татуня топталась – слон бенгальский! Всё! Решено! Человечество расстаётся с прошлым, выкидывая старое! А отдельные человеки – выкидывая матрасы! Да на нём, может, ещё Валя Чекалина и Витя Аверченко… Нет-нет, они не могли просто на матрасе. Тем более в тёткином альбоме есть фотография, где она сидит на красивой кровати с решётками в бляшечку и с дурацкой горкой подушек. Наверное, на этой самой кровати они с Витей и… И как же, наверное, это неудобно было! Эти же кровати панцирные, с сеткой. Такими ещё во многих больницах отделения полным-полны! Страсть как неудобно, особенно для травматологии или, там, для послеоперационных больных. А вдвоём на таких койках как разместиться? Это же друг к другу скатываешься. Если ты сверху – так мужчина в пояснице поломается, стараясь оставаться прямым чуть ниже спины – ухнет в «гамак» попа, ухнет и то, что спереди. Если мужчина сверху, то твоя задница до пола провиснет. А на коленки и вовсе не встанешь. На панцирных койках только дурачиться можно – прыгать, как в детском саду во время тихого часа. Да уж. Похоже, пришла пора обзавестись приличным ложем!

– Примус, мне нужна кровать! – как-то прекрасным тёплым октябрьским вечером заявила Полина. Они прогуливались вдоль берега моря. Не по кромке прибоя. И не по песку, а там – выше, где опадала пламенеющая листва. Примус никогда не смеялся над Полиной страстью складывать из сухих листьев небольшие кучки, поджигать и сидеть у недолгого костерка, вдыхая распалённый огнём пряный аромат.

– Деточка, ты решила отдать должное матриархальной традиции на старости лет?!

– Да. Я решила тебе отдаться.

Примус поперхнулся, но не растерялся:

– Осознанная необходимость?

– Что?

– На экзамене по научному коммунизму вкупе с марксистско-ленинской философией ты вроде бы получила «отлично»?

– И что?

– А то, что свобода – это осознанная необходимость. Ты свободна в своём решении?

– Купить кровать?

– Да. Если для тебя первое – необходимое и достаточное условие для второго.

– Ну да. А что такого? О какой несвободе может идти речь, если я сама себе хозяйка?

– Возможно, ты решила отдаться мне в благодарность за то, что я столько лет меняю тебе перегоревшие лампочки? Тогда не стоит, моя дорогая. За это ты уже рассчиталась. Я столько раз купался в завистливых взглядах самцов – люди столько раз зубы за всю жизнь не чистят! Представь: они смотрят, а мы идём. Я и такая потрясающая женщина…

– Прямо-таки потрясающая? – Поля прищурилась.

– Да, моя дорогая. Ты хорошеешь невероятными темпами. Возможно, в зеркале этого и не видно, потому что зеркало всегда и только отражает, но ты не просто красива. Красивых женщин пруд пруди. А ты излучаешь свет. Особый тонкий свет…

– Нимб слишком яркий, что ли?

– Тьфу ты, богохульница! – нарочито окая, произнёс Примус и шутовски перекрестился. – Боюсь, деточка, что свет, каковой ты излучаешь, совсем иного рода. Так сказать – другой длины волны. Это такой свет, на который слетаются мотыльки с яйцами…

– Лёшка!

– Что «Лёшка!»? Так оно и есть, я всё-таки мужчина – мне видней.

– Слушай, а все эти годы ты так ни с кем и не…

– Не перебивай старших, девчонка! Я ещё не всю диспозицию озвучил. Та-ак… Значит, мы прогуливаемся, я купаюсь в зависти мотыльков с этими самыми… И плюс я имею весьма неглупую собеседницу, могущую оценить степень моего интеллекта, – находка для ритора и софиста! Ещё у меня всегда есть койко-место на полу в центре города; жизнерадостная Тонька; саркастичный добряк мегадворник; кот; собака и… Короче, это далеко не полный перечень тех благ, кои я получаю, не обременяя тебя своей любовью.

– В общем, ушёл от ответа.

– От какого, детка? – Примус удивлённо вскинул бровь, подкинул в тлеющий костерок листьев и поворошил их прутиком.

– Не прикидывайся дурачком. У тебя это не очень хорошо получается, в отличие от Кроткого.

– Кроткому не надо прикидываться. Мой чудесный друг даже в глупости остаётся честным. И когда он туповат, но решителен – он просто туповат. Но решителен!

43

Разновидность русского бильярда.