Роковая перестановка - Вайн Барбара - Страница 53

Наверное, это сумасшествие, подумал Руфус, но я туда съезжу, я обязательно туда съезжу. Я должен кое-что выяснить. Слава богу, сегодня суббота.

И спасибо Господу за женщину, которая не знает его, которая не чувствует его настроение, не ощущает его нервозности. Случись у него любовная связь или нервный срыв — она бы все равно ни о чем не догадалась. То, что приходится платить за это целой жизнью недопонимания, он считал честной сделкой.

Ему понадобилось время, чтобы придумать убедительную ложь. Его частную пациентку привезли по «Скорой» в больницу Колчестера, сказал он Мериголд. Естественно, у него нет желания ехать туда и осматривать ее, но деваться-то некуда. Он очень удивился бы, если бы Мериголд задала хоть один вопрос, и в то же время ему показалось странным, что она ни о чем не спросила. Было бы вполне естественно, если бы жена после всего трех лет брака не захотела оставаться одна в субботу.

Она также не сказала, как проведет этот день. На ней был новый свитер от Эдины Роней, и Руфус обратил внимание, что за последнее время она сильно отрастила свои светлые волосы. Красивые, густые, блестящие, они ниспадали ниже плеч. Весть о том, что он едет в Колчестер, не обрадовала и не расстроила ее. И облегчения она тоже не испытала. Но все же, размышлял Руфус, если бы я остался, а она сказала бы мне, что едет к матери или к кому-то в гости выпить чашку кофе, или нашла бы другой предлог, чтобы уйти из дома, я бы ничего не заподозрил, я бы спокойно это принял. Зато сейчас ей не надо придумывать никакой предлог. Вполне возможно, она рада, что я уезжаю, — не надо уходить из дома.

Руфус понимал, что не следует забивать себе голову подобными мелочами. Пропасть, через которую они перекидывали мосты словами «дорогой» и «дорогая», немного расширилась, вот и все. К десяти он был на шоссе, выезд на которое находился всего в четверти мили от его дома.

Огромное здание желтого кирпича у вокзала в Колчестере, которое было то ли больницей, то ли детским домом, то ли специальным заведением для умственно отсталых, исчезло, и теперь стройка была обнесена высоким забором. Вон там, прямо за мостом, он и подобрал Зоси. Впервые Руфус в полной мере осознал разницу между ним самим нынешним и Руфусом тех лет. Казалось, этих двоих разделяет целая жизнь, а не какие-то десять лет. Грохочущая развалюха, наркотики под задним сиденьем, длинные космы, недельная щетина, голый торс, руки в пятнах никотина, хищническое отношение к женщинам. Он чувствовал себя лет на сто старше, он всегда казался самому себе старше своих лет. «Мерседес» с автоматической коробкой плавно, без рывков, скользил по шоссе, тихо урчал двигатель. Он непроизвольно прижал ладонь к лицу, ощутил гладкость кожи и одновременно нащупал глубокую складку, шедшую от носа ко рту.

Наверное, Нунз изменился, но он этого не понял, не был в этом уверен. Он не умел замечать подобные вещи. Может, тот дом построили недавно, а этот надстроили. Вот время года другое, везде осенняя серость, в воздухе кружат листья, а те, что уже опали, образовывают плотный ковер. Объявление на столбе у церкви просило жертвовать деньги на ремонт крыши. Он проехал мимо «Пихты» и телефонной будки, до которой подвозил Вивьен, когда ей надо было позвонить Робину Татиану. Тогда у будки стояла полицейская машина, разрисованный зелено-белыми прямоугольниками автомобильчик, и они оба если не испугались, то очень встревожились при виде него. Естественно, его присутствие не имело к ним никакого отношения, но они одновременно подумали о Зоси — ведь она может числиться среди пропавших без вести — и о вещах, которые она стащила.

Однако он все же припарковал «Юхалазавр» позади полицейской машины, в которой не было ни водителя, ни пассажира, и Вивьен вошла в будку, вот в эту самую будку, а потом вернулась и сказала, что телефон не работает. Они поехали дальше и нашли другой телефон-автомат у коттеджа, переоборудованного под приемную врачей-хирургов. Тогда на воротах была табличка, как помнил Руфус; вот она, все та же, хотя кто-то из прежних врачей уволился, и на их место пришли новые. Вон там, на обочине, он сидел и ждал Вивьен — в машине было слишком жарко; сейчас там растет трава, а раньше была сухая, голая земля. Мимо прошли люди и посмотрели на него — две женщины и стайка детишек с собакой. Руфус радовался, что в те времена не поддался диктату моды и не разрисовал «Юхалазавр» звездами, цветочками и иероглифами.

Он сбросил скорость, остановился и сверился с картой, хотя надобности в этом не было. Просто он хотел, чтобы прохожие видели, как он сверяется с картой. Только прохожих не было. Когда за окном унылый октябрь, жители провинции предпочитают сидеть дома и обедать в полдень. Он поднял голову и устремил взгляд на красную телефонную будку, выделяющуюся ярким пятном на фоне увитой плющом кирпичной стены.

Вивьен вернулась и отдала ему остатки мелочи, две монетки по два пенса. Она была страшно щепетильной в отношении денег, сверхчестной. А еще она сказала, что Робин Татиан оказался дома и сам взял трубку. Да, конечно, он берет ее на работу, он же написал ей. Разве она не получила его письмо? Вивьен не хотела лгать, даже себе во благо, и честно призналась, что нечаянно дала ему неправильный адрес. Руфус не спросил, дала ли она ему правильный. Спрашивать смысла не было, никто не считал нужным соблюдать осторожность, кроме Эдама, который тут же настораживался, едва Оуэнс или Эванс начинал допытываться, надолго ли он приехал в Уайвис-холл. Вполне возможно, размышлял Руфус, что именно сейчас Робин Татиан читает в газете о положительных результатах опознания, видит названия Уайвис-холл и Нунз, вспоминает няню своих детей…

— Я поработаю год, — сказала она. — За год я накоплю достаточно, чтобы поехать в Индию, а когда я окажусь там… в общем, если мне придется голодать в Индии, я буду не одинока, верно? Больше всего я боюсь, что полюблю детишек.

— Детишек?

— Детишек Татиана, Наоми и Николя. Может случиться, что я полюблю их — в некотором роде я надеюсь на это, — но тогда мне будет трудно с ними расстаться.

— Это же просто работа, разве не так? — Руфус не испытывал особых чувств к детям, ни тогда, ни сейчас. — Ведь ты смотришь на это как на обычную работу?

Вивьен бросила на него странный взгляд.

— Ты думаешь, это так легко?

Руфус понял ее неправильно.

— Я не говорю, что легко. Платят мало, работа тяжелая, но это твой выбор.

— Руфус, я имела в виду другое. Я боюсь, что всем сердцем полюблю этих маленьких девчушек. Ведь я женщина, и мне присуще все женское. А еще я боюсь, что они тоже меня полюбят и будут сильно переживать, когда нам придется расстаться. Я опасаюсь, что, когда наступит время, у меня не хватит духу уехать от них. Ты хоть раз задумывался, что представляет собой жизнь няни? Это череда утрат, радость, за которой следует потеря.

— Ты преувеличиваешь, — сказал Руфус.

Вивьен ему никогда не нравилась. С ней было скучно и неуютно. Он не помнил, чтобы она когда-либо смеялась; улыбка на ее лице появлялась не от веселья, а от вида птички или цветочка, от любования пейзажем или закатом. В общем, эти стремления ее никуда не привели, они разбились, разрушились. Руфус тогда без труда представлял, как Вивьен сидит у ног какого-нибудь грязного тощего факира, как она просит милостыню, протягивая кружку для подаяний, или ходит в монашеском платье. Жизнь складывается не так, как мы ожидаем, хотя у него сложилась именно так.

Если он хочет ехать в Хадли, надо поторапливаться. Насколько он помнит, после обеда по субботам в Хадли все закрывается, по магазинам никто не ходит. Руфус проехал мимо почты, мимо «Садовой окраины Хемпстеда», решив навести справки потом. Он очень надеялся, что магазина, которым владел Оуэнс или Эванс, магазина, чье расположение на Хай-стрит он очень хорошо помнил, уже не существует, а его место заняла парикмахерская или цветочный. И что хозяин цветочного магазина расскажет ему, что старик умер, а детей у него не было, так что свой бизнес он никому не передал.