Сказки для самых храбрых - Перро Шарль - Страница 29

— Так ты, несчастный, еще хочешь свалить на другого преступление, которое совершил из алчности?

Сенатор упрекнул губернатора за вмешательство и сказал, что еще не доказано, что я совершил злодеяние из алчности, ведь у убитой ничего не было украдено. Мало того, сенатор заявил губернатору, что он должен дать отчет о прежней жизни своей дочери, ведь только таким образом можно будет понять, правду я сказал или нет. После этого сенатор закрыл заседание, чтобы ознакомиться, как он сказал, с бумагами умершей, которые ему передаст губернатор. Я был опять отведен в тюрьму, где провел день в ожидании и надежде, что откроется хоть какая-то связь между умершей и таинственным Красным Плащом.

На другой день я с надеждой вошел в зал суда. На столе лежало несколько писем. Старый сенатор спросил меня, мой ли это почерк. Я посмотрел на письма и сказал, что они, должно быть, написаны той же рукой, что и те две записки, которые я получил. Однако сенаторы предположили, что я сам мог написать их, потому что в подписи стояла буква «Ц» — начальная буква моего имени. Между тем письма содержали угрозы умершей и всячески предостерегали ее от свадьбы, к которой она готовилась. В свое оправдание я сослался на бумаги, которые должны были оказаться в моей комнате, но мне сказали, что комнату обыскали и ничего не нашли. Таким образом, к концу этого судебного заседания у меня исчезла всякая надежда на оправдание. Когда на третий день меня опять привели в зал суда, был оглашен приговор, по которому я, уличенный в умышленном убийстве, приговаривался к смерти.

Итак, покинутый всеми, вдали от родины, я во цвете лет безо всякой вины должен был расстаться с жизнью!

Вечером этого ужасного дня, решившего мою участь, я, убитый горем, сидел в тюрьме, и все мои мысли были обращены к смерти. Вдруг дверь моей камеры отворилась, и вошел человек, который долго молча смотрел на меня.

— Так я опять встречаю тебя, Цалейкос? — произнес он.

При тусклом свете лампы я не узнал этого человека, но звук его голоса пробудил во мне старые воспоминания. Это был Валетти, один из тех немногих друзей, которых я приобрел в Париже во время своей учебы. Он сказал, что случайно приехал во Флоренцию, где живет его отец, знатный человек. Услыхав о моей истории, он пришел, чтобы еще раз увидеть меня и от меня самого узнать, как все произошло. Я рассказал ему всю историю. Он, казалось, очень удивился ей и заклинал меня сказать ему, своему единственному другу, правду и не покидать этот свет с ложью. Я поклялся ему самой дорогой для меня клятвой, что сказал правду и что надо мной не тяготеет никакой другой вины, кроме той, что, ослепленный блеском золота, я не обратил внимания на неправдоподобность рассказа незнакомца.

— Так ты не был знаком с Бианкой? — спросил мой друг.

Я заверил его, что никогда даже не видел ее. Тогда Валетти стал рассказывать мне, что в этом деле есть какая-то тайна, что губернатор очень торопился вынести осуждающий меня приговор, а в народе как-то быстро распространился слух, что я уже давно знал Бианку и умертвил ее из мести за ее брак с другим. Я сказал, что во всем этом чувствуется участие Красного Плаща, но я ничем не могу доказать это. Валетти, рыдая, обнял меня и пообещал сделать все, чтобы по крайней мере спасти мою жизнь. У меня было мало надежды, но я знал, что Валетти умный и сведущий в законах человек и что он сделает все, чтобы помочь мне.

Два долгих дня я был в неизвестности. Наконец на третий день явился Валетти.

— Я приношу утешение, хотя и печальное. Ты будешь жив и будешь свободен, но потеряешь руку…

Далее он рассказал мне, что губернатор был неумолим и не позволил заново расследовать дело, но чтобы не показаться несправедливым, он согласился вынести мне такое же наказание, которое, согласно флорентийским хроникам, было назначено в подобном случае за схожее преступление. Получив такое решение, Валетти и его отец стали день и ночь читать старые книги и наконец нашли описание случая, вполне подобного моему. В книгах приговор гласит: преступнику следует отрубить левую руку, отобрать у него имущество, а самого навсегда изгнать из страны. Валетти сказал, что таковым будет теперь и мое наказание…

Я не стану описывать вам тот ужасный час, когда я, стоя посреди площади, положил на плаху свою руку, когда моя собственная кровь ручьем полилась на меня!..

Валетти принял меня в свой дом, пока я не выздоровел, а потом великодушно снабдил меня деньгами на дорогу; ведь все, что я приобрел с таким трудом, было отнято у меня. Из Флоренции я поехал на Сицилию, а оттуда с первым кораблем, который застал там, — в Константинополь. Я надеялся, что сохранилась сумма, которую я передал на хранение своему другу. Кроме того, я попросил его позволить мне жить у него. Как же я изумился, когда он спросил меня, почему я не хочу поехать в свой дом! Он сказал мне, что какой-то иностранец купил на мое имя дом в греческом квартале и предупредил соседей, что скоро и я сам приеду. Я тотчас же вместе с другом пошел туда и был с радостью принят всеми старыми знакомыми. Старый купец дал мне письмо, которое оставил у него человек, купивший для меня дом. Вот что было в нем написано: «Цалейкос! Две руки готовы неутомимо хлопотать, чтобы ты не чувствовал потери одной! Дом, который ты видишь, и все, что есть в нем, — твое. Тебя ежегодно будут обеспечивать так, что среди своего народа ты будешь принадлежать к богатым. Да простишь ты тому, кто несчастнее тебя!»

Я без труда догадался, кто написал это письмо, и купец подтвердил мою догадку, сказав мне, что этого человека он принял за француза и что он был одет в красный плащ…

В моем новом доме все было устроено наилучшим образом: даже подвал был наполнен такими товарами, каких я еще никогда не имел.

С тех пор прошло десять лет; больше по старой привычке, чем по необходимости, я продолжаю свои торговые поездки, но в той стране, где я испытал такое несчастье, я никогда уже не бывал. С тех пор я каждый год получал тысячу золотых, но эти деньги никогда не смогут искупить скорбь моей души, потому что во мне вечно живет ужасный образ убитой Бианки.