Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен - Страница 78

— Видит Небо, я ни в чем не повинна! За что, за что меня выгнали из дому, опозорили и велели утопить в этих бездонных водах? Небо! Услышь меня! За всю свою жизнь я ни разу не выходила за ворота, а меня сочли гулящей! Видно, много тяжких грехов совершила я в прошлой жизни, если скончалась моя любимая матушка и по чьей-то злой воле я, невинная, словно бабочка, должна умереть. Пусть я умру, но зачем же позорить мое доброе имя! А что станет с моей сестрицей Хоннён?!

Чанхва так горестно стенала, что даже каменное сердце не могло бы выдержать. Но ее страдания не тронули жестокого Чансве.

— Сейчас ночь, в горах ни души. Так что кричи не кричи, никто не услышит. Не тяни время, бросайся в воду!

Чанхва принялась умолять его:

— Выслушай меня! Мы все-таки не чужие, у нас один отец. Вспомни, как мы любили друг друга. Неужели тебе не жалко, если я уйду в загробный мир? Подожди немного, позволь сходить к дяде, позволь поклониться могилке дорогой матушки и еще раз повидаться с Хоннён... Не думай, что я хочу обмануть тебя, — нет! Ведь если я стану оправдываться — навлеку на себя гнев твоей матери, если захочу избежать смерти — нарушу родительскую волю. Как мне велели, так я и сделаю. Но прошу тебя, исполни мою просьбу! Я вернусь и отдамся в руки смерти...

Но Чансве и слушать ее не стал. Тогда Чанхва обратила взор к небу:

— Небо! Внемли моему горю! Жизнь моя была несчастной: семи лет от роду я лишилась матушки и, оставшись с сестрой, день и ночь горевала и плакала. Смотрела ли на заходящее солнце или на восходящую луну, любовалась ли цветами, распустившимися в саду, или травой, пробившейся сквозь крыльцо, красивой, как яшма, сердце у меня сжималось, слезы дождем лились из глаз моих... Через три года в доме появилась злая и жестокая мачеха. Не утешила она моей тоски: днем мои мысли были с батюшкой, а ночью я по-прежнему думала о покойной матушке. Ясными днями, долгими ночами мы с сестрой предавались печали. Я не сумела угодить жестокой мачехе и сегодня должна погибнуть в водах этого озера. О Небо! Солнце, луна, звезды! Верьте — я не виновна ни в чем! И пожалейте несчастную Хоннён, не дайте ей погибнуть, как мне!

Затем она обернулась к Чансве:

— Я умру опозоренной. Но ты позаботься о Хоннён, будь ей наставником, учи ее чтить отца с матерью. А родителям передай мой последний поклон...

Она вынула из ушей яшмовые серьги, разулась и, придерживая рукой подол своей красной юбки, заливаясь слезами, стала спускаться к озеру.

— Милая моя Хоннён, — шептала Чанхва, — ты осталась совсем одна. Сердце мое разрывается от тоски. Кто утешит тебя? Я умираю.

Так сказала Чанхва и — плачьте, люди! — бросилась в озеро. И вдруг — о чудо! — поднялись на озере громадные волны, до самого неба, налетел неистовый ураган, затуманился светлый лик луны, из глубины гор выбежал громадный тигр, и в тишине отчетливо прозвучал громовой голос:

— Вторая жена Пэ Муёна бессердечна — она загубила невинное дитя! Небо не останется равнодушным!

Тигр бросился на Чансве, оторвал ему оба уха, потом руку и ногу и скрылся. Чансве упал ничком, потеряв сознание, а лошадь Чанхва галопом пустилась к дому.

Добившись погибели ненавистной падчерицы, злодейка Хо ликовала; с минуты на минуту должен вернуться Чансве. Вдруг слышит — на дворе заржала лошадь. Хо заторопилась во двор — видит: лошадь вся в пене, а седока нет. Изумившись, она кликнула слуг, велела засветить фонари и вместе с ними пошла туда, куда вели конские следы. Неподалеку от озера они нашли Чансве. Замерло сердце у Хо. Вгляделась пристальнее — нет у него обоих ушей, нет ноги, нет руки, все тело в крови. Испугалась Хо, растерялась. Вдруг поднимается ветер, вокруг распространяется аромат. Ну, думает, это добрый знак. Оказалось, аромат источает озеро...

Слуги принесли Чансве домой, и мать принялась ухаживать за ним, врачевать его раны.

Когда Чансве очнулся, Хо стала расспрашивать его о случившемся. Рассказал он ей все, как было. Еще больше распалилась Хо и теперь стала думать о том, как ей погубить Хоннён.

Правитель волости, увидя наказанного Небом Чансве, понял наконец, что дочь его Чанхва погибла безвинной. Тяжело вздохнул он, безысходная тоска овладела им.

Одна Хоннён пребывала в полном неведении. Услышав шум в доме, она удивилась и спросила у мачехи о причине его. Та вспыхнула гневом:

— Бедный Чансве провожал твою беспутную сестрицу к дяде, по дороге на него напал тигр и искусал. Теперь он тяжело болен.

Хоннён хотела спросить еще о чем-то, но мачеха грубо оборвала ее:

— Что ты пристала ко мне?

Не привыкшая к такому обращению, Хоннён заплакала. Ушла она к себе в комнату, зовет сестру — никто не откликается. Плакала Хоннён, плакала, да и уснула. А во сне ей привиделось, будто выплывает из волн на желтом драконе Чанхва и направляется к Северному морю. Хоннён пытается окликнуть ее, но Чанхва делает вид, что не замечает. Заплакала Хоннён:

— Сестричка, почему ты не замечаешь меня, куда ты направляешься одна?

Отвечает ей Чанхва сквозь слезы:

— Теперь у меня другой путь. Нефритовый владыка приказал мне добыть эликсир бессмертия на Трех священных горах. Я очень спешу и не могу задерживаться. Не думай обо мне плохо, я скоро приду за тобой!

Вдруг дракон испустил страшный вопль, и Хоннён от испуга проснулась. Странный сон! От него болит сердце, тело покрывается потом, кружится голова.

Рассказала она обо всем отцу:

— Грустно мне сегодня, словно я потеряла что-то дорогое. Видно, есть причина, если ушла Чанхва. Может, кто оклеветал ее?

Выслушал ее отец, но ни слова не мог сказать в утешение, только плакал. А злодейка стояла рядом и все слышала.

— Что эта девчонка тут мелет, — закричала она, — только огорчает почтенного человека! — И вытолкала Хоннён за дверь.

Хоннён вернулась к себе в комнату и стала думать: «Когда я рассказывала сон, отец печалился и ничего не говорил, а госпожа Хо рассердилась и грубо обошлась со мной. Все это неспроста!» В чем же все-таки дело?

Однажды, когда злодейки не было дома, Хоннён пробралась к Чансве и умоляла открыть ей правду. Чансве не стал изворачиваться и честно признался во всем.

Только теперь Хоннён узнала, что сестра ее безвинно погибла. Поняв это, она лишилась чувств.

Едва придя в себя, Хоннён запричитала:

— Дорогая моя сестричка! Это жестокая мачеха наградила тебя на шестнадцатой весне позорным именем, и ты, бросившись в зеленые волны, сделалась вечно блуждающей душой. Где ты, бедная моя сестра? Зачем покинула несчастную Хоннён? Если б я даже вошла в Царство теней, я не перестала бы тосковать по тебе, не перестала бы смывать кровавые слезы, сердце мое не успокоилось бы. Кому еще довелось испытать такое тяжкое горе? О всевидящее ясное Небо! Смилуйся! Трех лет от роду я лишилась матушки, и сестра заменила мне ее. Разве так тяжки грехи мои, что она оставила меня в горе одну? Я не хочу, чтобы меня опозорили, как ее. Лучше умереть, пусть наши души вместе бродят по земле...

Горю и тоске Хоннён не было конца...

Ей очень хотелось побывать у озера, но девушке не полагалось выходить одной за ворота. Забыв о сне и пище, она мучительно раздумывала над тем, как ей быть.

Однажды ранним утром в сад залетела птичка и стала порхать над распустившимися цветами. Хоннён подумала: «В тот день, когда сестра навсегда покидала дом, эта маленькая пичужка тоже летала по саду. Может, она укажет мне дорогу к озеру?..» Эта мысль неотступно преследовала ее, но птичка улетела, и Хоннён впала в отчаяние.

Настал новый день, и к Хоннён вернулась надежда: а вдруг прилетит птичка? Но та не прилетала. Загрустила Хоннён, заплакала, а когда зашло солнце, подошла к окну и задумалась: «Птичка не прилетела, но я все-таки пойду туда, где погибла Чанхва! Батюшке говорить нельзя — не позволит. А что, если оставить письмо?!»

Она достала бумагу, обмакнула кисть в тушь и стала писать: