Доктор Данилов в тюремной больнице - Шляхов Андрей Левонович - Страница 42

— Было такое дело, — подтвердила Елена. — А ты что, так быстро одумался?

— Нет, я пока еще ничего не решил, — неприятное словцо «одумался» Данилов предпочел пропустить мимо ушей, чтобы не подливать масла в огонь, — но ведь спасателей вечно носит где-то, по всяким эпицентрам, и они, насколько я понимаю, подолгу не бывают дома… Почему тебя в этом случае мое отсутствие не напрягало бы?

— Спасатели не постоянно носятся по своим эпицентрам! Они большую часть времени проводят в Москве, и не следует сравнивать одно с другим, не надо демагогии! Спасатель живет дома, в семье, и время от времени выезжает в командировки. А ты сейчас живешь один, далеко, и время от времени навещаешь нас с Никитой. Зачем ты пытаешься передергивать?

— Я просто задал вопрос.

— Командировки — нормально, Данилов! Ненормально постоянно жить порознь под угрозой распада семьи. Я очень уважаю твои принципы и люблю тебя таким, какой ты есть, но сейчас твое поведение ставит под угрозу все — и нашу любовь, и мое отношение к тебе.

— Даже так? — недоверчиво хмыкнул Данилов.

— Я не преувеличиваю, Вова. Ты не торопись, подумай, что для тебя важнее, и скажи мне свое решение. Если тебе дороже принципы с заморочками, то продолжай и дальше свое провинциальное житье. Если тебе дороже я, то есть мы, наша семья, поскорее возвращайся в Москву!

— Легко сказать…

— И нетрудно сделать! При желании все легко. Мне без тебя по-настоящему плохо, Данилов! Можешь расценивать мои слова как окончательное признание в любви!

— Я тронут.

— Надеюсь, что ты сказал это серьезно, без иронии. А сейчас пошли баиньки. Я соскучилась по тебе, и после всей этой нервотрепки мне хочется качественной эмоциональной разрядки! Только не думай, пожалуйста, что я пытаюсь подкупить тебя подобным образом!

— Если бы я не принял решения, то я бы так и подумал…

— О, ты уже решил?! — Елена удивленно вскинула брови. — И что же?

— Подожду еще две недели и, если ничего не найду, воспользуюсь твоей протекцией, — ответил Данилов, вставая из-за стола. — В понедельник подам заявление об уходе.

— Стопудово? — недоверчиво прищурилась Елена и тоже встала.

— Сукой, битою по-псковски, век свободы не видать! — поклялся Данилов, чиркая себя по горлу ногтем большого пальца.

— Работа накладывает отпечаток на личность, — Елена рассмеялась впервые за сегодняшний вечер и нежно погладила Данилова по щеке. — А ты, кажется, повзрослел. Умение быстро выбирать — признак зрелости.

— Ты ставишь вопрос так, что долго выбирать не приходится, — улыбнулся в ответ Данилов. — Все предельно ясно, это помогает сделать правильный выбор.

— Я считаю, что ты выбрал верно, — рука Елены со щеки переместилась на плечо Данилова.

— Конечно, — подмигнул Данилов, — уж очень не хочется переживать еще один квартирный обмен с переездом.

— Ах, вот в чем дело! — возмутилась Елена и забарабанила кулаками по Данилову. — А я-то думала…

— А я предполагал, что ты имела в виду другой вид качественной эмоциональной разрядки, — Данилов обнял жену и крепко прижал к себе, — тот, который нравится обоим.

— Разве тебе сейчас не приятно? — удивилась Елена, поудобнее устраиваясь в его объятиях.

— Сейчас — очень, а вот когда ты меня лупила…

— Я всего лишь нежно с тобой заигрывала. И разве ты забыл народную мудрость: «Бьет — значит, любит»?

— Мне объясняли, что это касается мужчин.

— Неправильно, у нас равноправие!

Глава шестнадцатая

Заместитель начальника колонии по лечебно-профилактической работе майор внутренней службы Бакланова Лариса Алексеевна

Покойная бабушка, Мария Кузьминична, царствие ей небесное, говорила: «Из двух залуп борща не сваришь — нужны свекла с капустой». Грубовато звучит, но очень верно. Она всю жизнь проработала поваром в столовой вагоностроительного завода. В ранней юности мечтала стать врачом, но не сложилось: сразу после школы вышла замуж по залету, вскоре родила, осталась без высшего образования.

Может, оно и к лучшему, потому что поваром бабушка была несравненным, настоящим мастером своего дела, корифеем. Из любого, как сама выражалась, «гнилого дерьма» могла сносный обед приготовить. А из кондиционных продуктов получалась такая вкуснятина, что все заводское начальство по своей воле обедало в столовой наравне с работягами и изменяло этой привычке только на время бабушкиного ежегодного отпуска. Причем готовила по наитию, на глазок, навскидку, рецепта никогда толком объяснить не могла. «Смотри, как я готовлю, да учись», — единственный ответ на все мои вопросы. А попробуешь смотреть, так за руками не уследишь. Раз, раз, раз — и кастрюля, накрытая крышкой, стоит на плите, бабушка заваривает чай. Чай она очень уважала, по десять раз на дню чаевничала. Пила из стакана с подстаканником, по-городскому, но непременно вприкуску. Утверждала, что так меньше сахара расходуется, чем внакладку. Жизнь прожила, каждый кусок сахара считала.

Бабушку сманивали не только в рестораны, но и в столовую обкома партии, но она хранила верность родному заводу, потому что ею там дорожили: премиями постоянно баловали, а на то, сколько чего она домой уносила, закрывали глаза. Понимали, что на мизерную поварскую зарплату, пусть даже и с премиями, в одиночку, без мужа, двух детей не поднимешь. Рассчитывать на подобное отношение в обкоме партии не приходилось. У них в столовой все повара были мастерами своего дела, и никаких привилегий бабушке никто бы делать не стал.

Бабушка убедила меня поступать в медицинский вуз и внушила мне своим примером, тем, как она держалась за заводскую столовую, что лучше быть первой в деревне, чем последней в городе. Поэтому я не мечтала осесть сначала в аспирантах, потом в ассистентах на какой-нибудь кафедре, а сразу же после ординатуры пошла в практическую медицину. Хотела чувствовать себя полноценным и полноправным врачом, не статистом из профессорской свиты.

Я с детства занималась художественной гимнастикой, сначала во Дворце пионеров, потом в спортивной школе, даже кандидатом в мастера спорта стала, но как профессию никогда не рассматривала. У гимнасток век короткий, в тридцать лет уже старуха. Несолидно и ненадежно. Конечно, каким-нибудь олимпийским чемпионам всегда потом хорошая должность найдется, с голоду они не умрут, но чемпионки из меня не вышло. Я больше для себя занималась, чем для наград. Тренер называла меня активной, но не честолюбивой.

Но это только в гимнастике я была такой, по жизни я о-го-го какая честолюбивая. Карьеристка? Да! Что плохого в том, что человек хочет выдвинуться и руководить? Если у него получается, то ничего плохого в этом нет! Можешь — дерзай, не можешь — не лезь. Я могу руководить, еще в школе все десять лет была старостой класса, и мне нравилось. Было приятно выделяться на фоне одноклассников, руководить, организовывать.

Но я не только командовать умею, но и подчиняться. Без такого умения карьеры не сделаешь. Невменяемых никогда и нигде не повышают, от них стараются поскорее избавиться. Был у меня однокурсник, Юра Денисов, умный и симпатичный парень, но вот как заклинит его на своей независимости — не сдвинешь. До сих пор в участковых врачах ходит, раз в год или в два меняет поликлинику. В Твери скоро, наверное, поликлиник не останется, в которых он не работал бы. А все почему? Потому что независимый он, никто ему не указ, все по-своему норовит сделать. Оттого и страдает.

Мне повезло: устроилась терапевтом в ведомственную медсанчасть при «почтовом ящике», то есть при секретном филиале одного московского института. Он был секретным настолько, что не имел даже полноценного почтового адреса, наверное, для того, чтобы не могли найти шпионы или диверсанты. Вместо улицы и номера дома писалось «почтовый ящик № такой-то», отсюда и название.

Работать в секретном филиале было выгодно и приятно: небольшая нагрузка, каждый месяц премии в размере оклада, интеллигентные пациенты, не какая-нибудь ханыжная алкашня, хорошие перспективы роста, потому что в Третьем главном медицинском управлении (это управление занималось организацией лечебно-профилактического и санитарно-гигиенического обеспечения лиц, работающих в различных отраслях атомной промышленности СССР), к которому относилась медсанчасть, хороших сотрудников ценили и продвигали.