Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна - Страница 68

«Для господина Меншикова — роль сия! — подумала Марта. — Вот кто на деле Аман, советник лукавый, но гибкого ума и мужества не лишенный! А Мардохей — это пастор Глюк, кто же еще! Царица Астинь в Суздале, в монастыре томится… Артаксеркс московский — Петер мой — все с Его Величеством Карлом Шведским силами меряется!»

Царевна Наталья, со своей покрытой алым сукном лавки в первом ряду, взмахнула батистовым, с кружевами, платочком, и представление началось. Слушая звонкие, дрожавшие — порой от грусти, а временами — и от кокетства, голоса новых актерок, Наталья вспоминала первое представление «Артаксерксова действа», которое она увидела еще ребенком. Тогда они с матушкой, царицей Натальей Кирилловной, сидели не на покрытых алым и зеленым сукном лавках, вместе с другими знатными зрителями, а высоко-высоко, на зарешеченном балконе, словно пташки в темнице. И еще хорошо, что царице с дочерью да комнатными девушками разрешили смотреть на представление с балкона — в былые времена женщин и близко бы не подпустили к «срамному действу»! «Бесовским искушением» и «срамом» бояре называли новомодное развлечение, на которое решился царь Алексей, чтобы порадовать вторую супругу — худородную Нарышкину, воспитанницу ненавистного старой знати Артамона Матвеева.

Боярина Матвеева старая московская знать считала «пришлым», другом всякой немчуры, голи перекатной. Женат был Артамон Матвеев на шотландке Машке Гамильтонихе — лютеранке проклятой! Не брали бояре родовитые в расчет того, что Мэри Гамильтон приняла православие и стала Евдокией Григорьевной, говорили, что, сколько лютеранов да латинян всяких в православие ни обращай — еретиками были, еретиками и помрут. А Наталья Нарышкина, околдовавшая царя Алексея Михайловича своими бабьими чарами, при Гамильтонихе комнатной девушкой состояла, значит — и сама обасурманилась! Ишь ты, царица нежеланная, уговорила царя Тишайшего, правдами и неправдами, комедийную храмину в Преображенском завести да представления в ней показывать! Тьфу ты, срам какой! Собрали для этого представления иноземных скоморохов, голь перекатную из Немецкой слободы, да глотки драть заставили! Хорошо еще, что в срамном действе этом одни мужики играют, а не бабы прелестями своими зазорными прилюдно трясут! Да только кого вот играют мужики эти лютеранские — баб! Тьфу ты, пропасть!

Царевна Наталья, как и ее любимый брат — Петр, с детства ненавидела боярскую косность и глупость. Наталья Алексевна не могла без ужаса и содрогания слышать страшные рассказы матушки и Петруши о том, как вытащили с кремлевского Красного крыльца боярина Артамона Сергеевича Матвеева, первого батюшкиного советника, и бросили на стрелецкие копья! Царевна гордилась тем, что ей удалось уберечь от страшной расправы и спрятать в своих покоях сына убитого Артамона Сергеевича, Андрея, да еще деда своего — Кирилла Полуэктовича Нарышкина, и дядьев — Ивана, Льва, Мартемьяна и Феодора Кирилловичей — целую толпу. Не обыскали мятежные стрельцы, царевны Софьи псы верные, Натальин терем — Богородица спасла! А Петруша, братик бедный, сам увидел, как Артамона Сергеевича на куски изрубили! До сих пор этот ужас детский сидит в Петруше, как заноза, — гневлив он не в меру, чуть что — страшен становится, точно зверь лютый! Раньше царица-матушка брала в нежные руки гребень деревянный да расчесывала Петруше непокорные кудри, он и добрел, милость своим подданным являл. А нынче только новая Петрушина зазноба, Катерина, на такие подвиги способна — женился бы он на ней, да поскорее, а то тьму народу он ни за что ни про что губит! Дунька-дура никогда с Петрушей обращаться не умела, только гневила его попусту. Алешку жаль, царевича. Пока он здесь, в Преображенском жил, мирила его Наталья Алексеевна с отцом, а теперь некому за Алешеньку перед царем заступиться! Меншиков знай свою правду гнет, а пожалеет ли Катерина царевича, бог весть… Свои дети у них с Петрушей вскорости пойдут — кто же чужих детей жалеет?! Хотя на вид она, Катерина, ничего — добрая!

А между тем на сцене грозный царь Артаксеркс уже отверг гордую царицу Астинь и возжаждал новой любви. Появилась Марта — сначала бедная еврейская девушка Эсфирь, а потом и новая жена царя, заступившаяся перед ним за свой народ.

— Яви милость, царь, ваше пресветлое величество, спаси от лютой смерти народ иудейский! — горячо воскликнула Марта-Эсфирь, упав на колени перед артиллерийским секунд-майором, игравшим Артаксеркса. Тот грозно выпучил глаза и нахмурил брови, словно собирался распечь нерадивого солдатика, забывшего после выстрела прочистить ствол банником.

— Ежели я, властитель самодержавный, милость твоему народу явлю, чем мне за это отплатишь?! — громыхнул Артаксеркс, как будто отдавая рапорт.

— Своей любовью, ваше пресветлое величество! — Марта обняла колени грозного царя-майора.

— И вправду любовью отплатишь, Катя?! Не обманешь? — раздался вдруг из прохода между лавками знакомый веселый голос.

Марта от удивления застыла на месте — не решаясь ни подняться с колен, ни продолжать сцену. Зато артиллерийский майор вдруг грубо оттолкнул ее, вытянулся во фрунт и взревел: «Здравия желаю, Ваше царское Величество!!!»

— Петруша, ангел мой, братик! Вот счастье-то какое!.. Не ждали мы тебя, государь! — радостно закричала царевна Наталья и бросилась на шею Петру.

— Полно, сестра, не суетись! — пытаясь высвободиться из горячих сестринских объятий, говорил царь Петр. — Навестить ваше бабье царство решил да на комедийное действо полюбопытствовать! Вижу, вижу, всех невест да девок собрала ты на сцене — одно слово, цветник! Только не поклюют ли твой огород дрозды эти? Солдаты, они на любовь быстрые, сам солдат — и потому тороплюсь!

— Поспешаем, мин херц, вестимо, не мешкаем! — раздался за спиной у царя другой голос — удалой и лукавый.

— Алексашенька, свет мой ясный, дролюшка ненаглядный, ты ли это? — мелодично запричитала Дарья, опрометью выскакивая из-за кулис.

— Я, невестушка, — приглаживая усы, ответил Меншиков. Он быстро и умоляюще взглянул на Марту и чуть заметно мигнул левым глазом. Этот взгляд должен был, вероятно, означать: «Молчи, пожалуйста, а?!»

Раздался протяжный радостно-плачущий вопль, и Дарья бросилась к Меншикову, опрокинув по пути пару-тройку не успевших посторониться гостей. Она с упоением повисла у жениха на шее, обхватив ее так крепко, что тот надсадно крякнул. За ними, затаив дыхание, наблюдали актерки с офицерами.

Мария и Анна Меншиковы с радостным писком устремились к Данилычу следом за Дашей. Варя Арсеньева молча смотрела на царя и кусала губы. Грустный поручик быстро подошел к ней, шепнул что-то на ухо и украдкой пожал руку. Варя ответила ему благодарным взглядом.

— Сорвал ты мне представление, братец, — удрученно сказала царевна Наталья. — Теперь эта дурища, Дашка, ни за какие коврижки играть не станет! Да и другие — тоже…

— Станет, станет! — рассмеялся Петр. — Коли я прикажу, и играть, и петь, и угли из огня голыми руками таскать станет. И жених ее о том попросит. Верно, Данилыч?

— Верно, мин херц, попрошу! Еще как попрошу! Лишь бы с шеи слезла! — прохрипел Меншиков, вырываясь из горячих объятий невесты.

— А ты что молчишь, Катя? — спросил Петр у Марты. — Али у тебя жениха нет? Что стоишь, как статуя мраморная? А может мне самому к тебе подойти?

Загрохотали тяжеленные сапоги. Не дожидаясь от Марты ответа, царь сам подошел к ней и быстро сгреб в свои могучие объятия. Меншиков наконец-то вырвался из цепких рук своей Даши и зачем-то пошел за «мин херцем» на сцену.

— Уйди, Алексашка! — прикрикнул на него царь. — Миловаться мешаешь! Верно, Катя?

Марта кивнула, спрятав пылающее лицо на груди у царя. С Петром ей было тепло и уютно. Надежно, как у Христа за пазухой. Она отвечала на его горячие, быстрые поцелуи, словно не замечая, что на них смотрят и актеры, и зрители.

— Пропало «Артаксерксово действо», — вздохнула царевна. — Да мне и не жалко. Слава богу, что вживе и в здравии с войны воротились! Забирайте моих актерок, чего уж там!