Алиса в Стране Советов - Алексеев Юрий Александрович - Страница 36

36

— Хочешь, ударю?

— А… а зачем?

— А затем, что мне ничего не будет.

— У него двенадцать осколков в голове, — пояснил не без зависти Шляпа. — И, конечно, справка из Камушкино от психа.

— Каких осколков? — усомнился Иван: по виду Витёк вряд ли на войну призывался. — Немецких, что ли?

— Стану я немецкие носить! — в тоне патриотизма сказал Витёк-Справка. — Бутыль с брагой на женский праздник рвануло, как раз в ночь на восьмое марта.

«Ну совпадение! — поразился Иван. — В Стране Чудес Заяц ведь тоже в марте спятил..».

— И что характерно, — опорожнил стопочку Витёк, — как очухался, доктор спрашивает: ну-с, какой у нас нынче день? Я ему: когда будущее ясно, число не имеет значения. А он: нет, отвечайте. — Женский, — говорю, — международный. А месяц? — прилип.

— Месяц безопасности движения, — говорю. Ну, а год? — не отстаёт. — Пошевелите осколками? Год великих свершений, — чеканю. Абсолютно здоров, — говорит, — готов к труду и обороне. — Нет, обождите машину гнать, — возражаю. — Коли здоров, то почему я не в своё, а в стоячее время к бутыли полез? — Что значит «стоячее»? — очки на лоб поднимает, а я этого не люблю: очки не для того, чтоб выдрючиваться. — А ещё «доктор»! — прищучиваю. — Не знает даже, что время у нас трех сортов бывает. — Да-а-а? — говорит, но очки в норму приводит. — X… на! — говорю. — Когда на магазине замок, время стоит: надеяться не на что. А с петухов до открытия, когда спать невмочь, — тянется. Ясно? Ну, а с открытая до закрытия — бежит. И по здравому разумению, — говорю, — на часах пора сделать деления, как у барометра: «буря», «не рыпайся» и «спи, моя радость, усни». — Да-а, — говорит, — и к помощнице — вдвоём не обхватишь: — Напишите ему «пенис-теннис-троллейбус», дайте справку!

— Доктора всегда так, — поддакнул Шляпа. — Говоришь: «Зубы болят», дают мазь, чтобы не потели ноги.

— Всем давать — не успешь скидавать, — пролопотала Соня, на другую щёку укладываясь.

— Совсем приличиев не понимает, — сказал Шляпа и плеснул в Соню остатками жидкости из своего стакана.

Соня с досадой подняла руку лопаточкой и, не открывая глаз, проговорила:

— Конечно, конечно, я — «за», голосуем списком!

— То-то, боится, — определил Шляпа, подмигивая Ивану.

— Да нет, нутром сочувствует, селезёнкой, — сказал Витёк.

— Это одно и то же, — обронил Иван.

— Совсем не одно и то же, — возразил Витек. — Так ты ещё чего доброго скажешь, будто «при коммунизме денег не нужно» и «при деньгах коммунизма не нужно» — одно и то же! А ну-ка, Соня, расскажи инженеру человеческих душ, как ты чугунный завод охраняешь! — и спящую локтём подковырнул. — Про трёх сестриц расскажи!

— Девушку по селезёнке не бьют, — проговорила Соня кокетливо и, повторного напоминания опасаясь, зачастила сквозь дрёму:

— Жили-были три сестрички. Звали их Даша, Маша и Соня. Они хотели работать-работать-работать. Приехали из глуши в Москву и жили в вишнёвом саду.

— Какие сады?! — удивился Иван. — Их же вырубили.

— Не те слова говоришь, Соня! — подхватил Витёк. — Лимитчиц в сад Баумана не пускают.

— Она с картошкой спутала, темнота! — довесил Шляпа. — На вишню взрослых, у тех живот мешком, не посылают. Они и листья пожрут.

— А вот и нет! Нас кличут, вишь — новые барышни! — дёрнулась Соня. — А за окном то дождь, то снег…

И заснула накрепко.

— Бесполезный член общества, — сказал Витек-Справка. — Я её, пожалуй, пристукну.

— А кто бутылки сдавать пойдёт? — остудил друга Шляпа. — Устала девушка. Ей больше десяти слов и четырёх пудов за раз не положено. Прель… пер-лель… льготный класс, короче, навроде детей. Шестьдесят килограммов на горб — и точка! То есть ящик гвоздей или телевизор в коробке. От государства закон против выкидышей…

Упоминания о законе и государстве Витька успокоили.

А Шляпа постучал согнутым пальцем по самовару, потом в сравнение Соню по голове, прислушался, установил успокоенно: «Маленько осталось», — и, накренив медную ёмкость, сцедил остатки жидкости в чашку.

— Порядок, — вздохнул он и поделился с Витьком, отлил на глазок в стопарик.

— Мда, жизнь коротка, — философически поднял глаза к потолку Витёк, изучая попутно прозеленелую, похожую в контуре на Апеннины протечину. — Н-но хор-р-роша, ничего не скажешь!

— А ты не груби. Грубить я и сам в гостях умею, — обиделся за потолок Шляпа.

— Почти как у нас на Нижней Пахомовке, — умильно и узнаваемо полюбовался на падавшие лоскутами со стен обои Витёк и спохватился: — Не вздумай ремонт! Наш барак не сегодня-завтра снесут, а там и до вас доберутся. Да, в будущем всё обустроится, ни хлопот, ни нужды не будет.

«Тут всё не так просто, — подумал Иван. — Барачному жителю голову ещё допрежде браги взрыв информации повредил. Ну, и бурные аплодисменты доверия — мы ждем-с, мы одобрям-с! И он неистово, на полном серьёзе ждёт, когда его спелёнутого, под «баиньки-баиньки» в светлое будущее перенесут».

— Ну хорошо, денег не будет, писателей — тоже, и даже посуду мыть не будут, — сказал Иван. — А что останется, что будет?

— А ничего, — допил стопочку и зажевал наскоро соевым, круглым батончиком искривлённый Витёк. — Народное гулянье будет, ну и работа по большим праздникам. Так, в охоточку.

— Зачем же стремиться к тому, что уже достигнуто, — наводчиво покосился на стол Иван.

— Не хочу праздника! Не будет девушка чугун варить, — забеспокоилась во сне Соня. А Шляпа вовсе несбыточное прибавил: — И вот ещё краны течь не будут, я вам скажу.

— Совсем? — попросил уточнения Иван. — Или «в охоточку»?

— Писатель должен говорить в лоб, без подкрутки, — окрысился злобно Витёк. — А намёки мы отфигачиваем, всегда отрицаем то, что не понимаем. У меня лично — справка. Я вынужденно к работе не приступаю, чтобы общему делу не навредить.

— A y меня обед! Для рабочего человека важно плотно покушать, — забегал руками по столу Шляпа. Однако от соевых батончиков только облатки остались, и он с разгона крышку самовара содрал, глазами в пустое нутро упёрся: — В этой заразе ужасно скока калориеф… Один дружок мой с Инвалидного рынка четыре года единственно денатуратом питался и язву вылечил, так что ты, Витя, — проявил он вдруг участие к Справке, — особенно не налегай: без справки останешься. У дружка тоже третья группа была через голову и желудок.

— При коммунизме денатурат в парикмахерскую пойдёт, — отрезал Витёк.

— Ну да? Тогда и я схожу туда как-нибудь после обеда, — промямлил Шляпа.

— Эх, Коля-Николаша, — пожурил Иван. — Ну что ты городишь? «Обед!». Чем ты прошлый раз три часа в разгар дня занимался, не помнишь? Пробку проволочкой из порожней бутылки доставал. Так подумай, с чего тебя Шляпой прозвали, убийца?

— Из-за культурности. Я летом шляпу ношу: от перхоти помогает. Зачем ты меня убийцей назвал? — взроптал культурный сантехник.

— А затем, Коля, что в эти три часа ты мог две раковины починить или, там, кран и заработал бы два рубля как минимум. А бутылке твоей, — подавись она пробкой! — 12 копеек цена… Прикинь, на что ты время убил.

— Не понял, — наморщил лоб Шляпа; подумал несколько и в улыбке расплылся: — Нет, меня не собьёшь! Кран я и на другой день поправить могу — рубли не сбегут! — а бутылка сейчас нужна… Что ж я, маленький? Это у писателей бывает время убитое — не тогда родился, не на той женился. А на нас оно и без жены работает. Верно, Витёк?

Витёк икнул, дернулся и, будто током ударенный, в полный голос запел:

Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля; Похмеляется с рассветом Вся советская земля… ик-ик-ик…

Проикался и как-то многозначительно, знающе произнес:

— Гомо жопус… Все люди будут маленькие да удаленькие, а продовольствие — огромадное и сколько хошь!

«Пора уходить», — подумал Иван и поднялся:

— Счастливо вам потрудиться, мне к Люсе пора.