Владетель Мессиака. Двоеженец - де Монтепен Ксавье - Страница 23

Лицо графа омрачилось, и он на минуту задумался.

— Мои враги принадлежат к категории родовых.

— Я это уже знал, — ответил кавалер. — И я знаю людей, находящихся, подобно вам, в таком же точно фальшивом положении. На другой день после празднеств, данных графом де Булльоном, мне говорил один дворянин приблизительно следующее: до сих пор никто еще не оценил меня по справедливости. Никто из моих неприятелей не в силах доказать мне какое-либо преступление, мною совершенное. Мечут на меня каменья, переиначивают мои поступки и делают из проступков — преступления. Мои предки враждовали с их предками, но это еще не причина мне враждовать с ними. Я намерен пойти к ним и сказать: помиримся! Вот моя рука, подайте вашу, пусть восстановится мир.

— Это совершенно христианские слова и намерения, — заметил капеллан.

Лицо графа Шато-Морана сделалось еще мрачнее.

— Я желал бы, достойный гость мой, узнать имя дворянина, сказавшего эти прекрасные слова, — произнес он, медленно поднимая глаза на Телемака де Сент-Беата.

— Вы, граф, его знаете, это говорил Каспар д'Эспиншаль, сеньор на Мессиаке и других землях.

XXI

Если бы на голову Шато-Морана упал потолок замка, он, наверное, был бы менее оглушен, чем услышав слова своего гостя.

— Каспар д'Эспиншаль! — только мог он воскликнуть и упал без движения на свое кресло.

Кавалер онемел: он тоже не ожидал подобного эффекта.

— Каспар д'Эспиншаль! — вторично воскликнул старый граф и, обратив взгляд в сторону Телемака де Сент-Беата, спросил:

— Вы хорошо его знаете?

— Я его знаю всего только несколько недель. Но думаю, что знаю его хорошо.

Старый граф Шато-Моран поднялся со своего места и, простирая торжественно руку, произнес:

— Господин кавалер Телемак де Сент-Беат! Вы мне понравились с первой минуты нашего знакомства; на вашем лице выражается честность и искренность. Я шестьдесят лет живу среди людей и научился узнавать их по первому взгляду, а потому убежден, что говорю с благородным человеком. Итак, одно из двух: или вы ошиблись в характере Каспара д'Эспиншаля, или этот последний вас обманул.

— Граф, я уверен…

— Прежде выслушайте. Мы здесь все свои, и это вот моя племянница, наследовавшая замок Красный Камень. Она очень хорошо знает, что за люди господа д'Эспиншали, убийцы ее дяди, графа Иоанна. Указав рукой на подругу Одилии, Шато-Моран продолжал:

— Вы, кавалер, гасконец и не знаете нашей страны и нашей жизни. Я не буду ее описывать по недостатку времени, но прямо скажу: из всех негодяев и обманщиков, наполняющих нашу страну, Каспар д'Эспиншаль самый опасный. Его отцу я простил убийство моего брата, но ему не прощу ничего; он даже не христианин, он воплощенный дьявол. И не думайте, что я говорю это, не убедившись основательно, разумеется, улики против него — улики не юридические. Он чересчур ловок, чтобы не найти лазейку в законе. Если бы не эта ловкость, голова его давно бы уже скатилась со ступеней эшафота. Не стоит рассказывать отдельные случаи, рассказы выйдут через меру ужасающими. Но поверьте, соберись вместе все слезы и вся кровь, которая пролилась по вине этого чудовища, они бы наполнили до краев рвы его замка в самую жестокую засуху. Но он может быть уверен, что наказание за грехи чем позже его постигнет, тем будет жестче. Каспар д'Эспиншаль, говоря вам, кавалер, слова примирения, коварно лгал. Подай я ему руку, клянусь, если только не будет для него выгоды сохранять мир, он не затруднится и не посовестится, войдя сам, внести в мой дом стыд и позор.

Когда слова грозного обвинения сошли с уст старого графа, дверь залы слегка отворилась и монах, высокого роста, с белой седой бородой вошел в комнату. Хозяин сейчас же обратился к нему:

— Простите, святой отец! Я вас не видел, вы без сомнения требуете гостеприимства?

— Я прошу гостеприимства, — ответил монах тихим голосом.

Кавалер задрожал, услышав этот голос.

— Вы еще не ужинали? Как смел лентяй Донат не предложить закуску?

— Через три дня начинается рождественский пост, я не ужинаю в это время и благодарю за предложение.

— Да будет так, — согласился капеллан.

— Воистину, — скромно ответил монах.

— Мне кажется, я вас, почтенный брат, уже где-то видел, — продолжал замковый капеллан.

— Да, вероятно, видели. Я квестор капуцинского монастыря в Иссоаре.

— Как там поживает отец Амвросий?

— Наш уважаемый настоятель отец Амвросий три дня назад почил в бозе.

Капеллан и монах молча перекрестились.

Одилия всматривалась в монаха испуганным взглядом.

Несмотря на свою седую бороду и сгорбленность, капуцин не казался старым; на лбу не было морщин, а глаза сияли всем блеском молодости.

Дрожащая, как птичка под взором змеи, Одилия встала и, взяв под руку свою подругу, шепнула ей: пойдем со мной в парк.

Шато-Моран взял под руку Телемака де Сент-Беата и тоже вышел из залы. Монах-капуцин, отказавшийся от прогулки, остался один в зале. Едва он остался один, как выпрямился во весь рост и, сжимая кулаки, воскликнул:

—  Онадолжна быть моею.

И дьявольская, зловещая улыбка искривила его красивые губы.

Одилия и ее двоюродная сестра Иоанна исчезли между деревьями парка. Одилия бежала впереди, а Иоанна старалась ее догнать.

Зачем ты так бежишь?

— Спеши за мною, — ответила девица Шато-Моран, прибавляя шагу.

Парк был обширен и от замка тянулся более чем на два лье. Молодые девушки углублялись в чащу, держась узкой дорожки. Полная луна сияла на небе; сквозь ветви деревьев блеск се волшебным светом освещал молодых девушек, молодых и прекрасных, из коих одна была спокойна и улыбалась, другая, напротив, была встревожена. Кролики, испуганные шумом шагов, убегали в кусты, и соловей прерывал свою восхитительную песню. Дорожка кончилась у беседки, окруженной высокими деревьями. Тут стояла каменная скамья, и Одилия предложила подруге сесть.

Сердце ее билось, она опустила голову и задумалась.

— Что с тобой случилось, сестра? — спросила Иоанна.

— Ничего. Мне пришла в голову сумасшедшая мысль. Я испугалась.

— Чего ты испугалась?

— Ты присматривалась к физиономии капуцина? Не заметила ли какого-нибудь сходства?

— Не заметила.

— А я тебе скажу, что этот человек не монах вовсе, не старик, ему самое большее тридцать лет, и я уже где-то встречалась с его огненными проницающими глазами.

— Но он говорит в нос и притом по-латыни.

— Донат говорит в нос, а Рауль знает латинский язык.

— Если так, то нам следует сообщить наши подозрения твоему отцу. Очевидно, переодевшись, этот человек должен иметь дурные намерения. Я сейчас же побегу сообщить.

— Остановись! Отец только посмеется над нашими подозрениями. Притом очень может быть, что этот человек настоящий монах.

— Значит, ты не уверена? Тем лучше! Какое нам, в сущности, дело: ряса ли не пристала этому человеку или человек этот не стоит рясы?

XXII

Бигон, согласно всегдашней своей привычке, принялся болтать с дворней. По его выражению это значило разведать почву под ногами. При этом он врал и хвастался с такой дипломатической ловкостью, какой ему, вероятно, позавидовали бы многие государственные люди. Но на этот раз выпытывания не привели ни к чему. Никто, правда, ничего не скрывал, но все повторяли одно и то же, и это-то единогласие суждений и приводило в отчаяние Бигона.

В этом замке не было тайн, не было интриг, обманов, никаких неудовольствий, согласие царствовало повсюду. Можно было пожалеть Мессиака.

В особенности не понравилась Бигону неизменная система, точность жизни всех этих людей, трудолюбивых, как пчелы, и воздержанных, как немногие монахи. Он скучал. Не имея лучшего развлечения, экс-купец отправился за ворота и, усевшись на каменную скамью, принялся отыскивать на небе между звездами « колесницу Давида» — созвездие, состоящее из двух звезд. Меньшая звездочка этого созвездия, по уверению кумушек тогдашнего времени, при конце мира должна была упасть на большую и тем сотворить катастрофу.