Кровавое дело - де Монтепен Ксавье - Страница 68

Попойки и кутежи низшей пробы нисколько не были ему противны; он искал в них забвения от своей заказной и напускной серьезности в суде. Смерть отца оставила его во главе большого состояния, позволявшего жить на широкую ногу, и если он не бросил к черту свою профессию, так потому только, что она окружала его ореолом почета и славы. Кроме того, он непременно хотел получить орден, а затем уже отказаться от своей карьеры.

В тот момент судебный следователь был чуть ли не официальным «покровителем» одной барышни полусвета.

Несмотря на все скрытые недостатки, у гоподина де Жеврэ было одно качество, развитое до крайней степени: он обожал свою мать и был во всех отношениях примерным сыном. Они никогда не расставались и продолжали жить вместе.

Madame Жеврэ была женщина относительно еще не старая: ей только что минуло пятьдесят пять лет.

До сих пор она наслаждалась цветущим здоровьем, не зная никаких болезней и немощей.

Но вдруг, безо всякой причины, зрение ее начало слабеть. За несколько месяцев эта сильная, здоровая, деятельная, энергичная женщина дошла до того, что была не в состоянии читать даже в очках. Ей угрожала слепота.

Мысль, что мать его может ослепнуть, приводила господина де Жеврэ в страшное отчаяние. Он решил перевернуть весь мир вверх дном, чтобы вылечить ее или по крайней мере облегчить ее состояние.

Он советовался с самыми известными окулистами, с блестящими светилами офтальмологии.

Все они единогласно отвечали, что операция несравненно опаснее самой болезни и что, кроме того, она оставляет мало шансов для успеха.

Судебный следователь был в отчаянии.

Физически madame де Жеврэ почти не страдала, но морально была поражена до последней степени. Она не могла примириться с этим злом, обрушившимся на нее так внезапно, в такие годы, когда она наслаждалась еще цветущим здоровьем и не страдала никакими недугами.

Судебный следователь, так же как и его мать, ни за что не мог привыкнуть к этой мысли.

Один из его друзей как-то упомянул ему о докторе Грийском, хваля его выдающиеся знания и сообщая о блестящих, почти сверхъестественно-чудесных операциях.

Решившись испробовать все возможное, он повез свою мать к окулисту.

Грийский осмотрел больную.

Подобно своим коллегам, он назвал болезнь и сказал, что исход операции и ему кажется крайне сомнительным и опасным.

Тем не менее он не отказался от нее категорически, а просил дать несколько дней на размышление, прежде чем решиться окончательно.

Ришар де Жеврэ уехал от него наполовину удовлетворенным. Колебание поляка казалось ему несравненно утешительнее, нежели категорический отказ его коллег. Во всяком случае, он не говорил, что эта операция — вещь невозможная.

Ришар наблюдал, чтобы все предписания Грийского исполнялись в точности, и по прошествии нескольких дней снова отвез мать на улицу de la Sante.

Грийский за это время почитал, поработал, порылся в книгах. Операция продолжала казаться ему крайне сомнительной, но тем не менее возможной.

Так он и сказал господину де Жеврэ и назначил операцию через пять дней.

В течение этих-то пяти дней и совершился переход заведения Грийского в руки итальянца.

Грийский прямо отрицал успехи механики в приложении к научным теориям. Он соглашался с тем, что oфтальмология сделала громадный шаг вперед, что существуют инструменты, облегчающие операции в значительной степени и производящие их почти без боли. Но он считал себя уже слишком старым для того, чтобы самому начать применять их на практике и этим самым отказаться от своего прежнего, устарелого метода.

Кроме того, с тех пор как он разбогател, в нем угасла божественная искра.

Зная, напротив, что Анджело Пароли — страстный почитатель новых теорий и систем, он был рад, что мог взвалить на него ответственность за операцию, успех которой продолжал казаться ему крайне сомнительным, и этим способом избавиться от нее самому.

Вот почему он уступил место Пароли.

Господин де Жеврэ должен был везти свою мать в лечебницу Грийского на следующий день после своего возвращения из Сен-Жюльен-дю-Со.

Rendez-vous было назначено на одиннадцать часов, сразу после обхода.

После операции больная должна была остаться на несколько дней в лечебнице.

В половине десятого де Жеврэ велел закладывать карету, а в четверть одиннадцатого мать и сын уже ехали на улицу de la Sante.

Так как Грийский больше не говорил со своим преемником о предстоящей операции, то Пароли совершенно забыл о ней.

В это утро, точно так же, как и накануне, Пароли совершал свой обычный обход в сопровождении ассистентов и студентов.

На этот раз обход длился дольше обычного.

Гордясь тем вниманием, с которым его слушали, тем живым интересом, который возбуждали его объяснения, Пароли говорил много и долго, придав этому простому уроку вид настоящей лекции, достойной кафедры медицинского факультета.

В один сеанс ученики получили от него больше знаний, чем с другим профессором за целую неделю.

Явно, что итальянец готовился произвести настоящую революцию в офтальмологии.

Обход уже подходил к концу, как вдруг появился Грийский, на этот раз не принимавший в нем участия.

— Довольны ли вы, любезный друг и коллега? — обратился он к своему преемнику, протягивая ему руку, которую тот поспешил крепко пожать.

— Очень доволен, дорогой учитель, — ответил он. — Я окружен молодыми людьми, крайне интеллигентными и жаждущими знаний, так что я начинаю гордиться при мысли о тех блестящих результатах, которых мы достигнем общими силами.

— Вы сегодня же утром будете иметь случай дать им новое доказательство вашей глубокой эрудиции и несравненной хирургической ловкости.

Пароли с недоумением взглянул на Грийского.

— В чем дело? — проговорил он.

— Мне только что доложили о приезде той особы, относительно которой — помните, я вам говорил, что предстоит крайне интересная операция. Она назначена на сегодняшний день. Разве вы уже забыли?

— Сознаюсь, забыл! Больной — мужчина или женщина?

— Женщина.

— В чем состоит ее болезнь?

— В полнейшем уклонении общей системы глаза.

— Правый глаз поражен или левый?

— Оба, так что в недалеком будущем ее ждет неминуемая и полнейшая слепота.

Легкий ропот пробежал в толпе студентов.

Пароли повернулся к ним.

— Что значит этот ропот, господа? — сказал он самым любезным тоном.

Но среди учеников уже водворилось глубокое молчание.

— А теперь к чему это молчание? — продолжал Пароли. — Я хочу знать ваше мнение! Прошу вас, выберите одного, и пусть он говорит за всех остальных.

Из толпы вышел лучший из учеников.

— Видите ли, доктор, — почтительно заговорил он, обращаясь к Пароли, — мои товарищи и я сомневаемся, или, лучше сказать, мы уверены…

— В чем именно?

— Что полное уклонение системы глаза неизлечимо и что никакое лечение не может быть в этом случае ни рациональным, ни полезным.

Итальянец улыбнулся.

— Кто вам сказал это, господа?

— Все авторы, которых мы читали, профессора, у которых мы проходили курсы.

Новая улыбка, и на этот раз ироническая, мелькнула на губах итальянца, и он, обращаясь к Грийскому, спросил:

— Где эта дама?

— Я велел проводить ее в комнату № 12, где она и ожидает меня вместе со своим сыном, господином де Жеврэ.

Услышав это имя, итальянец слегка вздрогнул и нахмурился.

— Господин де Жеврэ? — повторил он, припоминая читанную им третьего дня в кабинете Грийского газетную статью о преступлении на Лионской железной дороге. — В окружном суде, в Париже, есть судебный следователь, носящий точно такую же фамилию. Это не он?

— Он самый.

«Что за странная игра случая привела сюда этого человека?» — подумал Пароли и, обращаясь сперва к Грийскому, а затем к студентам, прибавил вслух:

— Ведите же меня, любезный доктор. Господа, прошу следовать за нами.

Оба доктора, в сопровождении толпы студентов, направились в коридор, куда выходила дверь комнаты № 12.