100 великих загадок русской истории - Непомнящий Николай Николаевич - Страница 97

Как нам кажется, этот обыск надо положить в копилку мероприятий ЧК по созданию условий для привлечения баронессы к сотрудничеству, о чем читатель узнает из дальнейшего изложения.

В то время воззвания большевиков, пестревшие на всех стенах и заборах Петрограда, взывали к смерти врага республики генерала Врангеля, а матросы и солдаты, маршировавшие по улицам и площадям, с энтузиазмом горланили новую державную песню: «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон. Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!»

Обстановка в городе становилась для баронессы все более мрачной, тучи над ее головой сгущались, и безысходный страх давил на ее мятущееся сознание. К тому же она знала, что ЧК уже расстреляло кузенов сына и что многие их дальние родственники, а также известные ей знатные дамы – графиня Бенингсен, княгиня Куракина, баронессы Икскуль и Тизенгаузен, старуха Родзянко (мать председателя Госдумы Родзянко, настоявшего на отречении самодержца Николая II от престола) месяцами томились во вшивых казематах. Достоверные слухи об этом надрывали и жалили сердце баронессы, как тучи осатаневших шмелей.

Получив от мужа четыре письма, она покинула стены своего привычного жилища и более чем странным образом, в жуткое для нее время, как по волшебству, устроилась на работу в городской музей, превратившись в «девицу Врангель», (а ей в то время было около 60 лет) с трудовой книжкой, заменявшей тогда паспорт, жалованием и даже повышением по службе. Как утверждается в мемуарах, баронесса, т.е. «девица Врангель» работала сперва эмиссаром с жалованием 950 рублей, затем научным сотрудником (получая 4—6 тыс. руб.). И наконец хранителем музея с окладом 18 тысяч рублей. Перепадали ей на этом поприще и тогдашние пайковые «прелести» в виде чечевичной похлебки, ржавой селедки и твердой, как камень, сухой воблы. От потребления столь непривычной для нее пищи она потеряла два пуда веса, к тому же у нее возникла ужасная проблема из-за развалившихся вдрызг сапог.

Однако, по утверждению баронессы, неожиданно произошло настоящее чудо. В конце октября 1920 года давняя приятельница, жившая в Финляндии (которую баронесса почему-то никак не именует), прямо на работу в музей прислала свою доверенную, молодую женщину-финку с письмом, открывшим дорогу на свободу, за пределы России в привычный для нее мир и образ жизни. Благодетельница сообщала, что побег баронессы в Финляндию стоимостью в один миллион рублей, или 10 тысяч финских марок, уже оплачен. Надо только полностью довериться подательнице письма и беспрекословно следовать ее советам. При этом условии успех побега будет полностью гарантирован.

На следующий день та же самая женщина по железной дороге и пешком сопроводила баронессу к Балтийскому морю, в «гнездо контрабандистов», мимо дома которых непрерывно ходили красноармейские патрули. Здесь она пробыла более суток, испытывая душевные волнения и щемящий сердце страх из-за перевозчика (ей сказали, что он изрядно напился), ночного шума, возни и ругани прибывших с товаром контрабандистов, кроме того, в окно можно было наблюдать то и дело появлявшиеся патрули.

Наконец та же верная, молчаливая финка на следующую штормовую ночь поместила ее в заваленную ящиками парусную лодку, в которой, кроме двух рыбаков, оказался некий неизвестный трусливый господин, уже побывавший в тюрьме за попытку бегства из России.

Преодолевая давящий душу страх, холод, шторм, неудобства и мучения, баронесса в этой компании безропотно отправилась в неизведанный путь, на свободу. Ей было особенно страшно, когда лодка огибала Кронштадт, освещавший прожекторами окружавшее берег морское пространство.

После многочасовой болтанки в холодном штормовом море, доведенная до жуткого изнеможения, она все же оказалась на финском берегу, за пределами власти большевиков. Рыбаки тут же исчезли, а ее трусливый попутчик неожиданно преобразился в знатока местности и обстановки. Несмотря на глухомань ночи, он сразу заявил, что они находятся у форта Иво, а им надо двигаться в противоположную сторону, к городу Териоки. К утру он привел ее в дом финнов, сносно говоривших по-русски. После радушного приема, хлебосольного угощения и приятного отдыха хозяин на своей телеге доставил их за 20 верст, в так называемый карантин для перебежчиков из советской России. Вскоре представители американской миссии проявили к ней особое внимание, а затем давняя приятельница перевезла ее к себе домой. Так баронесса Врангель, непонятным для нее самой образом, «выскочила благополучно» из адской бездны, которой для нее стала Россия.

Вникнув в прочитанное – о музее, письме, патрулях, контрабандистах и прочем, – так и хочется (хотя бы задним числом) подравить молодых чекистов с безупречно проведенной инсценировкой, о которой, возможно, госпожа баронесса и не подозревала.

Но здесь настало время вернуться к выступлению Северского в клубе номенклатурного санатория «Черноморье». По его словам, после выхода сериала об адъютанте его превосходительства на экраны страны успех картины превзошел все ожидания. Он, Болгарин и вся труппа радовались удаче и считали дело завершенным. Однако на киностудию поступило более 20 тысяч писем с настойчивыми просьбами зрителей нашей страны и зарубежья (откуда-то писала даже женщина, называвшая себя женой Врангеля) о постановке продолжения сериала.

– Тогда мы с Болгариным решили действовать. Получив доступ к архивам, вновь принялись за их изучение и нашли много интересного, – утверждал рассказчик.

По его словам, выходило, что во время одной из облав петроградские чекисты где-то в трущобах обнаружили и задержали жалкую и голодную старуху без документов. Она была одета в лохмотья, состоявшие из черной замызганной куртки и грязной вонючей юбки, сшитой из солдатской шинели. Задержанную доставили в ЧК, где неотесанные и внешне безалаберные чекисты прощупали эту нищенскую одежонку, в которой, на первый взгляд, и искать-то было нечего. Однако чекистов ждал потрясающий сюрприз. В подоле старушечьей юбки были обнаружены зашитые бриллианты немалого достоинства. После недолгого запирательства задержанная бабуся гордо заявила о том, что она баронесса Врангель и мать «черного барона» генерала Петра Николаевича Врангеля. Разумеется, бриллианты были изъяты, а баронессу водворили в те самые вшивые казематы, где она и встретила хорошо известных ей княгинь, графинь и баронесс.

О дальнейших действиях чекисты якобы думали по-разному. Они предлагали решительно и бесповоротно пустить мадам «в расход», что было сподручнее и надежней. Так обычно и поступали с явной контрой. Другие вроде бы с этим не согласились и, на всякий случай доложив в Москву, стали ждать указаний.

По мнению Северского, на решение проблемы повлияли события. Так уж случилось, что примерно в то же самое время, осенью 1919 года, чекист-разведчик Фомин по заданию командующего Украинским фронтом В.А. Антонова-Овсеенко, после службы у Май-Маевского неоднократно выполнявший опасные поручения в тылу белых, совершил крупную диверсию. Пустив под откос эшелон танков (как показано в одной из серий «Адъютанта его превосходительства»), он был схвачен и ожидал своей участи в харьковской тюрьме у белых.

Обдумав ситуацию, умные головы из ВЧК, получив доклад о задержании баронессы Врангель, нашли превосходный выход для спасения Фомина. Петроградскому ЧК предписывалось не только не обижать мать генерала, но поить, кормить, лелеять и беречь пуще глаза, убеждая в необходимости написать любимому сыну письмо с изложением трепетных материнских чувств и горячей просьбы об освобождении ожидавшего казни Фомина. За эту акцию была обещана гарантированная переброска баронессы в любую европейскую столицу, в частности, в Париж, так хорошо знакомый генералу и его матери.

«Лучше хоть одним глазком взглянуть на милый Париж, чем переселиться из каземата даже в райские кущи Эдема», – решила она и согласилась написать сыну письмо, о котором вежливо просили чекисты.

Помня рассказ Северского об обнаруженных ими в архивах новых материалах и извлекая сведения из мемуаров баронессы, можно предположить, что с того момента Мария Дмитриевна и превратилась в «девицу Врангель» с трудовой книжкой, работой в музее и прочими подробностями ее жизни в «коммунистическом раю», о которых она поведала потомкам в своих мемуарах.