Охота на ясновидца - Королев Анатолий Васильевич - Страница 90

— Змея вцепится в собственный хвост?

— Вот именно! И вернется в первоначальное зеркало! Где останется неуязвимой для охотника и будет жить вечно!

— Вспомни, Герман, — продолжил Эхо, обнимая за плечи, — мои слова о том, что любой текст, если его объявить священным и подвергнуть бесконечному числу прочтений, увеличений и комментариев, станет Библией. Любой! Даже телефонный справочник! Поэтому отнесись серьезно к детской книжонке у нее на груди и под подушкой… Знай, что на самом деле мы с тобой пытаемся убить Библию!

Тут в кабинет к генералу — без стука — вошел офицер связи с лицом победителя.

— Что?! — вскрикнул Эхо, бледнея.

— Нашли! — и офицер протянул коробочку, — труп волка был выброшен на пляж в Райволле. Спасатели оттащили тело зверя в дюны, подальше от берега, и закопали в землю. Мы вскрыли могилу зверя и извлекли пулю из черепа.

Генерал жадно схватил коробочку, сломал печать, глаза его хищно сверкали: пуля! — единственная личная вещь, оставленная дьявольской Гёрсой!

Офицер вышел.

— Итак, — сказал маэстро, извлекая пулю, и любуясь сплющенным свинцовым плевком. — Ты будешь убивать

Герcy, Герман, строго следуя тексту. Ее можно убить только в чужой постели, только изменив свою внешность под близкого человека, и только после того,, как она сама ляжет к тебе под одеяло, и только голыми руками и зубами — в горло! И ты сделаешь это!

Меня передернуло от отвращения, но я понимал, у Германа нет другого выхода, чтобы узнать о себе правду…

Ясновидец стиснул пулю в кулаке и закрыл глаза. Его лицо внезапно задрожало, как от ударов тока, веки затряслись, губы обнажили старые желтые зубы, язык — на миг — вывалился на подбородок. Никогда я не видел его столь отвратительным!

Я стал свидетелем инсайта.

Вдруг он открыл веки, но зрачков я не увидел — они закатились вверх под надбровную кость черепа, — сверкали только белки.

И человек с белыми глазами сказал:

— Вижу Гepcy! Она же Лиза Розмарин! Она же Катя Куку! Она же Сима Крюкова! Она доплыла до финского берега. Это окрестности Фредриксхема. Спит! Снова вижу ее! Она покупает билет! Это Хельсинки! Порт! У нее билет на морской паром «Крепость Суоменлинн»! Каюта 048, класс «люкс», вторая палуба! Отправление завтра утром, в Г0.00… Маршрут: Хельсинки-Стокгольм!

Признаюсь, я пережил чувство отвращения… бррр…

Только когда озарение кончилось, его зрачки опустились и глаза приняли нормальное выражение. Судороги лица прекратились. Наши взгляды встретились, видно я выглядел неважнецки и Учитель ободряюще улыбнулся:

— У тебя осталось всего пара часов, Герман. В полночь ты вылетишь ночным рейсом на Хельсинки. С тобой будет команда офицеров связи и службы безопасности. Они подчинены тебе полностью! Сейчас приготовят все необходимые документы и визу.

Пауза.

— И соберись с духом. Думай о том, что у тебя нет другого выхода. Только ее смерть поможет Герману выйти из этих стен тайны, и вернуться в прежнюю жизнь. Я обещаю, ты все вспомнишь. Все! Вот тебе мое слово и моя рука!

И он впервые протянул мне руку для рукопожатия.

Я направился к выходу, но на пороге замялся, мне ужасно хотелось задать один вопрос…

— Учитель, а кто был тот тип в плаще и шляпе. Ну во сне. На ипподроме?

Вопрос был— почему-то! — крайне неприятен для маэстро. И, пожалуй, в другое время он бы не стал на него отвечать. Но меня следовало подкормить истиной…

— …Это очень сильный медиум, некто Павел Кур-носов, который сошел с ума лет пятнадцать тому назад. У него раздвоение личности — он вообразил себя, ни много, ни мало, античным богом Гипносом, повелителем снов. Врачи держат его в психушке, хотя он совершенно безобиден. Они, разумеется, не верят больному, но я-то знаю правду: ночью, во время сна, его сознание просыпается от дневной спячки, и он действительно видит огромное количество чужих снов и способен целенаправленно перемещаться в этом хаосе. Днем он уже ничего не помнит, превращается в безобидное животное с полуоткрытым ртом… чаще всего ему снится ипподром, лошади, скачки, бега, заезды… Ведь до того, как сойти с ума, он был заядлым игроком, и очень успешно играл в тотализатор. Вот почему мы искали во сне ипподром. Он нашел сон Марса, которому снилась Гepca и указал тебе путь в дом врага… Но ступай! Тебе нужно хотя бы малость передохнуть. Я медлил.

— Я не маг, я всего лишь плохой ученик, — пробормотал я в слабой попытке отказа от столь страшного поручения.

— Я понимаю твое отвращение к убийству, Герман. Не бойся, тебе не придется ничего делать. Я буду с тобой! Тебе нужно будет всего лишь узнать ее. Узнать и только. Остальное предоставь мне… Мы с тобой теперь одно целое — змея с двумя головами. Ха.!

Он рассмеялся, но я видел, что смех его слишком нервозен, чтобы быть искренним.

— Ступай!

И генерал подписал мне пропуск — 21.15, — который я вручил при выходе из кабинета офицеру безопасности.

Глава 10

Ура! Я в Хельсинки. — Я покупаю билет на морской лайнер. Если бы знать, чем это кончится! — Тайны Герсы. — Жук будит сомнамбулу. — Катастрофа.

Выпив куриное яйцо, я тут же мгновенно заснула беспробудным сном. Никогда в жизни я еще не спала так крепко. Позади остались три кошмарных ночи в морской воде. После отказа часов, я не могла следить за временем и все же, думаю, провела в воде не меньше 20 часов! Я провалилась в сон, как в колыбель. И так проспала — мертвецки — почти целые сутки… Меня можно было взять голыми руками. Но ни одна душа не заглянула в курятник взять охапку сена или поискать в соломе свежие яйца.

Я проснулась от того, что кто-то щекотал мой нос соломинкой: аапх-чи! Я тут же в испуге привстала на локтях… никого… это я сама угодила Ноздрями в солому. Где я? Ах, да — на сеновале в курятнике. Ты в Финляндии, Лиза! Ты сделала это!

Сквозь чердачное оконце виден ранний-ранний рассвет белой ночи. Оконце сочится свежим холодком утра. Дюжина куриц, сидевших на насесте, от моих движений тоже проснулась и, тревожно бормоча под нос, следила за человеком сонными кругляшками птичьих глазков. Да, когда я очнулась, с шестка взлетела темная птица и вылетела в окошко. Кажется, ворона или галка.

Я так счастлива, что готова расцеловать всех носатых пеструшек. А вот и первые подарки желанной свободы: свежие яйца в соломенной ямке. Я выпила три штуки и испытала тоску по обыкновенной соли, хлебу и воде. Прислушалась — снаружи стоит сырая тишина нависшей капели. Огляделась — я лежала наверху сеновала, куда вела самодельная лестница из широких ступеней сосны, В беспамятстве я сбросила гидрокостюм с ластами прямо у ступеней лестницы, и резина лежит открыто, на дощатом полу курятника. А заснула в шерстяном трико, которое согревало прохладной ночью. Я была вся с ног до головы облеплена травяной трухой, куриными перышками и даже малость птичьим пометом. В таком виде выходить наружу, конечно, нельзя.

Стараясь не пугать кур и не скрипеть ступенями, я спустилась вниз, — поискать укрытие для резиновой кожи и спрятала гидрокостюм с ластами в уемистый ларь с садовым инструментом, на самое дно, и как могла, прикрыла свою шпионскую униформу вилами и парой лопат. Заталкивая милую ящерку — спасибо, ты спасла мою жизнь! — я поискала шикарный кортик, и вспомнила, что утопила оружие в воде, когда пыталась унять уколами лезвия жуткие судороги.

Внизу, в уютном загончике, обнаружилась пара молоденьких козочек, которые, увидев меня, с топотом шарахнулись в дальний угол: тсс! дурочки, вас никто не обидит.

Осторожно выхожу наружу.

Молочный рассвет. С моря наползает Легкий туман. Холодно и свежо. Кожа чувствует ветер.

Я нахожусь в дальнем углу одинокого деревенского хутора, стоящего недалеко от морского берега, среди низкорослых сосен. На море волнение! Далекие волны с шумом набегают на песчаную полосу. Там гнев и пена. Грай гальки. На Балтике гуляет пара баллов. А здесь — тишина и порядок. Вот колышек в земле, к нему вчера была привязана корова в леопардовых пятнах… Финский домик вдали спит. Он выкрашен аккуратной цыплячьей краской и сверкает как брусок сливочного масла. Амбар, хозяйственные постройки, гараж, ангар для моторной лодки, белье на веревках, рыбацкая сеть на стойках — все говорит о трудолюбии хозяина. Я мысленно оглядываюсь назад, на свою несчастную родину, измученную ненастьями времени. Там всегда штормит. Бог мой, русские бедны и ожесточены, у них ничего не получается. Там труд — повинность, а здесь? Здесь травка не выщипана голодной скотиной, а нежна, пляж не загажен коровьими лужами, яйца покойны и полны желтка, леса желтороты… ммда. Работа — бог финского человека. Но… стоп, Лиза! —финны выдают беженцев.