Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро - Страница 70

…Часовой даже не вскрикнул. Спал. Не задерживаясь мыслью на темной фигуре, которую секунду назад полоснул саблей, Мохарра прошел дальше, под навес, отыскал дверь, пинком распахнул ее. Все четверо, толкаясь, молча ринулись внутрь — туда, где в слабом свете, проникавшем снаружи, только и можно было различить на полу пять или шесть бесформенных, как кули, тел. Спертый воздух был пропитан застарелым табачным перегаром, потом, запахом волглой грязной одежды. Хрясь. Хрясь. Хрясь.Солевары наносили удары методично, размеренно, будто отсекали сучья у поваленного дерева. Двое последних успели проснуться, закричать. Один неистово вскинулся, волчком крутанулся на месте, на четвереньках метнулся было к двери с пронзительным долгим воплем, в котором слышался, кроме ужаса, словно бы еще и протест. Вновь раздались хряские удары: Мохарра и остальные рубили его, торопились прикончить поскорее. Неизвестно, есть ли кто-нибудь поблизости. Кто знает, кто может услышать эти крики. Потом вышли наружу, с жадностью ловя ртами ветер, колющий иголочками песка. Стирая с влажной одежды кровь, что выпачкала им руки, забрызгала лица.

Не оглядываясь, побежали к причалу. Французская канонерка покачивается под ветром. Течение усилилось, и, благо уже почти совсем рассвело, стали видны обнажившиеся отливом илистые берега каналов. Если ничего не пойдет наперекос, повторял себе Мохарра, поспеем. В обрез, но поспеем.

— Тащи все оружие, какое найдешь! — приказывает он Куррито.

Паренек пулей кинулся назад, в караулку, меж тем как его отец вместе с Мохаррой и Карденасом перескочили с причала на палубу, в несколько дружных рывков подняли рею, закрепили парус. Под свежим ветром он тотчас с треском надулся, и канонерку накренило на дальний от причала борт. Как раз в этот миг вернулся Куррито, нагруженный четырьмя ружьями, двумя перевязями с патронными сумками, штыками и саблями.

— Живо, живо, малый! Отчаливаем!

Один удар сабли — по кормовому швартову, второй — по носовому, а паренек, гремя своим грузом, перепрыгивает на борт канонерки. Длинная, широкая, с мелкой осадкой — самое то, чтобы воевать в лабиринте больших и малых каналов, вьющемся вокруг Ислы. В длину будет футов сорок, прикидывает Мохарра. Славная посудина. На носу — пушка на подвижном морском лафете без колес. Шестифунтовая вроде бы. Хорошая. На корме, по обоим бортам — два маленьких бронзовых камнемета. Двадцать тысяч реалов награды, как из пушки — вот хоть из этой самой. Не меньше. А может, и больше. В том, разумеется, случае, если будет кому получать их.

Канонерка, освободясь от привязи, под ветром, наполнившим парус, отделяется от причала и сперва медленно, а потом — с пугающей быстротой выносится на середину фарватера. Чем дальше, тем уже, и Мохарра, ворочая румпелем на корме, чтобы держать лодку на стремнине, направляет ее туда, где канал Алькорнокаль поворачивает и соединяется с другим, самым большим. Куррито и Карденас тянут шкоты, управляют парусом, а Панисо на носу смотрит и командует. Света довольно, чтобы различать лица — небритые, с кругами под глазами, в подтеках засохшей грязи, в брызгах запекшейся крови. Чужой, слава богу. Искаженные оттого, что сделали и о чем еще не успели подумать.

— Взяли! Наша! — кричит Карденас, будто только что осознал это.

Мохарра только открыл было рот, чтобы напомнить: «Не считай яиц, пока несушку не завел», — как в рассветном сумраке, все еще окутывающем берег, раздается выкрик по-французски, а следом — частая череда сразу нескольких выстрелов. Пули не долетают до канонерки, уже достигшей устья Чикланского канала. Новые вспышки с этого берега — а теперь еще и с противоположного, — и несколько шальных пуль поднимают фонтанчики брызг в воде, меж тем как Мохарра, навалясь всем телом на румпель, заворачивает канонерку еще восточней, вводит в русло большого канала. Орудие на носу, служа балластом, помогает не рыскать, держать постоянный курс, но оно же и затрудняет маневры. Ветер и течение теперь наконец совпали, и канонерка стремительно заскользила вниз по каналу — ветер в корму, рея стала почти горизонтально. Мохарра с беспокойством разглядывает плоские, низкие берега. Знает, что где-то тут неподалеку — неприятельский аванпост и что когда пойдут мимо, пепельное свечение, просачивающееся сквозь завесу пыли и песка, даст неприятельским стрелкам прицелиться как следует. Однако ничего другого не остается, как плыть дальше да уповать, что левантинец все же запорошит французам глаза.

— Весла готовь. Может, придется грести до канала Сан-Педро.

— Да не надо… — возражает Панисо.

— Надо. Вокруг островков сплошной ил. Мало ли что? Нельзя рисковать при таком ветре да приливном течении. Эту часть лучше будет пройти на веслах. Да, и флаг давай.

Покуда Панисо-отец и Карденас вставляют весла в уключины, парнишка достает из-под кушака сложенное во много раз полотнище, подмигнув, показывает его Мохарре и кладет на пушку. При свете сальной коптилки флаг двое суток мастерила мать. Желтой ткани не нашли, и потому центральная полоска — белая, сшитая из простыни. На две красные полоски пошла подкладка старого плаща — Карденас пожертвовал. Размер четыре на три пяди. Когда поднимут флаг — такой же, что вьется на гафелях Королевской Армады, — он, бог даст, не позволит испанским или английским стрелкам открыть огонь по кораблю, появившемуся из Чикланского канала. Но пока еще рано — пальбу ведут французы. Ведут и будут вести, соображает Мохарра, глядя, как по левому борту стремительно приближается устье канала с размещенным там неприятельским аванпостом. Потом, когда выйдут из главного канала, останется еще пятьсот вар ничейной земли, а там и испанские позиции, батареи на Сан-Педро и на острове Викарио. Но это — потом. Сначала — и уже совсем скоро, прямо, то есть, сейчас — надо будет прорваться сквозь настоящее пекло. Ибо французы с аванпоста, встревоженные стрельбой, уже готовы, надо думать, бить по ним с тридцати шагов. Почти в упор.

Отсюда, с этого места канала, французские позиции едва видны, однако в сером обволакивающем свете, меж песчаных вихрей, крутящихся по пригоркам и гребням левого берега, Мохарра различает силуэты солдат. Навалившись на румпель, солевар отворачивает от этого берега поближе к другому и при этом не спускает глаз с илистого русла, которое отливным течением с каждой минутой обнажается все больше.

Французы уже открыли огонь. Взз-зык— слышится в воздухе, когда перелет; а когда недолеты вспенивают в воде фонтанчики — плюх. Плюх.Звук такой безобидный, словно бы кто-то забавы ради швыряет камушки в реку. Но Мохарра, вцепясь в румпель, втягивает голову в плечи и все старается не потерять из виду черный илистый откос берега. Лягушатников, насколько ему известно, там десятка два. А это значит, что за ту бесконечную минуту, что канонерка будет в досягаемости, они смогут выпустить зарядов до полсотни — ну а сядет на мель, ее и вовсе изрешетят. Да вот, уже палят. Ишь, как частят, беглым кроют, угрюмо заключает солевар. Так, должно быть, чувствует себя селезень, когда в самый разгар охоты мечется под хлещущей в него со всех сторон дробью. Когда шарашат так, что и не крякнешь.

— Берегись! — кричит Курро Панисо.

Вот самое оно и есть, мысленно кивает Мохарра. Канонерка теперь прямо напротив поста; французы пристрелялись, и пули стучат по бортам как град, а ветер быстро относит от берега белые дымки выстрелов. Вместо вз-з-зыки плюхтеперь все чаще слышится куда более зловещее дробное щелканье пуль о борт. В трех дюймах от Мохарры пуля стесывает кусок планшира. Другие пронизывают парус, впиваются в мачту над скорченными телами Панисо, Карденаса и Куррито. Мохарра, который должен вести судно и следить, чтобы сильнейший ветер не сбил с курса, только и может, что стиснуть зубы, сжаться — мышцы всего тела и так уже ломит от напряжения, сводит в ожидании пули — и уповать, что ни один из этих кусочков свинца не отлит для него.

Выстрелы звучат теперь слитно, почти залпами. Очень плотный огонь. Мохарра, чуть привстав, проверяет расстояние до правого берега, уровень воды, подравнивает курс, а потом видит, что свояк Карденас обеими ладонями обхватил голову и кровь густо течет у него меж пальцев, по рукам до локтей. Шкот он выпустил, парус обмякает, и течение разворачивает канонерку так, что еще немного — ее вынесет к самому берегу.