Дурдом - Рясной Илья - Страница 30

Мария Федоровна обходила свои владения. Все-таки в ночных сменах есть и какое-то очарование. Синева ночи, оранжевый пламень плавки. Сколько лет отдано заводу.

Пятнадцать. Почти полжизни… Но настроиться на романтический лад мастеру не дали.

— Извините, — похлопали ее сзади по плечу — вежливо, почти ласково.

Мария Федоровна обернулась и…

— Ой, — воскликнула она, на миг задумавшись, как будет лучше — сразу хлопнуться в обморок или чуток подождать. Сзади нее стояли трое. Микки-Маус, Утенок Даг и пес Плуто — точнее, судя по женским очертаниям фигуры, не пес, а псина. У Мыша и Утенка в руках были автоматы Калашникова с укороченными стволами. Псина сжимала игрушечный пистолет.

— Это ограбление, — произнес с какой-то будничной скукой Микки-Маус, так что складывалось ощущение, что ограблениями он занимается постоянно, все равно как чистит зубы после еды, так что они ему прилично надоели. — Пожалуйста, прикажите рабочим затушить печи и залить их водой.

— Вы с ума сошли, — сделала робкую попытку выразить протест против произвола Мария Федоровна.

Два выстрела из автомата в потолок убеждали лучше всяких слов.

— Быстрее, — Мышь выстрелил еще раз. Быстрее так быстрее. Рабочие понимали, что в таких ситуациях формула одна: не можешь — заставим, не хочешь — застрелим.

— Еще быстрее!

Бух, бух — опять захлопали выстрелы.

После этого работа была произведена воистину со стахановским напором. Печи залиты. Из них извлечены семь платиновых трубок.

— Спасибо, товарищи, — поблагодарил за помощь Микки-Маус.

Утенок, напоминавший по габаритам больше бегемота, собрал трубки в спортивную сумку. Не было похоже, что он ощущает тяжесть сорока килограммов платины.

Смену ловко связали заранее подготовленными веревками. Мультбанда удалилась…

Мероприятия по горячим следам не дали ничего. Известно было лишь, что злоумышленники скрылись на автомашине, но не только номера, но даже цвет и модель ее никто не знал.

Охрану завода они нейтрализовали при помощи неизвестного газа.

— Убили бы. Точно убили бы, хоть слово им возрази, — всплескивала неустанно руками Мария Федоровна перед следователем, осматривавшем место происшествия. — Как начали из автоматов палить. Им человека убить, что муху раздавить.

— Куда стреляли? — спросил следователь.

— Сюда. Я здесь стояла, а тот, в маске мышиной, из автомата стрелял.

Следователь тщательно осмотрел деревянную стену.

— Следов пуль нет. Они вас пытались расстрелять холостыми патронами…

— Холостыми? — поразилась Мария Федоровна.

— Да.

— Холостыми, — повторила она и неожиданно в голос разревелась.

На этот раз Грасский звонил из Казани. Он деловито осведомился, до конца ли я раскаялся и потратил ли подаренное мне время с пользой, то есть на отмаливание грехов. Ведь срок мой уже почти вышел. Я человек не грубый, но тут как-то сама собой полезла ненормативная лексика.

Охарактеризовал я сжато все генеалогическое древо Грасского, постарался никого не забыть. Выслушал он меня с профессиональным спокойствием старого работника вытрезвителя, напоследок посоветовал подумать о завещании и отдать последние распоряжения, после чего повесил трубку. Мы поставили в ружье весь казанский угрозыск, но следов весельчака-режиссера не обнаружилось. Или Грасский превратился в человека-невидимку, или милиция совсем разучилась работать. И что мне теперь остается? Последние распоряжения и завещания? Родственники на моем имуществе сильно не разбогатеют.

Сказать, что эти угрозы забавляли меня, значит сильно покривить душой. Со стороны может все и выглядело смешно, но когда обещают убить именно тебя, тут смех сам собой становится уже не таким искренним и жизнерадостным.

Надоело все это безобразие. Пора опускать занавес в представлении. Вот только найти бы веревочку, за которую надо дернуть. Пока у нас на руках масса разрозненных фактов, несколько скрывшихся от возмездия фигурантов и теория Кобзаря, которую еще долго дотягивать до Нобелевской премии.

Правильно шеф взывает к моей совести и требует результатов. Пока что у нас только пухнут папки с материалами, причем в основном за счет бумаг по новым ограблениям. Сорок кило платины! Вычистили их красиво, беззаботно, с легкостью необыкновенной. Кто даст гарантию, что капитана Ступина не вычистят так же легко?

— Еще пара таких ограблений, и нам надо будет искать работу, — сказал Донатас, когда мы в очередной раз обсуждали наши нелегкие проблемы в кабинете на

Шаболовке.

— Пойдем грабить золотые караваны, — успокоил я его.

— Хотя нет. С работы не выгонят. Рынок пошлют патрулировать.

— Если бы! За такое золотое место надо еще взятки раздавать. Тебя просто назначат моим напарником по психам.

— Смерти моей хочешь?.. Куда грести будем, Гоша?

— Как сказал шеф, у нас лучший психиатр России. А я добавлю — и лучшие умы ГУВД. Грех не воспользоваться. Будем мыслить.

В последнее время этому тягостному занятию я предавался довольно часто, и даже не забывал переносить мои думы на бумагу. Издам когда-нибудь «Записки околоточного» и получу букеровскую премию. Первая часть так и будет называться — список на ста пятидесяти страницах версий по ОД «Клондайк».

Две исписанные тетради и множество расчерченных цветными карандашами схем. Связи пропавших, фигуранты, места их возможного пребывания.

Я с трудом запихал все бумаги в сразу раздувшийся, как заглотивший антилопу крокодил, портфель, и мы отправились на служебной машине Донатаса в почтовый ящик, где Кобзарь в интимной обстановке предавался общению с полюбившимся ему компьютером.

— Двигаются дела? — спросил я, заходя в прокуренное помещение. — Кобзарь курил трубку с таким терпким табаком, от которого щипало глаза.

— А как же, — психиатр довольно подергал себя за бороду.

— Есть что конкретное? — спросил Донатас, плюхаясь на продавленный диван, который мы притащили в комнату из коридора.

— Откуда? — удивился психиатр. — Работа в самом разгаре.

— Давай думать втроем.

— Ну да, — кивнул психиатр. — Одна голова хорошо, а три лучше, как говаривал Змей Горыныч.

Так мы устроили что-то вроде игры «Что? Где? Когда?». Мозговой штурм. «Что скажут знатоки? Время пошло…» Времени у нас было поболе, чем минута в телеигре, но гораздо меньше, чем вечность или даже несчастная неделька. Все безумные идеи, приходившие нам в голову, Кобзарь загонял в большой компьютер и клялся, что эта железка выдаст, какой вариант лучше подходит. Железяке я не верил. Кобзарю верил гораздо больше.

К ночи, полностью одурев от этой оказавшейся вдруг жутко тяжелой работы, мы составили модель. Судилирядили, получалось, что она самая верная. Да и железяка подтверждала… Кажется, живи и радуйся — все встало на свои места. Вот только сотворенное нами полотно было довольно странным. Эдакий Сальвадор Дали, даешь достижения сюрреализма в жизнь! Бог ты мой, кто же нам поверит, юродивым ? А тут еще такой план действий сочинили. Всем планам план!

— Предлагаешь со всем этим идти к моему шефу? — видимо, нотки обреченности в моем голосе звучали громче, чем надо, когда принимаешься за серьезное дело.

— Вместе пойдем, — решился Донатас. — Обратной дороги нет. Фильм такой был.

— Я думаю, полковник Горючий как разумный человек согласится с нами, — сказал Кобзарь.

— Но только не сегодня, — сказал я. — Уже третий час ночи…

Утром началась коррида… Шеф, как разумный человек, действительно согласился с нами. Мы всего лишь час-полтора потратили на его убеждение. Моего и Донатаса вдохновенного красноречия явно не хватало. Задавили мы противника тяжелой артиллерией — Кобзарь очень ловко орудовал выкладками, графиками и шарлатанскими результатами компьютерного анализа и убедил шефа, что версия имеет право на существование.

Потом начался второй этап — самый тяжелый — пропаганда изобретенной нами оперативной комбинации и ее деталей.

Выслушав наши предложения, шеф снял очки и в полнейшей тишине долго их тер. Потом надел и через чистые стекла внимательно рассмотрел нас, будто пытаясь запомнить навсегда.