Операция «Хамелеон» - Коршунов Евгений Анатольевич - Страница 63

Гоке помедлил. В зале стояла напряженная тишина. Чиновник нетерпеливо кивнул, и Гоке заговорил.

— Я не имею лично против мистера Николаева абсолютно ничего, — начал он медленно. — Но я за то, чтобы никто не пытался совать нос в наши внутренние дела.

Голос его набирал силу. Он встал, как привык стоять на трибунах митингов, заученным ораторским жестом поднял руку.

— Под предлогом поисков переписки лорда Дункана с султаном Каруны мистер Николаев поехал на Север, чтобы помочь в организации забастовки. Он пытался установить связи с местными коммунистами. Он был в доме, где они обычно собираются.

— Джим Харрисон, «Голос Америки»! — вскочил с места высокий человек с темной кожей. — Являетесь ли вы агентом контрразведки Гвиании?

— Американский негр, — кивнул на него Прайс.

— Нет, — решительно ответил Гоке и покосился на сидящего рядом с ним чиновника.

Тот одобрительно кивнул.

— Что же заставило вас пойти на… Американец не договорил.

— Политические убеждения, — так же решительно отчеканил Гоке.

В зале кто-то издевательски захохотал. Это был Бора. Чиновник тревожно вскинул голову.

— А были они у тебя когда-нибудь, политические убеждения? — насмешливо крикнул Бора. — Или именно они и заставили тебя стать агентом-провокатором?

— Я прикажу удалить вас из зала! — вскочил чиновник. Зал взорвался. Профсоюзники с грохотом повскакивали с мест.

— Долой! Долой! — яростно кричали они и махали тяжелыми кулаками в сторону эстрады.

Но весь этот шум перекрыл тренированный голос Гоке.

— Если хотите — да! — зло выкрикнул он. — Белые есть белые. Они всегда эксплуатировали и черных, и желтых, и цветных. И чем больше они будут грызть друг другу глотки, тем лучше будет для нас, африканцев!

— Демагогия! И вы верите, что этот оборотень действительно печется о нас, африканцах?

Бора уже стоял и, показывая пальцем на Гоке, обращался к затихшему залу.

— Я не верю. Даже этот паршивый расизм, которым он хочет сейчас прикрыться, присоветован ему хозяевами. Только которыми — англичанами или американцами? Он ведь служил и тем и другим!

— Ты ответишь мне за это! — почти прошипел Гоке, стискивая кулаки.

Бора иронически улыбнулся:

— Я готов. А ты?

Чиновник нервно расстегнул воротничок своей туго накрахмаленной рубашки:

— Господа! Дайте слово журналистам!

— Рональд Мёрфи. «Гардиан», — встал молодой человек в светлом костюме. — Не связывается ли смерть американского ученого Смита с поездкой мистера Николаева на Север?

Уже овладевший собою Гоке быстро глянул на чиновника. Тот чуть заметно кивнул.

— Мистер Николаев был в лагере доктора Смита, — твердо сказал Гоке. — Он…

Экран телевизора внезапно погас.

— Вечно у них что-нибудь ломается! — голос Прайса был пьяно-благодушен. Стакан в его руке был почти пуст. — Без нас, европейцев, они беспомощнее детей. Впрочем…

Прайс усмехнулся.

— Без мистера Роджерса не было бы и всей этой комедии. «Операция „Хамелеон“» — пышное название для пошленькой провокации. Такое может пройти сейчас разве что только в Африке. Находят человека из России, устраивают ему знакомство с местными «красными», а потом — хлоп! И в который раз поднимается шум о все той же «руке Москвы»!

Он поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Петра:

— Не расстраивайтесь, сынок! В этой игре нет правил. Вы бы должны это знать.

«Только бы не сорваться», — подумал Петр и заставил себя улыбнуться. Его буквально трясло от ярости: так вот, значит, в чем дело! Его приезд в Гвианию, знакомство со Стивом, поездку на Север — все это хотят использовать для разгрома левых профсоюзов! Операция «Хамелеон»! И название-то какое!

Прайс опустил стакан:

— И все-таки вы нервничаете.

Он допил виски. Его лошадиное лицо становилось все более благодушным. Прищурился, положил руку на колено Петра.

— А вы мне нравитесь. Люблю решительных людей. И кроме того… (он сделал паузу) я обязан вам жизнью.

Петр резко обернулся:

— Ну и что же дальше?

Прайс пожал плечами:

— Ничего. Но поверьте мне, сынок, если бы мы вас не арестовали, кое-кто до вас бы все равно добрался. Дело неожиданно осложнилось. Ведь письмо доктора Смита для американцев сейчас куда дороже вашей жизни. Откровенно говоря, я охотно поддержал требование вашего друга, когда узнал, как за вами охотятся. Он просил, чтобы вас арестовали немедленно. И я тоже не люблю, когда черные убивают белых!

— Друга? — невольно вырвалось у Петра.

— Не врага же, — добродушно проворчал Прайс. — Я говорю о Роберте Рекорде.

В душе у Петра словно что-то оборвалось. Значит, это был он, Роберт, тот человек, кого Элинор видела с Роджерсом. Она видела Роберта, разговаривающего с английским полковником! И промолчала, когда Петр спрашивал ее. Ему показалось, что все вокруг рушится, что он сейчас один на целом свете, что вокруг одни враги.

Прайс смотрел на него с пьяным добродушием, но Петру на мгновение показалось, что из-под дряблых опухших век этого старого колониального чиновника на него вдруг взглянули трезвые, холодные, внимательные глаза. И тогда Петр, собрав всю волю, взял себя в руки.

— Меня это не интересует, — сказал он англичанину и отвернулся к засветившемуся опять телеэкрану.

Прайс молча взял бутылку виски, стоявшую на полу возле его кресла, и вылил все, что там еще осталось, себе в стакан.

Гоке продолжал отвечать на вопросы. Он рассказывал о поездке в долину Ива Велли, о том, как Петр пытался встретиться с известным коммунистом Данбатой, как приехал на заседание забастовочного комитета Каруны. Говорил он с недомолвками, с полунамеками. А когда журналисты начинали его припирать, чиновник постукивал по микрофону и объявлял, что точнее на данный вопрос отвечать нельзя в интересах следствия и государственной безопасности.

Вопросы становились все более вялыми: журналисты явно теряли интерес к Гоке. Кое у кого на лицах уже появилось выражение скуки.

Чиновник забеспокоился.

— Вопросы, джентльмены, вопросы! — выкрикивал он, озираясь по сторонам.

И тут произошло неожиданное. Из задних рядов к эстраде вдруг начал протискиваться толстяк европеец. Пыхтя и задыхаясь, он лез сквозь толпу, бормоча:

— Позвольте, джентльмены, позвольте…

— Профессор Нортон! — невольно ахнул Петр и оглянулся на Прайса: голова англичанина была запрокинута на спинку кресла, рот широко открыт. Он храпел.

Профессор Нортон тяжело взобрался на эстраду. Затем он по-хозяйски плюхнулся в кресло рядом с оторопевшим чиновником, ослабил узел галстука и перевел дух.

Тяжелой, мясистой рукой он взял со стола микрофон, подышал в него и проворчал:

— Жарко!

По залу пронесся легкий смех. Профессор нахмурился — так, будто он был на лекции.

— Так вот, джентльмены, — прохрипел он, задыхаясь и презрительно посмотрел на Гоке, отступившего тем временем к краю эстрады. — Этот молодой человек… ух, до чего же здесь тяжелый климат!., жарко!., плел тут вам про одного из моих учеников. Да, одного из моих учеников — Питера Николаева! Так вот что я вам должен сказать, господа журналисты. Это самая обыкновенная, самая грязная, провокация, организованная… — он помолчал, — британской службой «Интеллидженс сервис».

Зал зашумел. Люди повскакивали с мест, чтобы лучше видеть профессора.

— Да, да, молодой человек! — рявкнул Нортон на чиновника, хотевшего ему что-то возразить. — Я тут вас слушал, а теперь послушайте меня!

Он опять обратился к залу:

— Я могу присягнуть на библии, что полковник Роджерс пытался и меня вовлечь во всю эту авантюру. Я тогда не поверил в этот бред, посмеялся. Мол, я стар и слишком жирен…

Глаза его сделались веселыми и почти скрылись в складках жирных век.

— Но полковник, оказывается, не шутил! Он нашел вот этого…

Он презрительно кивнул на Гоке.

Из зала на эстраду быстро поднялся мальчик-рассыльный и протянул записку чиновнику. Тот прочитал ее, кивнул мальчишке. Мальчишка спрыгнул с эстрады и заработал локтями, пробиваясь к выходу.