У кого как... - Корсунская Жанна - Страница 46

– Якорь даст устойчивость и силу, а мудрость древних букв позволит многое...

– Например?

– Этого я не могу тебе сказать.

– Перстень сделает меня счастливой?

– На небе понимание счастья отлично от земного.

– Наше с тобой понимание счастья было одинаковым.

– Было... Монету сделал Иегуда Бецалель специально для тебя в триста двадцать седьмом году до нашей эры по твоему летосчислению.

– Неужели древний еврей знал, что делает монету для моего перстня?

– Нет, это знал лишь Всевышний.

– Когда я получу мой якорь?

– Скоро.

– И ты оставишь меня навсегда?

– Да...

– Нет! Я не смогу без тебя жить!

Слезы горячей волной омывают лицо. Впервые за пять лет после смерти брата на доли секунды ощущаю вдруг – его действительно нет со мной! Смотрю на мирные зеленые горы за каменной стеной кладбища.

– Умоляю, не уходи навсегда! Я ни за что не возьму этот перстень! Мне просто не смогут его подарить! Никто не сможет!

– Синди, я читал книгу твоей жизни...

Розовый муравей заползает в белую ложбинку буквы «р», пьет из нее остатки воды, вылитой мною на могильный камень. Буква «р» вместе с другими составляет строки из песни моего брата:

Странник бывает странным.

Странник уходит рано.

Странник идет по свету,

И исчезает где-то...

Скульптор вылепил гитару и высек на ней стихи. С гитарой брат не расставался всю жизнь. У евреев не принято украшать надгробия. Из праха человек выходит, в пpax и уходит. Но надгробие нужно живым – тем, кто помнит...

Музыка колеблется и засасывает, как болотная жижа. Лазерные лучи выхватывают из полумрака обнаженные женские ягодицы, груди, плечи. Все это движется на длинном помосте, пересыпанное тенями перьев, мужских силуэтов, дымящихся сигар и стонущих саксофонов. Я впервые в ночном клубе. Сначала любопытство побеждало все остальные чувства, особенно одиночества, но прошел час, и я неожиданно поймала себя на том, что абстрагировалась от окружающей действительности и теперь сижу не за стойкой бара среди полусотни незнакомых людей, а на собственной лоджии, под яркими иерусалимскими звездами...

Справа от меня мужчина пытается расстегнуть ажурный лифчик, а его обладательница, томно улыбаясь, что-то шепчет мужчине в ухо.

...– Синди, вернись! – Ринат неожиданно возникает из полумрака, словно фантом, рожденный лазерным лучом. Это ее ночной клуб. Ее бизнес. Заведение так и называется: «У Ринат».

Когда-то в детстве, да и многие годы после, сестра управляла моей жизнью. Я старше Ринат на год, но она родилась с таблицей умножения в голове. Дисциплинированная, целеустремленная. Родители всегда поручали ей следить за мной. Следить, чтобы я никуда не опаздывала, ничего не теряла, ни от кого не отставала. Они надеялись, я вырасту и стану такой, как Ринат. Нормальной. Понятной. Они не догадывались, что этот деспотичный верховный главнокомандующий в виде девчонки ниже меня на целую голову и младше на целый год управляет лишь моей внешней жизнью, а внутренняя не подвластна никому. Поэтому, когда однажды ранним июньским утром, вернувшись с выпускного бала, я объявила, что уезжаю в Ленинград поступать в университет, родители и Ринат неделю пребывали в шоке, только брат, перебирая струны гитары, смотрел на меня восхищенно и тихо напевал:

Не вспоминайте вновь про Ленинград,

Он превратился в муки ожиданья.

Ты любишь этот город на Неве,

А мне из-за него одни страданья.

Ему было тогда всего десять лет... Прошли годы, и вот с дипломом об окончании никому не нужного философского факультета я пересекла границу Израиля и спустилась по трапу в душную палестинскую ночь. Брат ждал меня около справочного бюро. У нас был с детства такой уговор: на всю жизнь, для всех вокзалов и аэропортов мира – встречаться около справочного бюро. Дым наших сигарет соединился в единое облако, запутался между жесткими пальмовыми листьями, а через два года я впервые курила около белого надгробного камня с розовой глиняной гитарой.

«Время – машина смерти.

Время – машина любви».

У меня часто звучат в голове строки его стихов...

Год назад Ринат разошлась с мужем – венгром. Сестра познакомилась с ним в Будапеште на блошином рынке, где торговала советскими елочными игрушками. В те времена она делала по десять челночных рейсов в год.

При разводе сестра отсудила у венгра дом и что-то еще, продала все это, сняла небольшую квартирку в тихом пригороде Будапешта и открыла ночной клуб. Я приехала к Ринат две недели назад.

Мы гуляли по новогодним проспектам, чуть припудренным снегом, рассматривали огромные корзины с рождественскими подарками, говорили о чем-то, но были бесконечно далеки друг от друга, словно я не улетала из Иерусалима в Будапешт. И вдруг сестра сказала:

– Знаю, никогда не смогу заменить тебе брата, но ведь я тоже родной человек и очень тебя люблю. – В глазах ее сверкнули слезы (или огни новогодней иллюминации?).

– Почему ты говоришь мне это?

– У тебя такой потерянный, несчастный вид... Хочу помочь, но не знаю как...

– Несчастный вид? Может быть... Видишь в витрине серебристый игрушечный самолет?

– Да.

– Загляни в иллюминаторы. На креслах сидят люди, а стюардесса предлагает им вишневый сок.

– – Да, действительно, все – как настоящее.

– Мы мечтали с братом сделать такой же, но это было невозможно. У нас в магазинах игрушек продавались лишь самолеты с нарисованными иллюминаторами.

– – Потому вы стали делать кораблики с человечками?

– Ты помнишь?!

– Да... Вы всегда хотели куда-нибудь уехать, улететь, будто вам было плохо дома.

– Мы мечтали о невероятных, фантастических местах!

– Пока не выросли и не поняли, что хорошо там, где вас нет.

– Наоборот, где мы есть. Лучше там, где мы есть вместе! То есть были...

– Подарить тебе этот самолет?

– Нет! Он дорого стоит!

– Глупости! Я очень хочу сделать тебе подарок к Рождеству. Думала купить кулончик на золотой цепочке или перстень, но ты равнодушна к украшениям.

Ринат исчезла в игрушечном магазине, а я осталась возле стеклянной витрины. Брат говорил мне однажды, что когда-нибудь в моей жизни появится человек, который будет счастлив исполнить мои желания. Я могла подумать о ком угодно, но только не о сестре...

Она вышла через несколько минут с большой коробкой, перевязанной двумя лентами – розовой и голубой, Глаза ее лучились сумасшествием, слова сыпались восторженной скороговоркой:

– Продавщица спрашивает меня: «Вы для кого покупаете – для мальчика или девочки?» Отвечаю: «Для девочки». Она перевязала коробку розовой лентой. Тогда я сказала, что девочка любит голубой цвет, и мне добавили вторую ленту.

Я почувствовала, как Ринат одинока, – ведь, наверное, впервые за свою взрослую жизнь она что-то купила в магазине игрушек. Сердце мое наполнилось жалостью. Оно словно напоминало о несправедливости. Детские впечатления довлели надо мной все эти годы, затмевая собой настоящую Ринат.

Вечер мы провели в кафе. Впервые я была искренна с сестрой, потому что искренность – самая большая плата за доброту. Постепенно открывала ей себя. Чувствовала – сестра нуждается в этом, как в чем-то очень целебном. Видела, как Ринат пытается понять меня, постичь непостижимое.

Рассуждения в данном случае бесполезны, и я приводила примеры из жизни:

– Мы познакомились с Рафи в бассейне. Через полчаса нашей беседы он включил телефон и заказал билет в Италию.

– Зачем?

– Венеция – самое романтическое место в мире. Я объяснила Рафи, что готова составить ему компанию на несколько дней, но о сексе не может быть и речи.

– Вот глупая! Он, конечно, сразу передумал и отменил заказ.

– Нет, наоборот – в Венеции Рафи снял два отдельных номера на разных этажах.

– Хорошо же ты его закрутила!

– Я никого не крутила, Ринат. Не умею крутить, да не хочу!