Зверинец - Кортасар Хулио - Страница 4

Если ты за мной Приедешь, то погостишь у них, побудешь с Ремой, порадуешь ее. Мне кажется, она…»

Но вот как бы сказать маме, что Рема плачет по ночам, ведь она, Исабель, слышала ее плач, когда Рема, крадучись, шла по коридору, потом немного постояла у двери Нино и пошла дальше, а когда спустилась по лестнице (наверное, уже утерев слезы), издалека донесся голос Луиса: «Что с тобой, Рема? Тебе нездоровится?» И воцарилась тишина, ведь дом превратился в одно огромное ухо, а затем послышался шепот и опять голос Луиса: «Ничтожество, какое ничтожество… И прозвучало это почти как холодная констатация факта, перечисление особых примет или, может быть, даже предсказание судьбы.

«… немного больна, и будет очень хорошо, если ты приедешь и побудешь с ней. Я должна показать тебе гербарий и речные камушки, которые принесли мне пеоны. Скажи Инес…»

Вечер выдался такой, как она любила: летали всякие мошки, тянуло сыростью, на ужин подали гренки и флан с манкой и коринками. На берегу ручья беспрерывно лаяли собаки, огромный богомол внезапно приземлился на скатерть, и Нино пошел за лупой, они с Исабель накрыли насекомое широким стаканом и стали дразнить, чтобы посмотреть, какого цвета у него крылышки.

– Выброси эту тварь, – попросила Рема. – Я их терпеть не могу.

– Да это же превосходный экземпляр! – заявил Луис. – Поглядите, как он следит глазами за моей рукой. Ни одно другое насекомое не умеет вертеть головой.

– Что за проклятая ночь! – пробормотал Нене, загородившись газетой.

А Исабель хотелось отрезать богомолу голову, чикнуть ножницами и поглядеть, что будет.

– Оставь его под стаканом, – попросила Исабель Нино. – Завтра можно будет посадить его в муравейник и понаблюдать за ним.

Жара усиливалась, в пол-одиннадцатого уже нечем было дышать. Дети остались с Ремой в столовой во внутренних покоях дома, мужчины сидели каждый в своем кабинете. Нино первым заявил, что хочет спать.

– Поднимайся сам, я потом приду к тебе. Наверху все нормально, – сказала Рема и обняла его за талию; Нино обожал, когда она так делала.

– Ты расскажешь нам сказку, тетя Рема?

– В другой раз.

Они остались вдвоем, если не считать глазевшего на них богомола. Зашедший пожелать им спокойной ночи Луис проворчал, что детям в такой поздний час пора спать; Рема улыбнулась и поцеловала его.

– Ах ты, ворчливый медведь! – сказала она, и Исабель, наклонившись над стаканом, под которым сидел богомол, подумала, что Рема на ее глазах никогда не целовала Нене; а еще ей пришло на ум, что она ни разу не видела такого ярко-зеленого богомола. Исабель чуть передвинула стакан, и богомол рассвирепел. Рема подошла к ней и велела отправляться спать.

– Выброси эту тварь, до чего же она страшная.

– Завтра, Рема.

Исабель попросила Рему прийти к ней попрощаться перед сном. Дверь в кабинет Нене была приоткрыта, и он в рубашке с расстегнутым воротом расхаживал взад и вперед. Проходя мимо, Исабель свистнула.

– Я пошла спать, Нене.

– Знаешь, ты сперва попроси Рему принести мне лимонада, да похолоднее. А потом отправишься наверх к себе.

Конечно, она отправится, только непонятно, с какой стати Нене ею командует. Когда Исабель вернулась в столовую и передала Реме его просьбу, та замерла в нерешительности.

– Постой, не уходи. Я сейчас приготовлю лимонад, а ты отнесешь.

– Он сказал, чтобы…

– Пожалуйста.

Исабель присела к столу. Пожалуйста. Тучи мошек вились вокруг лампы, Исабель могла бы часами глядеть в пустоту, повторяя:

– Пожалуйста, пожалуйста. Рема, Рема.

Какая огромная любовь и бездонная, беспричинная грусть в голосе, кажется, что это голос самой грусти. Пожалуйста. Рема, Рема… Лихорадочно пылало лицо, хотелось кинуться Реме в ноги, хотелось, чтобы Рема взяла ее на руки, вот бы умереть, глядя на нее, пусть Рема ее пожалеет, проведет тонкими прохладными пальцами по волосам, по векам…

И вот Рема протягивает ей зеленый кувшин с ломтиками лимона и колотым льдом.

– Отнеси.

– Рема…

Ей показалось, что Рема дрожит и специально поворачивается спиной к столу, чтобы Исабель не видела ее глаз.

– Я уже выбросила богомола, Рема.

Липкий зной и громкий писк москитов мешали Исабель спать. Два раза она уже порывалась встать и выйти в коридор, чтобы подышать воздухом, или же отправиться в ванную намочить лицо и запястья. Но внизу раздавались шаги, кто-то расхаживал по столовой, доходил до лестницы, возвращался обратно… Нет, это не угрюмая, мерная поступь Луиса, и на Ремину походку тоже не похоже. Как, должно быть, мучался сегодня вечером от жары Нене, сколько выпил лимонада! Исабель прямо-таки воочию видела, как он пьет большими глотками, держа в руках зеленый кувшин, и желтые кружочки лимона покачиваются на воде, под абажуром. Но в то же время она была уверена, что Нене не выпил ни глотка и до сих пор пялится на стоящий на столе кувшин, словно перед ним дурная бесконечность. Ей не хотелось думать об усмешке Йене, о том, как он идет к двери, точно собираясь заглянуть в столовую, но потом медленно возвращается назад.

– Лимонад должна была принести она. Я же велел тебе отправляться в спальню!

– Но лимонад очень холодный, Нене, – сказала Исабель.

Ничего более идиотского ей прийти в голову не могло.

А зеленый кувшин совсем как кузнечик.

Нино встал первым и предложил пойти на речку за ракушками. Исабель почти не спала, в ее памяти всплывали большие комнаты, букеты цветов, колокольчики, больничные коридоры, лица медсестер, термометры в банках с хлорамином, впечатления от первого причастия Инес, сломанный велосипед, кафе «Купейный вагон», цыганский костюм, в который она наряжалась, когда ей было восемь лет. Образы обступали ее, она ощущала свою бесплотность, словно была лишь тонким слоем воздуха между страницами толстого альбома. Лежа без сна, Исабель думала о многом таком, что не имело отношения ни к цветам, ни к колокольчикам, ни к больничным коридорам. Она встала неохотно и долго мыла уши. Нино сказал, что уже десять и ягуар сидит в гостиной, там, где рояль, так что можно сразу же отправиться на речку. Они спустились вместе по лестнице и еле заметно кивнули Луису и Нене, которые сидели с книгами каждый в своей комнате, за приоткрытыми дверями. Ракушки валялись на берегу, поросшем травой. Нино без конца упрекал Исабель за рассеянность, говорил, что она плохой товарищ и не помогает ему собирать коллекцию. Он показался ей вдруг таким ребенком, совсем малышом, который носится с какими-то ракушками и листочками…

Она вернулась первой как раз в тот момент, когда над домом поднимали флаг, созывающий всех на обед. Дон Роберто только что произвел очередной осмотр, и Исабель, как обычно, поинтересовалась результатами. Тут появился Нино, который медленно шел к дому, нагруженный ящиком с ракушками и граблями. Исабель помогла ему положить грабли на крыльцо, и они вместе вошли в дом. Их встретила бледная и молчаливая Рема. Нино положил ей на ладонь голубую ракушку.

– Возьми, она самая красивая.

Нене уже ел, рассевшись с газетой так, что Исабель почти некуда было приткнуться. Последним явился Луис, настроенный – как обычно бывало в полдень – весьма благодушно. Они начали обедать, Нино рассуждал про ракушки, про маленьких улиток, выводящихся в тростниковых зарослях, про то, как их лучше собирать – по размеру или по раскраске. Он сам будет убивать улиток, потому что Исабель слишком жалостливая, а он будет высушивать экспонаты на цинковой пластине. Потом подали кофе, и когда Луис, как обычно, вопросительно поглядел по сторонам, Исабель первой вызвалась поискать дона Роберто, хотя вообще-то дон Роберто все ей уже сообщил. Она обошла вокруг крыльца и, вернувшись, увидела, что Рема с Нино склонились над улитками, головы их соприкасались, совсем как на фотографии в семейном альбоме; на Исабель обратил внимание только Луис, которому она и сообщила: