Часовщик - Кортес Родриго - Страница 12

Томазо откинулся на стену и со скучающим видом отслеживал шаг за шагом этого безнадежного дела. Он видел множество подобных ситуаций — во всех городах, где Орден вводил свои «правила игры», — и заранее знал: Мади аль-Мехмед обречен проиграть.

— Брат Агостино Куадра, предъявите судебному собранию изъятые вами, как Комиссаром Святой Инквизиции, вещественные доказательства по делу, — потребовал судья.

Комиссар Трибунала поднялся, прошел к столу и положил тяжело брякнувший кожаный кошель.

— Вы узнаете этот кошель, падре Ансельмо? — поинтересовался судья.

— Узнаю, — еле удержался от того, чтобы встать, падре Ансельмо.

— А ты, Олаф, узнаешь этот кошель?

— Да, сеньор аль-Мехмед, узнаю, — уважительно поднялся со скамьи мастеровой. — Я получил в нем от падре Ансельмо двадцать золотых мараведи.

Председатель суда неторопливо развязал шнурок, перевернул кошель, вытряхнул на стол золотистые кругляши и принялся их пересчитывать.

— Один, два, три…

— Постойте, сеньоры! — вскочил Олаф. — Это не те монеты! Святой отец расплатился со мной новенькими, а эти уже потертые!

В зале наступила тишина.

— Уж не хочет ли Олаф Гугенот обвинить Трибунал Святой Инквизиции в подмене вещественных доказательств? — с угрозой проронил брат Агостино.

Олаф открыл рот да так и замер.

— Я думаю, он пытается выгородить давшего ложный результат экспертизы старого еврея, — со смешком поддержал его Томазо. — Я же говорил вам, святые отцы, все эти неверные и еретики друг друга стоят…

Уже понявший, что проигрывает дело, Мади аль-Мехмед стиснул челюсти и продолжил считать:

— Восемнадцать, девятнадцать…

Томазо удовлетворенно прищурился. Он знал, что судья будет вынужден составить акт о соответствии и дело завершится ничем.

— Двадцать. Да, здесь ровно двадцать мараведи.

Томазо насторожился: в голосе судьи определенно прозвучал смешок. Он распрямился, обвел всех присутствующих внимательным взглядом, но оснований для веселья не увидел.

— Скажите, святой отец, — глядя на падре Ансельмо, вытер мокрый лоб рукавом председатель суда, — сколько мараведи вы дали Олафу?

— Двадцать, — растерянно ответил священник.

— А сколько мараведи вы, брат Агостино Куадра, изъяли у городского суда в качестве вещественного доказательства?

— Двадцать, — уверенно отрезал Комиссар Трибунала.

Мусульманин покачал головой:

— Нет, коллега, не двадцать. Одно мараведи Исаак Ха-Кохен по моей просьбе растворил в кислоте, чтобы получить результат «мокрой пробы».

Святые отцы обмерли.

— Вы получили от меня лишь девятнадцать монет, а в этом кошельке, — судья поднял в воздух пустой кожаный кошель, — снова оказалось двадцать.

Сердце Томазо подпрыгнуло и остановилось.

— Из чего я делаю однозначный вывод, — насмешливо поглядел на него председатель суда. — Вещественное доказательство было подменено Трибуналом Святой Инквизиции.

Томазо метнул яростный взгляд в падре Ансельмо. Менявший монеты мальчишка сидел ни жив ни мертв.

— Боже, какой дурак… — прошептал исповедник, но тут же взял себя в руки и уставился на судью.

Тот определенно торжествовал.

— Таким образом, результаты проведенной Исааком Ха-Кохеном экспертизы остаются никем не опровергнутыми, — потряс он в воздухе листком бумаги, — а я имею все основания обвинить падре Ансельмо, сына Диего, в сбыте фальшивой монеты.

Священник громко икнул.

«Черт… пора», — понял Томазо.

Он не имел права рассекречивать сведений об этой монете вплоть до особого распоряжения, но почта в Арагоне шла с задержками, и распоряжение могло просто находиться в пути. А ситуация уже выходила из-под контроля.

— Нет, падре Ансельмо невиновен, — взял на себя всю полноту ответственности Томазо, встал, вытащил из-за пазухи королевский указ и подошел к столу судьи. — Читайте.

Мади аль-Мехмед принял документ, быстро пробежал его глазами и непонимающе наморщил лоб.

— Вы хотите сказать, эта монета — подлинная? Королевская?

— Вот именно, — кивнул Томазо. — Как видите, в королевском указе четко написано об измененной стопе 9 монеты, и экспертиза, проведенная по вашей просьбе, это лишь подтвердила.

— Следовательно, ее сбыт законен… — тихо проговорил судья. Он был совершенно раздавлен таким поворотом.

— Точно, — кивнул Томазо.

Мади аль-Мехмед поднял глаза на исповедника.

— Но ведь факт подмены вещественного доказательства Трибуналом остается. Это ведь тоже преступление.

Томазо язвительно улыбнулся.

— Бросьте, коллега… Вам с братом Агостино еще до-олго работать вместе. Так стоит ли ссориться из-за такого пустяка? И потом, вы же сами сказали: нет вреда, значит, нет и преступления.

Председатель суда возмущенно пыхнул в бороду, а потом, неохотно принимая очевидное, подтвердил:

— Да, это так.

Час второй

Олаф вылетел из здания суда как ошпаренный.

— Король нарушил конституции фуэрос 10! — орал он. — Люди! Бурбон изменил присяге!

— Что ты говоришь? — растерянно моргали глазами ремесленники, подмастерья и даже рабы. — Как он мог изменить присяге Арагону?

— Монеты были настоящие! — на бегу кричал мастеровой. — Король уменьшил долю золота в монете!

— Как?! Без разрешения кортеса?

— Кто сказал?!

— Откуда знаешь?!

Но Олаф только отмахивался и бежал дальше, и, лишь оказавшись в мастерской старейшины цеха, вывалил все и подробно.

— Значит, председатель суда знает? — мгновенно отреагировал старейшина.

Запыхавшийся Олаф молча кивнул.

Старейшина поднялся и подошел к двери, возле которой уже толпились взбудораженные слухами мастеровые.

— Тихо!

Ремесленники умолкли. И тогда старейшина снова повернулся к Олафу:

— Ну, сеньору Франсиско Сиснеросу, как нашему отцу и покровителю, мы, конечно, петицию напишем. Он это дело так не оставит. Но вот тебе надо спрятаться.

Олаф непонимающе моргнул.

— Почему? Я, что ли, конституции нарушил?

Старейшина сурово поджал губы.

— Ты оскорбил священника. Но если монеты подлинные, значит, Ансельмо имел право ими расплатиться. А значит, ты виновен в напраслине на святого отца.

Олаф раскрыл рот, да так и замер.

— Разумеется, когда кортес принудит Бурбона отменить этот противозаконный указ, ты снова будешь прав… — успокаивающе поднял руку старейшина. — Но сейчас ты в глазах Церкви и Короны — богохульник и клеветник.

Мастер так и сидел, не в силах выдавить ни слова.

— И не расстраивайся ты так! — рассердился старейшина. — Лучше Пресвятой Деве Арагонской свечку поставь. За то, что святые отцы об этом в горячке не подумали…

Первым делом Олаф кинулся искать Бруно в башне внезапно остановившихся часов. Взлетел по скрипучей лестнице под крышу храма, оглядел изъятый регулятор хода и выбитый стопор и улыбнулся. Забрался по шестерням повыше, заглянул на верхнюю площадку и сразу отметил взглядом несколько пятен крови.

— Эх, Бруно, Бруно…

«А может быть, он уже дома? Или в мастерской?»

Олаф стремительно сбежал по лестнице, пересек небольшую площадь перед храмом, свернул на узенькую, ведущую к реке улочку и сразу же столкнулся с двумя дюжими монахами.

— Он? — прищурился один.

— Он, — кивнул второй. — Берем.

Олаф бросился назад и понял, что деться уже некуда. Навстречу ему, с другой стороны улочки, шли еще двое доминиканцев.

Бруно искал Олафа по всему городу. Но его не было ни дома, ни в мастерской, ни у судьи, ни в совете цеха.

— Я посоветовал ему на время скрыться, — неохотно оторвался от составления петиции покровителю города сеньору Франсиско старейшина цеха.

— Почему? — не понял Бруно. — Разве не доказано, что монету разбавил медью и серебром сам король, а вовсе не Олаф?

9

Стопа монетная — установленные в законодательном порядке вес и количество драгоценного металла монеты

10

Фуэрос — свод законов, регламентировавший права, привилегий и обязанности городских и сельских общин (исп.)