Ларец Самозванца (СИ) - Субботин Денис Викторович - Страница 7

5

Нехристи, среди которых большая часть являлась православными, расположились меж тем на берегу небольшой, но на удивление медленно влекущей свои воды речушки. Было холодно, хотя лёд уже сошёл. Копыта коней звонко отбивали дробь о заледенелую землю…

— Однако привал бы не помешал! — пробурчал пан Анджей, брюхо которого вот уже второй час выводило почти столь же звонкие и никак не менее впечатляющие рулады. — Слышь, пан Роман! Мы ведь так и не пообедали, а теперь время к ужину! Да ужинать уже пора!!!

Крик души пана Анджея пришёлся кстати. Роман и сам подумывал остановиться, но каждый раз откладывал привал на четверть… полчаса… час позднее. Воины за спиной — закалённые ветераны, прошедшие Северский поход, Добрыничи и победную дорогу на Москву, не роптали, но явно старались выказать своё неудовольствие происходящим. Что до женщин, то их было не слышно и не видно… Кстати, оба коня, запряжённых в возок, тоже выдохлись и требовали отдыха!

— Привал! — громко сказал пан Роман, спрыгивая на землю и звонко впечатываясь каблуками в заиндевевшую траву. Подумал, добавил. — До утра!

Казаки и шляхтичи, оживлённо переговаривая и позвякивая оружием, начали разбивать бивак.

— Марек!!! — оглушительно рявкнул пан Роман. — Яцек! Ну-ка, сюда!

Звонким перестуком отозвался сумрак на юге и две невысокие, зато очень быстрые татарские лошадки выметнулись из темноты. Всадники были невелики ростом, хрупки… Кто бы посмел сказать им это в лицо! Марек, оруженосец и стремянный пана Романа, был гибок и зол, как кошка, столь же опасен. Его кривая татарская сабля — подарок господина, пана Романа, была быстра и остра. Семерым уже не похвалиться, что сумели уклониться от её поющего, словно злая оса, лезвия. Сам Марек похвалялся в минуты, которых потом стыдился, что клинок был кован из дамасской стали. Врал, конечно! Добрый был клинок, но за дамаск пан Роман расплатиться бы не смог…

Яцек пристроился чуть позади Марека. Ровно настолько, чтобы это не было унизительным для него и его господина, пана Анджея. Он был покрупнее Марека, дебел телом и кроток духом. Хороший стремянный и слуга, плохой воин. Впрочем, при нужде его прямой немецкий палаш был не менее грозным оружием. И он, как и Марек, был по самые по конопатые уши влюблён в Зарину, верную служанку госпожи Татьяны… И столь же безответно… пока.

— Звали, господин? — звонко спросил Марек, на глазах красотки-Зарины, вздымая коня на дыбы.

— Звал! — коротко ответил пан Роман. — Ты, Мариус, и ты Яцек, отправляйтесь-ка в разведку! Поглядите, что нас по дороге впереди ждёт. Далеко не заезжайте, вёрст десять проедете и — назад! И — осторожно, Марек! Попусту не рискуй!

Яцеку он даже напоминать не стал. Этот шестнадцатилетний увалень и так без приказа не потянется… хотя не лентяй, но — трус жуткий!

— Понял! — скривился Марек. — Как прикажешь, господин… Можно я пистоли немецкие возьму?!

Вопрос был задан так неожиданно, что пан Роман аж вздрогнул. Потом покосился на внешне равнодушную, а на деле внимательно прислушивающуюся к разговору Зарину и усмехнулся.

— Возьми… пару! Смотри только, ключ не потеряй!

Марек, расцветший как розовый цвет, пулей метнулся в низенькую палатку, которую успели разобрать для панов, и вскоре вернулся обратно. К сабле и длинному черкесскому кинжалу добавились два огромных, в четверть его роста пистоля. Вкупе с коротким, но очень мощным турецким ружьём и двумя собственными, тоже турецкими пистолями, вооружение Марека представлялось крайне серьёзным. Яцек, тот к палашу присовокупил лишь рушницу, притом не слишком хорошую… Пан Анджей, протратившийся на книгах, на вооружении оруженосца, в боевые качества которого не верил вовсе, экономил сверх всякой меры.

— Поехали! — нетерпеливо ёрзая в седле, крикнул на него младший по возрасту, но от того ничуть не менее боевой Марек. — Что ты рассусоливаешь?!

Яцек неторопливо зарядил рушницу, забрался в седло и, только проверив, легко ли добываются палаш и кинжал из ножен, кивнул:

— Поехали!

Теперь уже не торопился Марек. Завидев невдалеке Зарину, он шагом послал к ней своего Огонька и, придержав его всего в паре саженей, громко спросил:

— Что привезти прекрасной панночке? — склонившись притом к самой холке.

— Ежа! — похоже, прежде чем подумать, как следует, брякнула «прекрасная панночка» которой ещё не исполнилось восемнадцати.

Слегка опешивший, Марек, однако подчинился.

— Как пожелает самая красивая девушка на свете! — он развернул коня на одних только задних ногах и бросил его в намёт.

Обстоятельный Яцек, в душе которого выли на сотню голосов чёрные кошки, загонять коня не стал. Всё одно, Марек скоро утомится ехать один… Тогда он его и нагонит!

Марек, однако, вопреки всему, проскакал галопом почти версту и к тому моменту, как бивак растаял в надвигающейся темноте, их разделяло не меньше полёта стрелы, выпущенной из татарского лука.

— Яцек, догоня-ай! — рявкнул Марек во весь голос.

— Сам погоняй! — негромко огрызнулся Яцек. Однако коня пришпорил. Такой же флегматичный, как и хозяин, мохнатый его ногаец потрусил чуть быстрее. Марек нетерпеливо приплясывал в седле.

— Ну, чего ты?! — сердито спросил Марек, когда между ними оказалось меньше сажени, и кони медленной рысью направились к темнеющему в паре вёрст лесу. — Есть не хочется?

— А мне и впрямь торопиться некуда! — мстительно возразил Яцек. — Мне ежей посреди ночи искать не предлагали! Как ты будешь их искать? Задницей голой под каждый куст залезая?! Нет, ты всё же дурень, Марек! Надо же, так нарваться!

— Подумаешь! — беззаботно присвистнув, что в глазах жутко суеверного Яцека было ужасно дурной приметой, возразил Марек. — Найдём как-нибудь! Вот жрать хочется… Вот растяпа я! Ведь был в палатке! Там и стол уже накрыт… почему ничего взял?! Там ветчина, сала шмат, бок бараний с кашей…

— Растяпа! — радостно согласился Яцек, ковыряясь в ольстредях.

— Растяпа! — продолжал корить себя Марек. И вдруг издал горловой звук, поперхнулся. Прямо перед ним, ароматом сводя с ума, а видом внушая весёлый ужас, розовел огромный шмат той самой, ещё в Коломне купленной ветчины. На полти вчерашнего хлеба. Покрытый сверху огромным солёным огурцом… Хрустящим, тем не менее — проверено!

— Яцек… — враз осипшим голосом прохрипел Марек. — Откуда?! Ты — колдун! Чернокнижник! Как вернёмся обратно, я исповедуюсь отцу Никодиму, и мы прилюдно сожжём тебя, еретика и чернокнижника, на костре! Как это бишь называется-то…

— Сам ты еретик и чернокнижник! — промычал набитым ртом Яцек. — А я — предусмотрительный. Пока ты за пистоли бесполезные хватался, я в мешках у Казимера покопался… Он у нас запасливый!

— Он тебе голову открутит! — весело пообещал Марек. — Вспомнил!!! Аутодафе называется такой костёр! Яцек, тебя сожгут на аутодафе!

— Ну и помрёшь с голоду! — пробурчал обиженный таким к себе отношением Яцек. — Раз так, вина я тебе не дам! И не проси! И не смотри на меня так!!!

Добросердечный, наивный Яцек…

Довольно обхватив дланью плоскую медную флягу, Марек пробормотал хвалу Богородице за сытный ужин, и открутил пробку…

— Ты мне-то оставь! — встревожился Яцек, глядя на то, как приятель жадно присосался.

Марек отлип. Несколько мгновений он как-то странно кашлял, его тело содрогалось в жутких конвульсиях, которые вусмерть перепуганный Яцек принял за предвестие смерти. Логично предположив, что вино пошло не в то горло и Марек вот-вот задохнётся, Яцек со всей дури шарахнул немалых размеров кулачищем промеж выступающих лопаток худой спины приятеля. Охнувший от боли, Марек чуть не покинул седло, но удержался. Прорычав ругательство, он перегнулся через седло и его обильно, а главное бурно вырвало на дорогу. Всем только что сожранным добром и даже утренним завтраком… той его частью, что не успела перевариться.

— Чтоб тебя! — просипел он полузадушено. — Так же и убить можно, Яцек! Ты пробовал своё вино-то?!