Чёлн на миллион лет - Андерсон Пол Уильям - Страница 51

— Кто знает? — Цонг отхлебнул чаю. — У него есть книги, он умеет читать и писать, но мы-то не умеем. Мы ведем счет месяцам, а не годам. Незачем нам считать годы. Под его добрым покровительством любой из нас проживет свой век одинаково счастливо — насколько позволят звезды и духи. Посторонние нас не тревожат. Войны, голод, чума до нас не доходят. Всякие новости здесь слышны не громче, чем если в рыночном городе запищит комар, — а ведь и в городе мало что знают. Я даже не смогу сказать, кто нынче правит в Нанкине, да и не тревожусь о том.

— Властители династии Мин изгнали иноземцев из рода Юань лет двести назад, и ныне имперская столица в Пекине.

— Так ты ученая? — хмыкнул старик. — Наши праотцы слыхали о завоевателях с севера, и мы знаем, что они ушли. Однако тибетцы к нам куда ближе, а они много поколений не нападали на этот край, не говоря уж о нашей деревне. Благодарение Учителю.

— Значит, он у вас царь?

— Нет-нет, — затряс лысой головой Цонг. — Править нами — ниже его достоинства. Он дает советы старейшинам, когда мы просим, — а мы, разумеется, слушаемся. Он наставляет нас в истинах Дао — с самого детства и до глубокой старости; конечно, мы радостно следуем его наставлениям в меру своего разумения. Если кто-то сбивается с Пути, Учитель накладывает легкое взыскание — чего вполне довольно, ибо истинно злое деяние влечет изгнание и неприкаянность до конца жизни и после нее. — При этих словах Цонг слегка содрогнулся, а затем повел рассказ дальше: — Да, он принимает прохожих странников. Когда приходит время, он набирает учеников из их числа и среди нашей молодежи. Они служат его мирским нуждам, внимают его мудрости, стремясь обрести хоть малую ее толику. Но им не возбраняется со временем зажить своим домом; а зачастую Учитель удостаивает какую-нибудь семью, любую из семей деревни, своим присутствием либо своей кровью.

— Своей кровью?

Услышав ответ Цонга, Ли зарделась.

— Тебе предстоит многому научиться, юная госпожа. Мужское начало — «янь» и женское — «инь» должны соединиться, дабы дать здоровье телу, душе и миру. Я сам — внук Учителя! Две мои дочери принесли ему детей. Одна из них уже была замужем, но муж не прикасался к ней, пока они не убедились, что их дом действительно благословлен ребенком Ду Шаня. Второй, увечной на одну ногу, в приданое затем потребовалась лишь смена постельного белья. Таков Путь — Дао.

— Понимаю…

Голос странницы звучал совсем тихо, в лице не было ни кровинки.

— Если ты не можешь принять этого, — ласково заметил старик, — то все равно сможешь повидать его и получить благословение перед уходом. Он никого ни к чему не принуждает.

Ли сжала ложку в кулаке с таким выражением, словно цеплялась за последнюю опору, чтобы не утратить землю под ногами.

— Нет, я, конечно, подчинюсь его воле, — с запинкой произнесла она. — Ведь я скиталась в поисках столько лет!..

2

Его можно было принять за местного крестьянина; да ведь все они приходились ему отдаленными или даже прямыми родственниками. То же мощное телосложение, такой же ватный халат и штаны, такие же грязные мозолистые ноги — дома он обуви не носил. Лицо украшает жидкая бородка, по-юношески черные волосы собраны на затылке в узел. Дом, где он обитает с учениками, не меньше других, но и не больше, с такими же земляными стенами и полом. Да и обстановка комнаты, куда ввел ее молодой послушник, прежде чем с поклоном удалиться, ничем особенным не выделяется — кровать, достаточно широкая, чтобы уместиться на ней вдвоем; соломенные циновки, табуреты, стол; на стене над каменным алтарем — каллиграфический свиток, пошедший бурыми пятнами и засиженный мухами; деревянный сундук для одежды, бронзовый ларец — несомненно, для книг; полдюжины мисок, чашек, пара тряпок и еще несколько обиходных мелочей. Окно загорожено от неистовства ветра деревянной ставней. Одинокий огонек лампы не в силах разогнать залегший по углам сумрак. Поначалу, войдя с улицы, Ли ощутила в доме запах, не то чтобы неприятный, но тяжелый, застоявшийся дух дыма и сала, навоза, принесенного на подошвах, человеческого тела — и столетий.

Усевшись, он поднял руку в благословении.

— Добро пожаловать. Да сопроводят тебя духи в Пути, — объявил он на диалекте горцев, устремив на прибывшую проницательный взор. — Хочешь ли ты сделать подношение?

— Я бедная странница, — низко поклонилась она.

— Мне говорили, — улыбнулся он. — Не страшись. Большинство приходящих считают, что дары помогут им заслужить благосклонность богов. Что ж, если это помогает им воспрянуть духом, — они правы. Но истинное пожертвование заключается в исканиях души. Садись, госпожа Ли, и давай познакомимся.

Как велели старейшины, она преклонила колени на соломенной циновке у его ног. Он не сводил с нее пристального взгляда.

— Ты сделала это совсем не так, как прочие женщины, каких я знал. Да и говоришь ты по-другому.

— Я совсем недавно в этих краях, Учитель.

— Я хочу сказать, что речь твоя звучит не так, как речь жителя равнин, перешедшего на язык горцев.

— Я думала, что, находясь в Срединном царстве, неплохо изучила разные китайские наречия.

— Я тоже поскитался немало. — Он перешел то ли на говор шэньси, то ли на хунань, хоть и не совсем такой, каким он запомнился ей в тех богатых провинциях; да и употреблял его Учитель не без запинки. — Будет ли тебе покойнее, если мы станем изъясняться так?

— Я изучила этот говор в числе первых, Учитель.

— Давненько я… Но откуда же ты тогда?

Она подняла лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. Сердце ее трепетало. С усилием, будто обуздывая дикую лошадь, она заставила голос звучать спокойно.

— Учитель, я рождена за морем, в стране Ниппон. Глаза его изумленно распахнулись.

— Далекий же путь прошла ты в поисках спасения.

— Не только далекий, но и долгий, Учитель. — Она порывисто вздохнула. Во рту у нее вдруг пересохло. — Я рождена четыреста лет назад.

— Что?!

Он вскочил на ноги. Она тоже встала, приговаривая отчаянно:

— Это правда, правда! Разве осмелюсь я лгать тебе? Просветление, какого я ищу, какого искала, — о, я просто хотела найти кого-то, подобного мне самой, кто не знает старости…

Она больше не могла сдержать слез. Он заключил ее в объятия, и она ощутила, что его тоже бьет дрожь. Отстранившись, они еще раз пристально всмотрелись друг в друга.

На улице завывал ветер. Странное спокойствие снизошло на нее. Она смахнула слезы с ресниц и промолвила:

— Конечно, тебе приходится верить мне на слово. Я давным-давно научилась вести себя так, чтобы люди… не слишком заботились обо мне и чтобы… почти не помнили.

— Я верю тебе, — хрипло отозвался он. — Твой приход, приход чужестранки, женщины, говорит сам за себя. По-моему, я боюсь не верить тебе.

— У тебя будет достаточно времени убедиться воочию, — со всхлипом рассмеялась она.

— Время, — пробормотал он. — Сотни, тысячи лет — и ты, женщина…

Старые страхи пробудились, и она вскинула руки перед собой, потом усилием воли понудила себя остаться на месте.

— Я монахиня! Я принесла обет Амида Бутсу… Будде. Он кивнул, преодолевая внезапное оцепенение.

— Разве иначе ты смогла бы странствовать свободно?

— Я не всегда пребывала в безопасности, — упало с ее губ нелегкое признание. — Случалось, меня насиловали в диких краях. И не всегда я стояла на пути истинном. Порой я находила приют у мужчины и оставалась с ним до его смерти.

— Я буду добр, — пообещал он.

— Знаю. Я спрашивала… о некоторых здешних женщинах… Но как быть с клятвами? Прежде я думала, что у меня нет выбора, но теперь…

Он хохотнул громче, чем следовало бы:

— Хо! Я освобождаю тебя от них.

— Но уполномочен ли ты?

— Я ведь Учитель, разве не так? Люди не должны мне молиться, но ведь молятся, я знаю — и, быть может, чаще, чем своим божкам. Ничего дурного от этого не случается. Напротив, мы здесь обретаем мир и покой — поколение за поколением.