Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера - Шляхов Андрей Левонович - Страница 25

Дойдя до Рязанского проспекта, Данилов сел в троллейбус.

– Как же мне повезло, что я на ней не женился! – сообщил он старичку, усевшемуся рядом с ним.

– Если не женился, то наверняка повезло! – ответил старичок, часто моргая из-за толстых стекол очков. – Вот если бы женился, то тут уж держись!

– Есть такой анекдот, – к месту вспомнил Данилов. – Жил-был холостой мужчина, которого от зависти вечно донимали женатые друзья. «Женись! – советовали они. – А то перед смертью стакан воды некому будет подать!». Мужик послушал-послушал, да и женился сдуру. Жена, конечно, попалась стервозная и всю жизнь ему испортила. А перед смертью он собрал друзей и сказал: «Самое ужасное то, что пить мне совершенно не хочется…».

Дома Данилов, как и собирался, добил бутылку под шпроты, лимон и сухарики. Опьянел настолько, что передумал играть на скрипке. Постоял с четверть часа под горячим душем, затем выпил чашку по обыкновению крепкого кофе и лег спать. Спал плохо – тяжесть с души опала, но теперь вместо нее легла обида. Во сне он несколько раз увидел Елену, распахивающую окно своего кабинета. Каждый раз она делала это немного иначе, но смысл жеста оставался прежним.

Светлана Викторовна, придя с работы, обнаружила на кухонном столе пустую емкость из-под водки и неодобрительно покачала головой. Вот уже десять лет она ужасно боялась того, что ее сын начнет спиваться на этой проклятой неблагодарной и изматывающей работе, и пожалуйста – ее опасения начинают сбываться. Пустая литровая бутылка из-под водки и никаких признаков присутствия в квартире посторонних людей. Вывод напрашивался сам собой – Володя с утра пораньше уговорил в одиночку целый литр водки! Невозможно поверить!

Вечером она позволила себе легкое, можно сказать – совсем невесомое замечание по этому поводу, но сын только отмахнулся и сказал, что он больше пролил, чем выпил. Светлана Викторовна немного успокоилась, тем более что Володя выглядел как обычно, шутил, рассказывал о прошедшей смене (рассказ был большей частью выдуманным, зато – веселым) и совершенно не высказывал желания «добавить градуса уставшему организму». Только запах перегара, исходящий от сына, напоминал о том, что утро он провел несколько необычно.

Придя на следующее дежурство, Данилов, как и ожидал, увидел на доске объявлений свежеиспеченный приказ, в котором ему объявлялся строгий выговор с занесением в личное дело за распитие спиртных напитков на территории подстанции. О премии теперь можно было забыть и забыть надолго.

Здесь, у доски, его и застал Лжедмитрий.

– Владимир Александрович, зайдите ко мне, – пригласил он. – Вам надо расписаться в приказе.

Обычно, получившие выговор, «расписывались в получении» в кабинете заведующего. «Еще один намек», – мелькнуло в голове Данилова. Он невольно улыбнулся.

– Вам приятно получать выговора? – удивился улыбке старший врач. – Вот уж не думал…

– А вы и не думайте, – стараясь сохранить на лице как можно более серьезное выражение, посоветовал Данилов. – От этого занятия голова очень сильно болит. Просто невыносимо болит. Поверьте опытному человеку.

– Зайдите и распишитесь в приказе! – нахмурился Лжедмитрий.

Данилов вышел из кабинета старшего врача преувеличенно бодрым, напевая неформальный гимн родной подстанции, сочиненный в порыве вдохновения доктором Могилой и фельдшером Тарасевичем. Исполненный ими в шутку, гимн прижился и стал народным достоянием.

– Данилов, у тебя что, день рождения сегодня? – удивился попавшийся навстречу Федулаев.

– Почти, мне выговор дали! – беспечно ответил Данилов и продолжил пение:

– Шестьдесят два – одиннадцать – вызов! Одиннадцатая бригада – вызов! – грохнули динамики.

– Спасибо! – поблагодарил Данилов, прекращая петь.

В машине пришлось выслушать сочувственные слова от Петровича и Веры.

Петрович больше всего сокрушался по поводу лишения премии, которое неизбежно следовало за строгим выговором, а Вера делала упор на то, что обидно страдать без вины.

– Вы оба не правы, – сказал им Данилов. – Премия тут ни при чем, черт с ней, с премией. Жил без нее и еще поживу! И в наказании без вины нет ничего обидного. Несправедливость есть, а обиды нет. Обидно разочаровываться в людях, которых ты давно знаешь и которых когда-то… уважал. Вот это хуже всего. Выбивает из колеи напрочь!

– Это верно! – согласился Петрович.

– Разочарование – страшная вещь, – подтвердила Вера.

Эдик молчал, считая неуместным в такой момент лезть к Данилову с утешениями и сочувствиями. Данилов это оценил.

Глава седьмая

Нетерпение сердца

По случаю окончания стажировки Эдик Старчинский проставился – накрыл после последней стажерской смены «сладкую поляну». Три торта, кило шоколадных конфет, миндальное печенье, чай и кофе… Эдик заикнулся было о «паре бутылочек красного вина», но Данилов тут же охладил его пыл, намекнув, что в свете новых порядков присутствие спиртных напитков в меню праздника совершенно излишне. Можно одновременно с окончанием стажировки и увольнение отметить. Умный Эдик намек понял и крепче чая ничего на стол не выставил.

Празднование любого события на «скорой помощи» касается всех сотрудников без исключения, но на деле компании группируются по взаимной приязни и общим интересам.

Чаепитие, в котором, кроме Эдика, принимали участие Данилов, Вера, доктор Могила и фельдшер Еременко, уже подходило к концу, когда на кухню явилась полусуточная двенадцатая бригада в составе доктора Бондаря и фельдшера Сорокина, решивших выпить чаю в ожидании вызова.

– Гуляете? – Бондарь был мастер задавать глупые вопросы. – По какому поводу?

– Гуляем! – ответила Вера. – Отмечаем рождение нового доктора!

– Дело хорошее, – одобрил Бондарь, усаживаясь за соседний стол.

Минутой позже напротив него уселся Сорокин, которого несмотря на довольно солидный возраст вся подстанция звала не иначе как Борькой. Сорокин занялся делом – начал поочередно макать один пакетик в две чашки с кипятком, заваривая чаек себе и Бондарю.

– Крепкий чай вреден для сердца, – прокомментировал его действия Бондарь.

Его немаленький, перебитый в верхней трети, красный нос, покрытый сетью сизых прожилок, наглядно свидетельствовал о пристрастии к иным крепким напиткам – от сорока градусов и выше.

Сочтя чай заварившимся, Сорокин пододвинул одну из чашек к Бондарю. Со стороны они были похожи на двух братьев. Оба коренастые, невысокие, с грубыми, точно рублеными, чертами лица. Только Сорокин был лыс и носил небольшую козлиную бородку, явно подражая Лжедмитрию или надеясь вызвать его расположение, а Бондарь брил лицо и голову наголо, отчего его прозвали «Котовским».

– Мне недавно на вызове подарили настоящий тибетский чай, – похвастался Сорокин. – Фантастический чай. Растет в горах, высоко-высоко, там, где охренительная экология. Очень выгодный чай, между прочим! Заваривается семь раз кряду и каждый раз вкус совершенно иной!

Бондарь и Сорокин не гнушались побираться на вызовах в прямом смысле этого слова. Пытались напроситься на угощение, в два голоса сетовали на нехватку денег, стреляли сигареты, а при случае могли, словно по рассеянности, прихватить хозяйскую пачку. На подстанции их звали «крохоборами» и «побирушками». Данилов не сомневался, что чай, о котором идет речь, Сорокин выпросил на вызове или попросту стащил.