Блистательные неудачники - Коэн Леонард - Страница 28

28

– Я меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой же

Он не пропускал ни единого звука, ему нравилось петь эти слова, потому что, выводя каждый звук, он чувствовал его изменение, но каждое изменение было возвращением, а каждое возвращение – изменением.

– Я меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой жея меняюсья такой же

То был танец масок где каждая маска была совершенной потому что каждая маска была подлинным лицом а каждое лицо было подлинной маской а потому масок вообще не было как не было и лиц а был лишь один танец в котором была лишь одна маска лишь одно подлинное лицо остающееся неизменным лишь одно безымянное существо вновь и вновь меняющееся в себя самого.

Когда забрезжил рассвет, индейцы-начальники стали медленнее трясти своими черепаховыми маракасами. С наступлением зари все собрали свои одеяния. Коленопреклоненный старик объявил всем свою волю, сказал, что исцеление его завершилось, и любовники неторопливо разбрелись по покрытой росой зелени туманного утра, обнимая друг друга за плечи и талии, – отзвенела ночная смена на фабрике любви. Катерина пролежала с ними всю ночь, но осталась нетронутой. Как только она вышла из длинного дома на залитую солнцем поляну, к ней подскочил священник.

– Как там все прошло?

– Вполне приемлемо, отец мой.

– Dieu veuille abolir vne si damnable et malheureuse ceremonie [57].

Последнюю ремарку я привожу по тексту письма Сагара. Гуроны называли этот уникальный в своем роде способ исцеления андаквандет.

50

Я вслушиваюсь в завывания холодного ветра – может быть, он даст ответы на мои вопросы, наставит меня на путь истинный и утешит? Но слышу в ответ лишь посулы зимней стужи. Ночи напролет я плачу по Эдит.

– Эдит! Эдит!

А волчий силуэт на холме отвечает мне так, будто его от рвоты наизнанку выворачивает.

– Помоги мне, Ф. Объясни, зачем нужны бомбы?

А в ответ опять только омерзительные звуки блевотины.

Чередой мечтательных образов все мы лежим в объятиях друг друга. Чередой рассветов зима застает меня одинокого среди жухлой листвы, в сосульках соплей, со слезами на глазах.

– Ф., зачем ты привел меня сюда?

Или мне ответ здесь найти предначертано? Или этот дом бревенчатый – хижина Оскотараха? Или, Ф., ты сам черепа протыкаешь, чтобы мозг высасывать? Никак не думал, что эта процедура такая долгая и мучительная. Подними-ка снова свой затупившийся томагавк и ударь еще разок. Засади мне каменное лезвие поглубже в кашу мозгов. Хочется свету лунному мне забраться внутрь черепа? Хочется искрящимся лучам ледяного неба сквозь глазницы мои просочиться? А может быть, Ф., ты сначала сам черепа протыкал, а потом оставил свою хижину и нарочно попал в больничную палату, чтобы на собственной шкуре узнать, что такое черепа дырявить? Или ты все еще со мной, и хирурги продолжают своими скальпелями орудовать?

– Ф., гнусный совратитель чужих жен, объясни же мне, в конце концов, что тебе надо?

Я прокричал свой вопрос в ночи, как выкрикивал его уже много раз. Я помню твою поганую привычку заглядывать мне через плечо, когда я занимался делом, – ты, должно быть, надеялся выудить какую-нибудь мысль из тех книг, что я читал. Как-то ты подсмотрел строку из письма отца Лалемана, написанного им в 1640 году, о том, «que le sang des Martyrs est la semence des Chrestiens» [58]. Отец Лалеман сетовал на то, что в Канаде еще не был убит ни один священник, он писал об этом как о дурном предзнаменовании для недавно созданных среди индейцев иезуитских миссий, потому что кровь Мучеников есть семя Церкви.

– Чтобы ускорить революцию в Квебеке, нужно немного крови.

– Почему ты так странно смотришь на меня, Ф.?

– Думаю о том, достаточно ли я тебя выучил.

– Я уже по горло сыт твоей грязной политикой, Ф. Ты как заноза в боку парламента. Ты контрабандой привозил в Квебек динамит, выдавая его за шутихи и фейерверки. Ты превратил Канаду в огромную кушетку психоаналитика, на которой нас постоянно преследуют кошмарные видения самобытности, а от всех решений, которые ты предлагаешь, тянет такой же оскоминой, как от трепа психиатров. Ты спал с Эдит, когда хотел, от этого у нее разум помутился и тело перестало ее слушаться, из-за тебя я стал одиноким книжным червем, а ты продолжаешь меня терзать.

– Ох, мой дорогой, в какого же урода тебя превратили История и Прошлое, в какого жалкого урода.

Тесно прижавшись один к другому, мы стояли в терракотовой акварели библиотечных стеллажей, как часто бывало и раньше, глубоко засунув руки в карманы друг друга. Меня всегда коробило от выражения превосходства у него на лице.

– Урода! Эдит никогда не жаловалась на мое тело.

– Эдит! Ха! Не смеши меня. Ты ничего не знаешь об Эдит.

– Не смей о ней ничего говорить, Ф.

– Я прыщи ей выдавливал.

– Надо же, прыщи! У Эдит была восхитительная кожа.

– Хо-хо.

– Ласкать и целовать ее было наслаждением.

– Благодаря моей замечательной коллекции мыла. Послушай, дружок, когда я впервые встретил Эдит, она была в кошмарном состоянии.

– Хватит, Ф. Не хочу тебя больше слушать.

– Настало время тебе узнать, на ком ты был женат, кто была та девушка, которую ты увидел, когда она так здорово делала маникюр в парикмахерской гостиницы «Мон-Руаяль».

– Нет, Ф., прошу тебя. Не надо больше ничего гадить. Оставь мне ее тело. Ф.! Что у тебя с глазами? Что это у тебя на щеках? Неужели слезы? Ты что – плачешь?

– Я просто подумал о том, что с тобой станется, когда я оставлю тебя одного.

– Куда ты собираешься?

– Революции надо немного крови. Эта кровь будет моей.

– Нет!

– В Лондоне было сделано заявление о том, что королева собирается приехать в Квебек в октябре 1964 года. Мало того, что ее с принцем Филиппом встретят полицейские кордоны, танки, присланные на подавление беспорядков, и гордые спины враждебной толпы. Мы не должны повторить ошибку, совершенную индейцами. Надо дать понять ее советникам в Лондоне, что наше достоинство ничем не отличается от достоинства других: оно зависит от воли случая.

– Что ты хочешь сделать, Ф.?

– На северной стороне улицы Шербрук стоит статуя королевы Виктории. Мы много раз проходили мимо нее по пути в Системный кинотеатр. Эта статуя очень неплохая, королева Виктория изображена там молодой женщиной, еще не знавшей боли потерь и не располневшей. Статуя отлита из позеленевшей от времени меди. Я заложу ей в металлический подол заряд динамита. Ведь это всего-навсего медное изображение мертвой королевы (которая, кстати, прекрасно знала, что такое любовь), это всего лишь символ, но государство зиждется на символах. Завтра же ночью я разнесу этот символ в клочки – и сам вместе с ним взорвусь.

– Не делай этого, Ф., пожалуйста.

– Почему?

Я мало что смыслю в любви, но что-то сродни этому чувству тысячей рыболовных крючков вырвало у меня из глотки возглас:

– ПОТОМУ ЧТО ТЫ НУЖЕН МНЕ, Ф.

Лицо моего друга озарила печальная улыбка.

вернуться

57

Воля Господа – запретить такой обряд, достойный порицания и сожаления (фр.).

вернуться

58

…что кровь мучеников есть семя христиан (фр.).