Пропавшее войско - Манфреди Валерио Массимо - Страница 49

Наши воины карабкались вверх по тропинке, на которой сражались всего несколькими часами раньше, освещая себе дорогу факелами, их сопровождали люди с рукотворными носилками; вернулись парни уже глубокой ночью с трупами погибших.

Их оказалось не менее тридцати — сраженных во цвете молодости, выживших в великой битве у ворот Вавилона, чтобы встретить бесславную, неприметную смерть в дикой стране. Я рассматривала их по очереди и не могла сдержать слез.

Лицо двадцатилетнего юноши, покрытое смертельной бледностью, с мутными глазами, едва не разорвало мне сердце.

Ксен устроил похороны: отряд выстроился, чтобы отдать павшим почести, в то время как флейты играли тягостную, пронзительную мелодию, напоминавшую крик. Тела поместили на три больших деревянных помоста и сожгли, окропив вином, пепел собрали в глиняные сосуды, потом участники церемонии десять раз прокричали имена погибших, держа в руках копья остриями к небу, и, пока отблески пламени плясали на щитах, мечи их раскалили в погребальном огне, согнули и похоронили вместе с урнами.

Потом зазвучала песнь — мрачный, печальный гимн, подобный тем, каким мы внимали в Сирии, под усеянным звездами небом пустыни, и мне показалось, что я слышу одинокий и мощный голос Менона-фессалийца на фоне общего хора. Его уже не было с нами, как и этих юношей, которые еще утром на моих глазах карабкались вверх по крутым склонам, протягивая друг другу древки копий. Скорбная и звучная песнь друзей сопровождала их в потусторонний мир — в слепой мир, где вместо воздуха — земля, а вместо хлеба — глина.

На следующий день вновь отправились в путь и вскоре поняли, что напрасно обольщались. Враги вели себя еще злее, дорога становилась все труднее и непроходимее. Мы двигались по еще более неровной земле, хребты следовали один за другим — в этом краю уже не стоило рассчитывать ни на перемирие, ни на возможность переговоров. Преследовавший нас дикий народ хотел, чтобы мы погибли — все до единого.

За каждый холм, за каждую высоту снова велся нещадный бой. На сей раз Ксен скакал впереди, в то время как Софос охранял тыл армии. По небу плыли длинные и узкие серые тучи, похожие на острия копий: они стремились к югу, навстречу нам. Быть может, Ксен увидит в этом дурное предзнаменование. Но пока он действовал с невероятной силой и быстротой: каждый раз, едва завидев высоту, с которой враг мог нанести удар или помешать нашему продвижению, он со своим отрядом бросался занимать ее; если холм уже был захвачен врагом, атаковал с неиссякаемым напором. Но кардухи оказались хитрыми: часто оставляли занимаемую позицию еще до схватки и прятались или же захватывали новую. Для них это не составляло труда: они были одеты в кожу и вооружены луками, в то время как нашим, в доспехах, с огромными щитами в руках, каждое движение стоило вдвое больших усилий.

Горцы хотели обессилить нас, измотать, а потом, когда не сможем ступить ни шагу, — добить. Но они плохо знали воинов в красных плащах: я видела, как Эврилох из Лус, молодой человек, закрывший Ксена своим щитом, бьется, словно юный зверь: он подбирал стрелы кардухов и бросал в них же, словно копья, часто попадая в цель; видела темные руки Агасия-стимфалийца, блестевшие от пота, разившие врагов; Тимасий и Клеанор вели своих людей наверх, чередуясь, так чтобы одни могли перевести дух, пока вторые сражаются. Защищенная сверхчеловеческими усилиями, ценой крови, длинная колонна, включавшая вьючных животных, рабов и женщин, медленно двигалась вперед, шаг за шагом, к месту остановки, которое мы пока что даже представить себе не могли.

Потом тяжкому ратному труду пришел конец: солнце село за кромкой лесов, последние крики утихли, превратившись в предсмертный хрип, в самой высокой точке неба показался серп луны, и вдруг, как по волшебству, перед нами явилась долина.

Взгляд отдыхал на этой мирной картине.

Долина оказалась большой и почти ровной, с дальней стороны ее закрывал небольшой холм, из конца в конец пересекала речка с прозрачной водой. На севере высилась гора: закат окрашивал ее в багряные тона, на большом уступе стояла деревня. Каменные дома — первые за долгое время. Соломенные крыши, маленькие окошки, маленькие двери. Тропинка в скале вела к речке, и девушка в красно-зеленой одежде, с черными волосами, украшенными сверкающей медью, грациозно спускалась по ней, неся на голове амфору на маленькой подушечке. При ее виде наступила такая тишина, что мне показалось, будто я слышу позвякивание браслетов на ее лодыжках.

Наконец-то мы будем спать в безопасности, в одном из многочисленных домов; кому не хватит места — разместятся в амбарах с зерном или в загонах для скота. Софос выставил часовых, в том числе у подножия гор, ограничивающих долину. Все надеялись на то, что худшее осталось позади.

И никто в это не верил.

Девушка, которую мы видели на тропинке, ведущей к реке, не вернулась. Мне все еще вспоминается ее изящная, горделивая фигура, и я спрашиваю себя: а не была ли она видением, божеством гор или реки, покидавшим опустевшую деревню, чтобы исчезнуть в лесу или раствориться в прозрачных водах?

Воины разожгли костры, зная, что за нами все равно следят и лучше уж поесть наконец горячей еды. Ксен пригласил к своему столу Эврилоха из Лус и аркадийца Никарха, вместе с Софосом и Клеанором. Я так и не поняла, что это — прощальный ужин перед встречей в потустороннем мире, подобный тому, какой восемьдесят лет назад устроил царь воинов в красных плащах, сражавшийся против самой большой персидской армии всех времен? Ксен рассказал мне историю этого царя, уже ставшую легендарной, — царя, не носившего ни короны, ни богатых одеяний: только тунику из грубой шерсти и красный плащ, как и триста воинов, бившихся под его началом, которые погибли в месте под названием Фермопильское ущелье. Волнующая история. Мне вспомнились слова Софоса: «Давайте есть и пить… завтра…» Внезапный порыв ветер унес прочь окончание фразы.

Когда все отправились по домам, я подошла к моему летописцу с бокалом теплого вина.

— Что будет завтра?

— Не знаю.

— Они снова станут нападать?

— До тех пор, пока хоть один из них останется в живых.

— Но почему, почему они не позволят нам уйти? Неужели не понимают, что им самим это выгодно?

— Ты хочешь сказать, что кардухам было бы гораздо легче пропустить нас, чем пытаться помешать?

— Именно. Многие из них погибли, многие ранены, и будут новые жертвы. Какой в этом толк? Имеет смысл сражаться, если есть шанс отразить нападение врага. Но мы уже здесь и хотим лишь пройти через их земли. Ведь они тоже отлично понимают: оружие, которое остается в теле человека, убивает его; то, что проходит насквозь, не задев жизненно важных органов, — щадит. Никто не желает умирать без причины. Как это объяснить?

Ксен сделал глоток вина и ответил:

— Знаешь, что говорит переводчик? Армия Великого царя напала на эту страну и исчезла в никуда. Один раз местные сделали это, и сделают снова. Горцы просто хотят, чтобы все усвоили: они уничтожат любое войско, проникшее на их территорию. Тогда никто не станет больше нападать на их страну.

— А Тиссаферн? Ведь он тоже хотел расправиться с нами. Все по той же причине?

Ксен кивнул:

— По той же самой: кто сюда пришел — уже не вернется обратно.

— Но почему персы не сделали этого, когда мы были окружены, без пищи и воды? Зачем им понадобилось убивать наших военачальников?

Ксен покачал головой.

— А откуда взялись переводчики? Кто прислал их нам?

— Не знаю.

Я пробудила в нем сомнения, как и в тот раз, когда наши полководцы отправились на встречу с персами.

— Осторожно, Ксен. Добродетель бессильна против обмана.

— Знаю, но здесь все сражаются одинаково храбро, все в равной мере рискуют жизнью. Я полностью доверяю своим товарищам — от главнокомандующего до рядового воина. И еще кое-что: предательство никому не выгодно. Мы можем спастись лишь единственным способом: выполнить свой долг, стать единым целым.