Пропавшее войско - Манфреди Валерио Массимо - Страница 63

Ксен вмешался:

— По моим сведениям, никто никогда не добирался до реки Океан, кроме флотоводца Великого царя, одного грека из Карианды, и, насколько мне известно, она очень далеко — в тысячах стадиев. Помните, что говорил Кир? «Империя моего отца столь велика, что на севере люди не могут жить из-за холода, а на юге — из-за жары».

— Но он не говорил о востоке! — не унимался Нет.

— Это ничего не меняет: крайняя точка на востоке и крайняя точка на западе находятся на одном расстоянии от святилища в Дельфах; эта река не может впадать в Океан: в противном случае она должна быть длиннее Нила.

— Я знаю, почему ты хочешь идти вдоль ее течения, — продолжал нападки Нет. — Думаешь, что это Фазис, и хочешь организовать колонию в его устье!

Многие из присутствующих повернулись к Ксену, принялись кричать и ругать его. Летописец вынул меч из ножен, бросился на Нета и зарубил бы, не останови его остальные.

— Это клевета! Кто-то распустил грязные слухи, чтобы опорочить меня. Из зависти к тому, что я сделал для армии к настоящему моменту.

— Да, по лагерю ходят подобные слухи, не стану отрицать, — ответил Нет, успокоившись, — но они весьма правдоподобны. Ты человек без земли, без родины. Если вернешься в Афины, тебя прикончат, потому что в битве за Пирей ты сражался против демократов.

Он знал все, этот Нет, — по крайней мере о прошлом Ксена и о его изгнанничестве.

— Если тебе удастся основать колонию с этими людьми, обретешь вечную славу; на площади нового города в твою честь воздвигнут статую с благодарственной надписью основателю. Ты ведь об этом мечтаешь, верно? Тем более что воины не знают, куда идти. Разве не отличное решение?

Снова вспыхнула яростная перепалка. Ксену удалось вставить слово:

— Предположим, ты прав. И что? Если бы даже таковым было мое намерение — что в этом плохого? В любом случае решает совет армии. У меня нет никаких полномочий на то, чтоб принимать столь важное решение. Даже главнокомандующий Софос не мог бы отдать вам подобный приказ. Но если ты думаешь, будто я настолько ослеплен честолюбием, что готов подвергнуть опасности жизни товарищей, которых уважаю и люблю, послать всех на смерть в бесконечной, покрытой льдами земле, — значит, ты презренный пес, подлец, прикрывающийся клеветой. Я пытаюсь спасти их, вывести отсюда надежным путем, чтобы они не умерли от непосильных тягот один за другим.

— Ах так?! — закричал Нет, хватаясь за меч.

— Ну хватит! — воскликнул Софос. — Мы идем дальше. Ксен прав: эта река может быть только Фазисом, — значит, речь идет о нескольких днях и она начнет спускаться к морю. Будем следовать вдоль ее течения — и это нас спасет. Тысячи препятствий уже преодолели — преодолеем и это.

Участники совета стали расходиться, ворча и жалуясь, но продолжили поход — снова двигались вперед, на протяжении многих дней. Выносливость воинов казалась мне невероятной: помимо холода и снежных бурь им неоднократно приходилось сражаться с местными племенами, устраивавшими засады, нападавшими по ночам, скрывавшимися за густой пеленой снега, чтобы потом внезапно выскочить навстречу с леденящими душу криками.

Софос разработал хорошую тактику, чтобы добиться своего, — старался не созывать совет военачальников. Только отдавал приказы. Долгое время это действовало, потом люди вновь стали проявлять недовольство.

Ксен перестал вести летопись — только делал очень короткие заметки. Много раз ночью, в палатке, я видела, как он открывает ящик с белым свитком, окунает перо в чернила, пишет несколько слов — и останавливается. Не смела спросить почему: ведь о причине я и так догадывалась. Он хотел обосновать перед самим собой этот выбор, стоивший нам огромных потерь. Однако больше всего меня поражало то, что Софос оказывает ему безоговорочную поддержку. Речь шла не просто о совпадении мнений: ведь иной раз ошибочность принятого решения выглядела столь очевидной, что должны были возникнуть хотя бы сомнения. Мои постепенно усиливались.

Как мне хотелось научиться читать знаки, которые Ксен чертил в своем свитке; знать, что он считает достойным памяти, а что предает забвению! Он помрачнел, нервничал и все время молчал. Говорить с ним с каждым днем делалось все труднее.

Однажды вечером мы вновь попали в трудное положение: перевал впереди закрыли плотные ряды воинов в шкурах и с большими луками, напоминавшими оружие кардухов; они непрерывно обстреливали нас, но тяжелой пехоте удалось заслонить нас от стрел, плотно сомкнув строй и выстроив стену из щитов, наложенных один над другим. Одновременно на нас напали с тыла, и Ксену пришлось бросить часть людей в том направлении. Мы который раз оказались в окружении. Полководцы встали во главе самых сильных воинов армии: Эврилоха из Лус, длинноногого Аристонима, огненноволосого Аристея и других, — и подозвали трубачей и флейтистов. Это могло значить лишь одно: решили идти в атаку и не останавливаться до тех пор, пока враг не будет разбит и уничтожен. Отряд избранных расположился в середине клина тяжелой пехоты, и, когда флейты в унисон заиграли боевой марш, когда барабаны забили, заставив сердца задрожать, клин пошел в наступление: из-за плотно сомкнутых щитов торчали лишь ясеневые древки копий, а потрепанные красные плащи разительно выделялись на фоне заснеженного пространства. Стрелы вонзались в огромные щиты, увеличивая их вес, но воины неумолимо двигались по склону холма. Когда до столкновения между двумя армиями оставалось совсем немного, заиграли трубы — так громко, как никогда прежде, — их голос наложился на звуки флейт и барабанов, оглашая всю долину. В это мгновение строй раскрылся, и отряд из пяти полководцев и десяти лучших воинов, до сей поры не участвовавший в битве, бросился к перевалу. Он налетел на врага с такой силой, что опрокинул его ряды, один за другим, разбил строй, после чего разделился на две части и ударил неприятеля с обоих флангов; на некотором расстоянии следовала остальная армия. Менее чем через час никого из дикарей не осталось в живых, однако все они сражались с такой безудержной яростью, что ранили и покалечили многих наших и немалое количество убили.

После того как резня закончилась, отряд повернул назад и воссоединился с отрядом Ксена, уже начинавшим отступать, после чего сражение возобновилось с новой силой. Повсюду звучал боевой клич, подхваченный сотнями, тысячами голосов, и когда наконец утихли рев, вопли и пронзительная музыка флейт, конные разведчики отправились на перевал, теперь свободный от неприятеля.

Вопреки ожиданиям радостных криков не последовало. Вероятно, дозорные увидели по ту сторону нечто ужасное, от чего воодушевление их угасло. Ксен на своем Галисе поскакал вверх по склону, добрался до вершины, спешился и растерянно уставился перед собой: река, служившая нам до той поры проводником, исчезла!

24

Всю армию охватила паника: воины преодолели жестокие испытания, испытали нечеловеческие страдания. Потеряли стольких товарищей, пробираясь по землям, становившимся все более непроходимыми и пустынными. Надеялись, что движутся по верному пути, в конце которого их ждет избавление от мук, спасение, объятия моря. А теперь все растаяло в одно мгновение — именно тогда, когда полагалось праздновать победу.

Нет подошел к Ксену с насмешливой улыбкой и ехидно бросил:

— Река исчезла. Что будем теперь делать?

Летописец не ответил, продолжая молча смотреть на девственно-белую равнину.

— Так что? — повторил Нет.

— Пока ничего. Река не исчезла. Эту долину ветер продувает с севера, здесь очень холодно. Река замерзла, и ее покрыл снег. Днем мы сможем обнаружить Фазис.

— Ах вот как? А потом? Будем ждать весны и оттепели? Это, конечно, шанс, но когда твоя река растает, нас уже не будет: здесь не видно ни деревень, ни какого-либо укрытия, ни места, где мы могли бы пополнить запасы продовольствия.

Софос положил конец их спору:

— Мы разобьем лагерь здесь, а завтра, когда взойдет солнце, примем решение. Дикари, напавшие на нас, не с неба свалились: вероятно, где-то поблизости находятся их деревни. А пока что поищите дрова и разожгите костры: небо ясное, этой ночью будет очень холодно.