Четыре листа фанеры - Козловский Евгений Антонович - Страница 15

«Оку» и «шевроле» не «шевроле» потащило назад, они даже боками слегка хлопнулись; уазик замер в тросе коренным эдакой русской тройки.

Капитан выскочил из машины навстречу выскочившим из своей ментам, и даже присутствие Алины не смогло удержать его от лексического набора, диктуемого ситуацией.

Не говоря уже о ментах…

Черный зрачок смерти

Из почтового ящика в парадной Алина вытащила яркий, плотный, заграничный конверт и заграничную же плоскую бандероль; не удержалась, тут же на лестнице вскрыла; капитан подоспел, заглядывал через плечо. В пакете оказался совершенно невероятный по интенсивности цветов, по качеству бумаги журнал, в котором, листнув, обнаружила Алина маленькое свое фото и большую, на иностранном языке набранную, статью. В конверте – ксерокопия чека и письмецо, тоже по-иностранному.

– Поздравляю, – сказал капитан и поцеловал Алину в висок. – Постепенно становишься богатенькой. Сколько ж это по черному курсу? – Повертел чек. – Приглашают?

– Ты ж журналистов не любишь, – ответила Алина, отпирая дверь.

– Я отечественных не люблю. Неконвертируемых, – пояснил Мазепа.

– Господи, как устала… – едва не упала Алина на диванчик, в прихожей, ногу об ногу сняла туфли.

– Я прямо в душ, ладно? – скорее констатировал, чем спросил капитан и, сбросив на ходу свитер, рубаху, брюки, скрылся за дверью ванной.

Алина еще раз взглянула на статью, на копию чека, на приглашение, прикрыла глаза. Может, и впрямь дернуть? Но без Мазепы она не согласна. А он?..

Алина поймала себя на этом вот «без Мазепы не согласна» и подумала:

«А собственно, почему? Ведь происшествие в „Трембите“, которому я стала полуслучайной свидетельницей, не в первый раз уже мерещится в эдаком вот странном ракурсе, к хоть капитан и предостерегает от реконструкций, что ему, с другой стороны, остается делать, как не предостерегать?..»

…Бесшумной тенью, с погашенными фарами скользит по узким каким-то задворкам капитанов «шевроле» не «шевроле», словно дредноут в ночном тумаке посреди открытого моря, отыскивает местечко поукромнее и, отыскав, припарковывается…

…Мазепа берет из бардачка картонную коробку от шампуня, открывает, вынимает пучок седых волос на ячейчатой капроновой подложке, бутылочку с клеем – кисточка в пробке. Профессионально, двумя-тремя быстрыми мазками обрабатывает подбородок, лепит к нему пучок, глядится в зеркальце заднего вида…

(Алине показалось даже, что она помнит, будто от капитана в тот вечер, в вечер второго их знакомства, чуть попахивало спиртовой основою клея. Тогда она приняла это за алкоголь, теперь же… А что теперь? «Показалось»… «Будто»… Да одни эти слова говорят сами за себя! Нельзя, нельзя строить даже смутные подозрения на «будто» и «показалось»! Хорошо, посомневаться времени еще достанет, она и так тем только и занята, что сомневается. Вперед, вперед, вперед! En avante!)

…Седобородый Мазепа перегибается назад, извлекает не то из-за, не то из-под сиденья серый макинтош, о пропаже которого так неожиданно и постоянно будет убиваться бедный его отец, широкополую шляпу, на ходу облачаясь, идет проходными дворами. Перед тем как вынырнуть на освещенную улицу в десятке метров от «Трембиты», снимает с предохранителя «зауэр». Резко входит, коротким взглядом окинув публику, мазнув и по Алине с восточным ее приставальщиком (интересно, узнал он ее в тот миг?), скрывается за служебного дверью. Отстраняет в стремительном движении девушку-подавальщицу, распахивает дверь директорского кабинета.

Директор, склонившийся над бумагами, приподнимает голову, и в глазах его мгновенное недоумение сменяется узнаванием, замешанном на сильном, на грани ужаса, страхе. Директор, однако, пытается страх преодолеть: из скольких переделок вышел, неужто тут не подфартит?

– Сюда-то-ты мог бы не приходить? – говорит Мазепе озабоченно-беззлобно. – Ну как засечет кто? Этот твой маскарад – он только для школьного бала годится.

– Не рассчитал, Коляня? – заботливо осведомляется капитан. – Отпустил шестерок? Решил: народу много, куда этот мудак сунется?

– Слушай, Богдан, а чего ты на меня тянешь? – переходит директор Коляня в наступление, но в наступление, конечно, липовое: он явно накручивает время в расчете на случайность какую-нибудь счастливую.

И точно: под легким напором снаружи дергается дверь.

– Нина! – кричит Коляня. – Ниноч…

Договорить не успевает. Малой секунды хватает капитану достать оружие и выстрелить, да не просто выстрелить, а, как пишут в кодексе, «с особым цинизмом»: дырочка, маленькая такая, аккуратная, возникает в том точно месте, в каком возникла год назад во лбу бармена. А с той стороны, с затылка, образуется огромная пробоина, и брызги мозга и кости летят веером над головою, заляпывая свежие обои.

Капитан прячет «зауэр», спокойно отпирает дверь и, потеснив плечом встревоженную Ниночку, углубляется в подсобные коридоры, толкает дверь черного хода, срывая на ходу бородку, макинтош скидывая. Не бегом вовсе, просто энергичным, обычным для себя шагом пересекает двор, скрывается в подворотне, проныривает сквозь нее, сквозь следующую, тенью проскальзывает в тень-«шевроле», запускает мощный неслышный мотор и снова бесшумно по тем же задворкам – назад. Перед выездом на освещенную улицу включает подфарники и рвет с места, как на старте «Формулы-1». Возле дверей «Трембиты» бьет по тормозам и, надо полагать, успевает поймать себя на мысли, что сегодня-то тормозные шланги выдержат любое давление. Входит в «Трембиту» и…

Алина почувствовала, что ей что-то мешает, приподняла голову, открыла глаза: мешал уставившийся прямо на нее черный зрачок пистолета, и это было так похоже на кусочек только что воображенной сцены, что Алина почувствовала холодок мистического ужаса.

На самом деле все объяснилось просто: капитан с мокрыми волосами, в коротком купальном халате держал пистолет на ладони, спрашивая:

– Откуда пушка?

Алине просто следовало ответить, что это, мол, негр из Интерпола, Джон, оставил, в подарок тебе передал. Она, собственно, и ответила, но ощущение, что зрачок пистолета глядел на нее какое-то мгновенье весьма осмысленно, так Алину и не покинуло.

– Чего ж не отдала сразу? – поинтересовался капитан. – Еще и зарядила! Только знаешь: в ванной оружие лучше не хранить, даже американское. Ржавеет.

– Что ж не отдала, что ж не отдала, – агрессивно сказала Алина, компенсируя и скрывая агрессивностью собственный испуг. – Забыла!

– Интересное кино, – улыбнулся Мазепа кривой улыбочкою. – Спрятать не забыла, а отдать забыла?

– А ты меньше о, быскивай, пока ордер не получил. В гостях все-таки.

Капитан бросил пистолет Алине на колени (хоть жест был точен, баскетболен, отшатнувшаяся Алина едва успела удержать оружие от падения), а сам стал одеваться, приговаривая:

– Ну да, конечно, штука понятная. Когда имеешь дело с преступником, всегда как-то спокойнее. Особенно когда это преступник – полицейский и, стало быть, защиты искать не у кого.

Алину забила нервная дрожь. Тут все смешалось: и реакция на оружейный зрачок, и обида капитана, который вот-вот, казалось, уйдет навсегда из ее квартиры, из ее жизни, закончит одеваться и уйдет, и главное, что он заговорил о невысказанных ее подозрениях прямым текстом.

– Ну не сердись, слышишь, я не хотела… – поднялась Алина, оставив пистолет на диванчике, нежным пальцем провела по капитановой руке.

Как ни странно, этого пустяка достало Мазепе, чтобы размякнуть: видать, и самому не хотелось покидать уютную квартирку, уютную эту женщину, и он продолжал ворчать по инерции, а точнее, чтобы не показать, как мало ему надо, чтобы размякнуть.

– Да нет, пожалуйста. Каждый человек, я считаю, имеет право носить оружие. Но только с одним условием: уметь им пользоваться. Я даже готов подарить его тебе… на свадьбу. Хоть и очень уж он хорош. – Капитан взял пистолет с диванчика и по-мальчишески погладил его. – Люблю оружие, – признался уже вполне беззаботно. – Так что завтра с утра стрельбы. На даче. О'кей?