Человек-компьютер - Крайтон Майкл - Страница 45

Грант шагнул вперед:

— Послушай!

— Что? — обернулся мальчик.

Внезапно Грант оробел.

— Э-э… можно я тебя провожу?

Мальчик посмотрел на него с подозрением. Грант мысленно обругал себя за принужденность тона. Ведь детей все время предупреждали, чтобы с незнакомыми людьми они не разговаривали. Мать предупреждала и его, этого мальчика, шедшего сейчас по улице, которую так хорошо помнил Грант — человек, догнавший мальчика и теперь шагавший с ним рядом.

— Вот, — заговорил он, стараясь не показать, как волнуется, — леденцов хочешь?

Мальчик посмотрел на кулек. Искушение было слишком велико — не так уж часто мог он покупать себе конфеты.

— Спасибо, — ответил мальчик. — Мои любимые.

— Я знаю, — сказал Грант и прикусил язык, увидев, с каким удивлением посмотрел на него мальчик. — То есть… они и мои любимые. Возьми еще. Да бери весь кулек.

— Но ведь вы тоже их любите?

— Пустяки, куплю еще, если захочу.

К тому времени, когда они дошли до угла, мальчик уже рассказывал о своих занятиях живописью. Чтобы добиться этого, Грант спросил, чем он любит заниматься, и, не дожидаясь ответа, высказал предположение, что, вероятно, он занимается живописью.

— Как вы догадались? — спросил мальчик, от изумления широко открыв глаза.

Гранту почему-то вдруг стало стыдно — как будто его уличили в обмане.

— У тебя вид… как у мальчика, который занимается чем-нибудь таким, творческим, — сказал он, отчаянно себе твердя, что это не обман, а нечто совершенно обману противоположное — исправление несправедливости.

— Вы художник? — взволнованно воскликнул мальчик.

— Нет, — ответил Грант, и собственные слова зазвучали для него так, словно доносились откуда-то издалека. — Но всегда хотел им быть. Всю жизнь жалел, что не стал художником.

— А почему не стали?

— Потому что… считал более важным другое. Но важнее этого нет ничего на свете, ты понимаешь? Даже если трудно, даже если над тобой смеются.

— Вы и вправду так думаете?

Мальчик смотрел на него восторженно и благодарно. Грант отвернулся.

— Что-нибудь… что-нибудь не так? — встревоженно спросил мальчик.

— Нет, ничего, — ответил Грант, поворачиваясь к нему снова. — Мне хотелось бы взглянуть на твои работы. Покажешь?

Мальчик вспыхнул:

— Что вы, это же не настоящая живопись! То есть… пока не настоящая.

— Но ведь ты еще очень молод. Ну так как, ты мне ее покажешь?

— Отец сейчас дома, а он не любит чужих.

— А ты мне вынеси. Я подожду здесь, на углу.

— Хорошо.

Мальчик вернулся минуты через две с пачкой больших листов под мышкой. Грант взял их дрожащей рукой — он был не в силах унять охватившую его дрожь. Эти работы, его собственные бесценные попытки к самовыражению, давным-давно были заброшены, забыты, уничтожены. А теперь…

Грант раскрыл одну,

— О! — сказал он.

Мальчик поднял глаза, посмотрел на него снизу вверх, и углы детского рта опустились от внезапного разочарования.

— О! — изменив тон, сказал Грант.

Он быстро перелистал остальные. Они были вовсе не такими хорошими, какими он их помнил. Но это, наверное, неизбежно — расхождение воспоминаний с действительностью? В конце концов, для двенадцатилетнего подростка не так уж и плохо.

— Вам не нравится? — обеспокоенно спросил мальчик.

— Что ты, очень нравится! По-моему, превосходно. — Гранта снова охватило чувство вины, только на этот раз еще более острое. Усилием воли он прогнал его. — Надо работать дальше — у тебя талант.

Тут из окна над ними раздался хорошо знакомый ему голос, и вниз, на них с мальчиком, посмотрело столь же хорошо знакомое ему лицо. Грант закинул голову и увидел своего давно умершего отца. На него же, но со страхом смотрел и мальчик.

— Что ты там делаешь? — грубо крикнул отец.

— Я просто… Сейчас иду, — и мальчик повернулся к Гранту спиной.

Отец пристально посмотрел на Гранта и отошел от окна.

— До свиданья, — сказал мальчик, — мне надо идти.

— Хорошо, — сказал Грант, а потом вдруг заговорил с лихорадочной поспешностью и настойчиво: — Но помни, что я тебе сказал. Ты не должен бросать своих занятий живописью — не должен, слышишь? Я здесь только… проездом, больше не появлюсь. Так обещай мне, что не бросишь занятий. Обещаешь?

— Обещаю, — ответил мальчик. — Честное слово.

Уже растворяясь в темноте парадного, он обернулся и сказал:

— Спасибо за леденцы.

И исчез.

Грант постоял секунду, глядя ему вслед, а потом повернулся и пошел с этой улицы, из своего прошлого, во тьму будущего.

Он увидел над собой карие глаза доктора Майера. Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, где он и что с ним происходит. Потом…

— Но ведь я не должен здесь быть! — воскликнул он, приподнимаясь и садясь на кушетке. — Это какой-то трюк!

— Но разве вы не побывали в прошлом?

— Д-да. Нет. Черт возьми, я не знаю! Как будто бы побывал. Но это ни к чему не привело — я такой же, как прежде.

— Вы уверены?

Грант растерянно повертел головой.

— А ваша память? — тихо сказал доктор Майер. — Загляните в свою память.

— Подождите, — выдохнул Грант. — Да, верно!

Странно. Будто смотришь на что-то сразу с двух точек. С одной — я только что встретил мальчика, выходившего из школы. С другой — воспоминание о том, как лет сорок назад меня остановил незнакомый человек… и угостил леденцами. Я отчетливо помню все. — Он задрожал. — Как жутко!

— Надеюсь, это доказывает, что никакого трюка не было?

— Может быть. Не знаю. Но ведь вполне могло быть и что-нибудь другое. Скажем, препарат меня одурманил, я говорил сам с собой, как говорят во сне, и зарыл где-то глубоко в себе ложное воспоминание. Все как на самом деле, но…

Внезапно Грант замолчал. Он облизал губы и снова почувствовал приторный до тошноты вкус леденцов.

— Я вас слушаю, — сказал психиатр.

— Не знаю… может быть, вы и правы. Но почему тогда я не изменился? Если не считать того воспоминания, я такой же, каким был всегда. Кое в чем, может, и изменился, но не настолько, чтобы это имело значение. Иначе бы меня здесь не было.

— У меня был когда-то больной, страдавший манией преследования, — сказал доктор. — Он считал себя непризнанным гением.

— Какое это имеет отношение ко мне?

Психиатр улыбнулся.

— Я сказал ему, что такого не бывает. Ни один человек не может сказать: «Я гений, которому не дают ходу». Гений может сказать: «Когда-то мне пытались не дать ходу» — но и только. Сама природа гениальности такова, что не дать ходу гению невозможно.

— И все-таки я не понимаю, при чем тут… — Грант запнулся.. — То есть, по-вашему, даже при таком поощрении… во мне просто не было того, что нужно? — Он встретил взгляд Майера и сник. — Да, теперь вспоминаю. Вспоминаю, как ожил, когда незнакомый человек сказал мне, чтобы я не бросал занятий живописью. И я обещал ему, что не брошу — обещал я, я сам. — Он судорожно схватил психиатра за рукав. — Но я должен, обязательно должен этого добиться! Вы можете отправить меня туда еще раз?

— Могу. Но… вы продолжаете думать, что из этого вышел бы толк?

Грант как будто собирался что-то сказать, но только пожал плечами и растерянно покачал головой.

— Даже при второй попытке, — сказал врач, — мы бы не изменили Вселенной в нужной мере. Теперь понимаете? Мы совершаем те же ошибки, избираем тот же, по-нашему ложный, курс. Но только это вовсе не ошибки, и курс не был ложен. И то и другое — единственное, что нам было под силу.

Грант резко поднял голову:

— Но в таком случае мы просто марионетки! Получается, что у нас нет свободы выбора. А не вы ли мне говорили, что у нас есть возможность изменять нашу жизнь?

— Да, такая возможность у нас есть — в пределах, которые устанавливает для каждого из нас наша собственная натура, и в пределах, которые мы устанавливаем для самих себя. Если нам удается выйти за эти пределы, значит, мы уже за них вышли.