Душеприказчик - Краснов Антон - Страница 77

Рэмон оцепенел. Голову вдруг наполнили мощные, чистые аккорды. Музыка текла и переливалась, как дорогое терпкое вино через край чаши. Рэмон Ррай не был ценителем музыки, хотя именно музыкальное искусство, в отличие от многих других, особо ценилось на Аррантидо. Нет, он не был специалистом, но эту мог оценить даже он. Рэмон замер завороженно… Аня скосила на него взгляд и рассмотрела, что у арранта сделались совершенно невидяшие глаза, как у новорожденных младенцев – словно затянутые полупрозрачной радужной пленкой. Аня схватила его за руку и рванула, потому что и лицо у него стало безжизненное, блаженное.

А в нескольких шагах от Рэмона уже нарастал холм из вязкой болотной жижи, он тускло отливал на солнце, а бурая масса у самой границы топи начала отходить от берегов, отхлынула, мало-помалу обнажая изрытое дно с торчащими из него корешками и подводными растениями. Табачников открыл рот. Его нижняя челюсть прочно улеглась на грудь, и до поры до времени он даже не пытался ее поднять.

Даже сектанты-аррантопоклонники, которые (можно судить вполне определенно) не очень адекватно воспринимали окружающую действительность, – и те окаменели. В их догматических мозгах как-то не укладывалось явление ожившего болота. Между тем горб из болотной жижи продолжал расти. Люди оцепенело смотрели, как обнажаются берега внушительной котловины… Высота вала достигла уже пяти метров, и Рэмону Рраю, не отрывавшему от него глаз, вдруг почудились в бесформенной громаде грунта очертания почти человеческой фигуры, а в тусклых отсветах, оставляемых солнцем на боках вала, – тяжелый, холодный блеск глаз. Более образованному Олегу Павловичу вдруг полезли в голову легенды о големах, о том, как некий иудейский мудрец в Праге XVII века вдохнул жизнь в мертвые песок и глину[52]… Конечно, Рэмон Ррай не думал ни о чем подобном. Он все выше поднимал голову, следя за верхушкой поднимающейся топи, которая вдруг напомнила ему древний могильный курган. Рэмон никогда не видел могильных курганов, и на его родине погребали совершенно по-иному, – откуда же такие мысли?..

По поверхности «кургана» пробежала рябь, и в остановившемся вокруг Рэмона воздухе вдруг стало жутко и стыло. И тут трясина прыгнула на него.

Она прыгнула, как дикая кошка, и сначала показалось, что вся масса топкого грунта, ила, воды, что заполняла болото, взмыла в воздух и выстелилась в этом прыжке. Позже (когда рассудок всех видевших это вернулся в привычные берега) удалось выяснить, что, конечно же, вверх взмыло далеко не все болото. Рукав придонного ила, густого, зловонного, густо взбаламученного, метнулся в сторону Рэмона, словно огромная змея.

Рэмон Ррай попытался отпрыгнуть, хотя захолодевшие ноги упорно отказывались слушаться. Он перекатился по траве, чувствуя, как неотрывно смотрит на него тысячеглазая топь… Что-то тяжелое ударило его по коленям, оплело щиколотки, молодой аррант вцепился пальцами в траву, вырывая целые пучки. У него сразу же отнялись ноги. Он просто перестал их чувствовать, потому что мертвый холод властно вошел в жилы. Он трепыхнулся и понял, что это конец.

…Гендаль Эрккин вышел из оцепенения быстрее всех. Он видел, как надвинулась на Рэмона Ррая огромная вязкая масса, непостижимым образом спаявшаяся в тугое, почти живое тело. Из него выдвинулись один за другим несколько похожих на щупальца рукавов, и одно из этих «щупалец», длиной метров в десять и никак не меньше метра в диаметре, накрыло молодого арранта и начало всасывать в себя. Мелькнуло перекошенное, белое лицо. Движения Рэмона, сломанные, конвульсивные, казались похожими на дерганья куклы, повисшей на веревочках и управляемой нетрезвым кукловодом… Пес не медлил и не колебался. Он выхватил ММР и, вскинув его, стал стрелять.

Сначала ничего не произошло. Потом от «щупальца» отвалились несколько внушительных грязевых пластов, и, наконец, оно переломилось и упало наземь, уменьшившись в объеме не меньше чем на треть. Рэмон Ррай, надо отдать ему должное, мгновенно пришел в себя и, остервенело смахнув с бедер липкую, напитанную илом слизь, отпрыгнул подальше от берега.

Но это была лишь короткая передышка.

Вся масса воды, ила, придонных торфяных отложений, глины, топкого грунта, в котором засели длинными извилистыми корнями многочисленные болотные растения, – двинулась на сушу. Один за другим из толщи монстра выстрелили несколько щупалец, подобных тому, что разрушил Гендаль Эрккин. Тварь была быстра, дьявольски быстра, она вывалилась на берег, и только теперь стало возможным оценить размеры этой махины…

Пес уже не снимал пальца с клавиши пуска ММР. Он задрал голову, оглядывая нависающий над ними холм, по поверхности которого упругими струями циркулировала вонючая зеленая волна – не стекая на траву. Он стрелял, не думая о том, что будет дальше, после того, когда кончится заряд аккумуляторов. Не думая, что у этой громадной тысячетонной твари нет уязвимых мест. О том, что даже ММР не может причинить осязаемого вреда даггону.

– Дядя Генда-а-аль!!!

«Первый раз мальчишка так меня назвал, – очень спокойно для такой-то ситуации отметил Эрккин. – А то все Псом, и каторжником, и скотиной. По сути, все оно правда. Пес, каторжник, скотина. И, верно, умру, как пес, защищающий своего…»

– А-а-а!..

Рэмон Ррай перехватил лопату, которой еще недавно они отбивались от сектантов (двое из них уже был подмяты и забраны трясиной). Он подскочил к одному из щупалец и с силой вонзил в него лопату, как будто это смехотворное усилие могло остановить ожившую топь. Лопата легко вошла в податливую «плоть» и накрепко засела в ней, как ни пытался Рэмон вырвать ее обратно.

– Кретин! – закричал Эрккин, уничтожая еще одно щупальце, едва не подмявшее Рэмона. – Отходи, быстрее!..

Ррай попятился и, споткнувшись о неподвижно сидевшую на земле Аню, упал. Гигантская масса нависла над ним и тяжело, ощутимо вибрировала в воздухе, рождая упругие волны, от которых гнулась трава, а в ноздрях глубоко застревал запах [тошнотворной гнили.

И вдруг – едва ли не на расстоянии протянутой руки от арранта – громада замерла. Рэмон завороженно смотрел, как вода, циркулирующая по поверхности живого холма, вдруг начала замедлять свой бег. Он моргнул раз-другой, а вода уже замерзала со скоростью, не поддающейся осмыслению. Он видел, как блеснули кристаллы льда, как накрепко схватились морозом верхние пласты, а из трещин повалил вдруг холодный белый дым.

Лекх Ловилль много мог бы порассказать о таком дыме…

Страх…

Древний страх, вернувшийся вместе с ним из небытия, вдруг заставил его застыть на месте, не в силах шевельнуть новым ТЕЛОМ. Нет, не этот молодой аррант!.. Хотя и в нем было нечто, чему Зог'гайр никак не мог дать истолкования. Но тут – другое. Точнее, другой. И Зог'гайр прекрасно чувствовал его астральный облик, его мощь, переливающуюся, словно энергетический вихрь, совсем близко. Асахи!.. Неужели тут еще сохранились те, кто изгнал даггонов в прошлое Пришествие? Нет, нельзя в это верить, потому что вера легко овеществляется и обрастает плотью, подобно тому, как воплощается в реальность ночной кошмар.

Страх!.. ОН изгоняет Зог'гайра из его временной телесной оболочки, и источником этого страха был неясный, слабо светящийся контур на склоне холма. Боль нарастала. Нужно выбрать всю энергию из этого комка грязной земли, в который Зог'гайр вдохнул жизнь, – нужно покинуть оболочку.

Какая боль!..

Сын ллерда Вейтарволда задрал голову и, работая ногами, стал отползать. Он вцепился в запястье замершей от ужаса Ани, а потом наконец-то вскочил и, почти волоча за собой девушку, бросился наутек – вверх по пологому склону, подальше от трясины.

И очень вовремя.

Потому что именно в этот момент с вершины замерзшего (за минуту или меньше?) холма соскользнул внушительный пласт обледенелого грунта. Примерно так же скалываются и соскальзывают с ледяного щита Антарктиды громадные куски льда, становящиеся айсбергами. Пласт рухнул на то место, где за несколько секунд до этого лежали на траве Рэмон Ррай и Аня Лапшина. Ледяные иглы легко прошили мягкую почву, и глыба-сколок прочно засела в почве.

52

Табачникову, по-видимому, вспомнилось еврейское предание о пражском раввине Леве, создавшем голема – оживленного магическими средствами глиняного великана.