От мира сего - Крелин Юлий Зусманович - Страница 33

Люся. За что же вы можете вынести выговор? Никаких даже формальных оснований нет. Я не представляю.

Терапевт. Людмила Аркадьевна, вы дитя! Опытный хирург, не первый год работаете, а спрашиваете ерунду какую-то. Вот я смотрю историю болезни и сразу же вижу основание.

Люся. Интересно?

Терапевт. У вас в день операции не измерено давление. Годится ли это?

Люся. Господи! Но на операционном столе всем измеряют, и в записи анастезиолога это отмечено.

Терапевт. Запись эта говорит о том, что было на операционном столе, а с какими показателями его взяли на стол — неизвестно.

Люся. Но какое это имеет значение?! Даже формальное?!

Начальник. Это неважно. Это формальный повод и выход из положения.

Люся. Нет, нет. На это я пойти не могу. Да вы что?! Человек умер, вы находите какую-то вину — и даете выговор. Если я виновата в смерти — судить надо. Я с этим категорически не согласна.

Хирург. Но это ж надо, Люсь. Надо же спасать всех. Надо же думать о всех.

Люся. Привет. Все рассчитал, все продумал, и, главное, за меня. Ты будешь думать об общей репутации, а меня со своего счета сбросил. Я должна незаслуженно страдать. Шуточки ли, обвинение вырисовывается!

Начальник. Людмила Аркадьевна, вы должны думать не только о себе. Нам всем за вас больно и обидно. Морально мы этот выговор все на себе будем ощущать тяжким камнем. Мы же по-хорошему с вами говорим.

Зам. главврача. Напрасно вы так волнуетесь. Что вам этот выговор? Он же никак не повлияет ни на что. Вы же это отлично понимаете.

Люся. Как это не повлияет? А если они в суд подадут, то там скажут: выговор — виновата. И не хочу я, в конце концов, выговор за это. Мало мне моих переживаний? Если есть истинная погрешность — другое дело. Вынесете выговор — буду жаловаться в горздрав.

Начальник. Людмила Аркадьевна, не надо быть такой эгоцентристкой. Ведь если мы не вынесем выговор, родственники будут жаловаться дальше, в горздрав, в суд. Тебе же будет хуже. Что ты как маленькая? А мы еще вынуждены вас уговаривать, в то время как мы спасаем вас.

Так думал он.

Все эти обсуждения были прерваны звонком из горздрава. Сообщили, что жалоба одновременно поступила и туда. В ближайшую среду будет обсуждение. Велели приехать шефу и обвиняемому с историей болезни.

На этом местное обсуждение закончилось. Люся лишь написала объяснительную записку.

В горздраве было все то же самое. Там тоже пугали Люсю судом, говорили, что выговор лучше дать и все локализовать на медицинском уровне. Надо успокоить родственников. Поскольку фактически никакой вины не было, хотели, чтоб Люся сама согласилась с необходимостью выговора. Не хотели без ее согласия. То есть, конечно, власть, она все может, но делать это столь вопиюще и им всем было неприятно. Пусть сама.

Ей говорили и грозили, упоминали ее молодость и что она жизни не знает, свою старость и многоопытность, приводили тысячи примеров из прошлого. Не соглашалась. Так и не дали ей выговора. Вынесли постановление: несчастный случай.

Люся же написала им объяснительную записку.

И вот, в результате, она уже во второй раз едет к следователю.

Все те, что хорошо знают мир наш, были правы. «Нет реакции инстанций — пусть разбирается суд», — по-видимому, решили родственники.

— Ну, вот и ваша прокуратура. Опоздали?

— На десять минут.

— Да-а, нехорошо опаздывать в эту организацию.

— Извинюсь. До свидания. Спасибо.

— Удачи желаю.

Следователь ее легко извинила.

— Я тут ознакомилась со всеми бумагами. Естественно, никаких судебных претензий к вам быть не может. Мы дали все документы эксперту, он тоже не возбуждает никаких дел. Случай этот дважды разбирали ваши медицинские комиссии, и ни одна не нашла никакой вины. Раз они не нашли вины, мы-то как можем? Мы-то и вовсе профаны. — Следовательница улыбнулась. — По-моему, так? Только вот что, милая… — Люсю покоробило это обращение. «Впрочем, — тут же подумала она, — а как мы обращаемся к нашим больным?» — Вот что, милая. Придется вам написать объяснительную записку для нас, а уж мы сами ответим родственникам.

Люся села писать объяснительную записку.

ПИСЬМО

(Ответ Начальника)

Дорогой Сергей!

Или, может быть, в силу сложившейся ситуации, я теперь должен к тебе обращаться по-иному? Ну что ж:

Уважаемый Сергей Павлович!

Что есть твое письмо? Желание показать мне, кто я? Желание показать, кто ты? Прощание? Предложение забыть все и снова работать вместе?

Все это твои проблемы. Я бы оставил для обсуждения лишь последнюю — можем ли мы работать вместе.

Да. Я бы предпочитал с тобой работать вместе. И работать вместе, даже несмотря на твою точку зрения на жизнь.

Ты обрушиваешься на цель, на точку зрения. А ведь, по существу, ты сам раб своей точки зрения. Нет, милый, у меня кругозор — я думаю о многих; а у тебя кругозор сузился до точки зрения — ты каждый раз думаешь об одном. Поэтому и попадаешь в разные нелепые ситуации.

Да, мне трудно, но жалеть меня не надо, ибо мне моя цель нравится, ибо цель моя — желание помочь большому количеству людей, больных людей. Тут ни к чему разговоры о средствах — ты сваливаешь в одну кучу разные цели. Я помогаю людям, многим людям. Для этого я вынужден действовать целенаправленно. Я хочу создать у нас хорошую лечебную организацию, хорошее лечебное предприятие, дабы хорошо лечить большой коллектив больных. А если у меня такая цель, ты и сам понимаешь важность и нравственность этой цели, я вынужден иногда совершать акции неприятные, не только для тебя, но и для меня самого. Таковы законы действия в жизни. Что ж! Меня ждет возмездие в каком-то виде. Я готов платить полной ценой. Я осознаю, когда вынужден действовать не стопроцентно праведно. Но, в общем, дело мое праведное. А дело есть дело, жизнь есть жизнь. Иногда я не согласен сам с собой, но либо я работаю, либо нет. Я в своей работе руковожу коллективом и лечу коллективами целыми. Я должен думать о всех и, к сожалению, иногда решать за них.

Вот под это колесо справедливости ты и попал, и, по-моему, законно и заслуженно. Да, законно, ибо ты хочешь жить и решать для себя, для совести, — это твое право. Но расплачиваться за это ты должен по закону, — это моя обязанность.

Я не могу позволить тебе жалеть и лечить одного больного и ставить под угрозу сотни других. (Впрочем, не только я, но где бы ты ни работал, будет то же самое.)

Я не могу примириться с желанием твоим спасать и жалеть каждый раз кого-то одного. Ради будущего нашего отделения, нашей клиники ты должен не столько заботиться о каких-то, пусть даже очень близких тебе единицах, а думать достаточно серьезно и ответственно о нашем общем деле. Ты хочешь жить без цели, жить только добром — а жить нельзя без цели. Если ты врач, цель есть — лечить всех, а не творить добро единичным лицам.

К тому же мы не всегда можем сказать, что есть добро, а что — зло. Если у больного уже неудалимый рак толстой кишки, что лучше: вывести кишечный свищ наружу, чтобы ему легче было и он мог бы подольше пожить, или все оставить и зашить, чтобы мучения длились меньше времени, чтобы сократить мучительные дни. Что для этого больного добро, что зло? Ты хочешь, чтоб больной сам решал такие вещи? Нет. Приходится иногда решать за него. И иногда попадешь — окажется добро, а иногда промах — зло. Значит, надо действовать по инструкции, как для всех, и не придумывать выходы для отдельных единиц.

Истинное желание человека — неуловимая категория, работать и действовать по которой просто нельзя.

Я хотел работать с тобой доброжелательно, без крови. Но подумай сам, каково положение нашего коллектива, когда один из его членов попадает под суд медицинской общественности в результате дикой несобранности и почти криминального медицинского действия. Ведь это мы все проглядели, это наша общая вина, вина всего нашего коллектива.

Ты говорил, что и в помыслах и в делах мы должны быть нравственны. А я считаю, что в помыслах — обязательно, а уж в делах — как потребуют обстоятельства. И что значит «нравственные дела»? — критерия-то нет.