Кремлевский визит Фюрера - Кремлев Сергей - Страница 21

— Даже в сторону Польши? Или вы готовы с ней договориться?

— О, мы уже три месяца ведем с поляками переговоры о передаче Данцига и проведении экстерриториальной автострады через «польский» коридор в обмен на наши гарантии польской западной границы, зато Англия создает нервную обстановку…

Мерекалов не был профессиональным дипломатом, тем более литвиновской школы. И, очевидно, поэтому он задал Вайцзекккеру тот вопрос, который «литвиновец» не задал бы никогда. Впрочем, надо полагать, вопрос был задан в рамках поставленной ему задачи, но опять-таки — не Литвиновым, а Сталиным…

Так или иначе, полпред, с которым на дипломатическом приеме 12 января 39-го года фюрер демонстративно беседовал несколько минут, спросил прямо:

— Что вы действительно думаете о германо-русских отношениях?

Пожалуй, для того чтобы в нужное время задать этот вопрос, Мерекалов и был направлен в Германию.

В своей телеграмме в НКИД от 18 апреля он о таком повороте разговора не упомянул, просто и скупо передав в изложении следующие утверждения Вайцзеккера: «Последнее время советская печать ведет себя значительно корректнее английской. Германия имеет принципиальные политические разногласия с СССР. Все же она хочет развить с ним экономические отношения».

При этом из шифровки Мерекалова следовало, что инициатива этих заявлений шла от немца.

Однако вопрос свой он все же задал явно сам. И дело, похоже, было не только в том, что ловкий (в отличие от Мерекалова) и изощренный «карьерный» дипломат Вайцзеккер сумел навязать русскому роль спрашивающего.

Мерекалов, явно, обязан был спросить! И, опять-таки, обязан не Литвиновым! Зачем ему было отправлять в Москву 18 апреля шифровку о встрече 17 апреля, если того же 18 апреля он уехал в Москву? А он ее направил — для отчета.

В Москву же его вызвал, судя по всему, не Литвинов, а тот, кто его в Берлин и направлял — Сталин.

Вайцзеккер позже записал, что Мерекалов заявил следующее: «Политика России прямолинейна. Идеологические расхождения вряд ли влияли на русско-итальянские отношения. И они не должны стать камнем преткновения в отношении Германии. Советская Россия не использовала против Германии существующих между ней и западными державами трений и не намерена их использовать. С точки зрения России, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям. А начиная с нормальных отношения могут становиться все лучше и лучше».

Некоторые обороты этого пассажа — даже в передаче Вайцзеккера— очень напоминают стиль мыслей и речей Сталина. И, надо полагать, это не было случайным совпадением. Мог ли Мерекалов — при всем своем дипломатическом дилетантизме — «бухнуть» в «литвиновские» времена этакое без прямой и далеко не литвиновской санкции?

Вряд ли…

А вернее — нет!

Далее статс-секретарь сообщал: «Этим замечанием, к которому Мерекалов подвел разговор, он и закончил встречу».

Кто же «подвел разговор» к теме наших отношений? Скорее всего, тут случился некий дипломатический «встречный бой». С учетом возни Литвинова вокруг англофранцузов Мерекалову, как можно предполагать было, поручено провести зондаж германской стороны вне линии Литвинова. Немцам же надо было провести зондаж русских, что было делом непростым, потому что Мерекалов почти не контактировал с ними.

А тут — такой удачный повод — визит полпреда в аусамт. И вовсе не неожиданный.

Да, время подготовиться к беседе с русским у Вайцзеккера было. Было, ибо до Вайцзеккера Мерекалов уже нанес визит руководителю отдела экономической политики аусамта Вилю — с жалобой относительно срыва заказов на «Шкоде»… А Виль «любезно» порекомендовал полпреду сделать представление непосредственно статс-секретарю.

Теперь Вайцзеккер мог «невзначай» упоминать о лояльности рейха к Советскому Союзу и готовности немцев к широкому диалогу.

Немцы думали, что они ловко использовали момент, но этот момент им обеспечил, похоже, Сталин.

ИНИЦИАТИВА, впрочем, была все-таки взаимной. В то время как Вайцзеккер готовил схему предстоящего разговора с Мерекаловым (то, что он начнется со «Шкоды», было очевидно, и «экспромт» насчет зениток и пакта немцем, скорее всего, был заготовлен заранее), Герман Геринг специально направился в Рим для того, чтобы заручиться поддержкой Муссолини в деле налаживания отношений с Россией.

16 апреля во дворце «Венеция» в присутствии зятя дуче и его министра иностранных дел графа Галеаццо Чиано «наци № 2» сообщил Муссолини, что Германия склонна решить «польский» вопрос мирно, но что Польша в своей внешней политике совершает поворот не в пользу Германии…

— Думаю, — вел далее Геринг, — что тут стоило бы прислушаться к речи Сталина 10 марта, где он заявил, что русские не дадут капиталистам использовать себя как пушечное мясо…

— Ну и что? — вопросил дуче. — Это, конечно, сказано умно…

— Так вот, я хотел бы предложить фюреру через каких-нибудь посредников осторожно прозондировать в России относительно возможного сближения, чтобы потом припугнуть Польшу Россией…

— Логично! Мы в Италии и сами так думаем. В ходе торговых переговоров с русскими наше московское посольство стало разговаривать с ними более дружелюбно. И если державы «оси» решат сближаться с Россией, то мы могли бы отталкиваться как раз от торгового договора с ней.

Дуче увлекся и уже не останавливался:

— Державы «оси» могли бы объяснить Сталину, что не имеют намерения нападать на Россию. Ведь у нас в нашей идейной борьбе против плутократии и капитализма отчасти те же цели, что и у русского режима.

— Да! А если Россия заявит о своем нейтралитете, то Польша….

— Понятно! Она не шевельнет пальцем во всеобщем конфликте. Однако «демократии» от войны не откажутся, а ее надо отложить хотя бы на два-три года… И вам надо отказаться от Украины, — заявил дуче.

— У нас нет притязаний на Украину, а в связи с нехваткой сырья фюрер сам думает так же, как вы… Относительно же России уверен, что мы с ней договоримся…

Согласие Муссолини было получено, и Геринг— зондировавший почву явно по поручению фюрера — сразу же сообщил об этом в Берлин. И теперь ничего не препятствовало Вайцзеккеру назначить Мерекалову дату встречи —17 апреля…

Взаимный зондаж удался и здесь. Теперь Мерекалов мог уехать в Москву с информацией. То, что прием в аусамте и совещание в Москве очень удачно пришлись друг к другу по срокам, могло быть и простой случайностью.

Но сами факты взаимных зондажей были вполне логичными с точки зрения национальных интересов двух стран.

Совещание в Политбюро было напряженным…. 21 апреля Майский приехал в Москву. 24-го собирался уже отбыть обратно — с остановкой в Париже для информирования тамошнего полпреда Якова Сурица. Однако уехал Иван Михайлович лишь 29-го…

И за эти дни произошло многое…

В Кремле Майский подробно доложил о ситуации и настроениях в Лондоне, и по его же собственной оценке картина получалась малоутешительная. Сам он тем не менее считал, что договариваться необходимо с Англией и Францией.

Докладывал на совещании, естественно, и Мерекалов. И его информация наводила более чем на размышления — она подталкивала к вполне определенным выводам. Особенно с учетом того, что Гитлер в речи 28 апреля, произнесенной в рейхстаге, не допустил ни одного антисоветского выпада. То есть конфиденциальная информация по линии полпреда и его заместителя Астахова (он тоже присутствовал 17 апреля при беседе Мерекалова со статс-секретарем аусамта и вел записи) публично подтверждалась Германией теперь уже на высшем государственном уровне.

А из Лондона в дополнение к сказанному Майским шла иная информация — об отклонении наших разумных предложений.

Молотов открыто обвинил Литвинова в политическом головотяпстве. Что же. Давно было пора!

Сталин молча попыхивал трубкой.

Но смотрел на «Папашу» Макса чрезвычайно недружелюбно.

Формальным итогом совещания стало решение продолжать диалог с Лондоном и Парижем.

Но фактически главным решением стала скорая отставка Литвинова.