Тайна графа Эдельмута - Мелкумова Анжелина - Страница 17

17

Вы знаете, бывает такое в жизни: ощупываешь себя руками и спрашиваешь «Я ли это?» Или: «Не снится ли мне все?» Или так: «А не сошел ли я с ума?» Если с вами такого не случалось, то поздравляю — вы живете счастливой жизнью без треволнений.

А вот с Эвелиной такое случалось уже в третий раз. Впервые это было, когда ее, нищую сироту объявили наследницей графских земель. Во второй раз — когда вместо отца явился колдун, желавший ее умертвить. И вот теперь — снова…

«Я ли это? — думала Эвелина, стоя в толпе между Марион и корзиной. — Или, может быть, мне все это снится?.. Ах, нет: наверное, я просто сошла с ума». А вы? Что бы вы подумали на ее месте? — …ваше сиятельство! — громко восклицал на сцене мальчишка, переодетый «Эвелиной». — Я так счастлива, так невыразимо счастлива оказаться в отчем замке! И мне бы хотелось как-то отблагодарить господа за чудо, которое он сотворил со мной, превратив из сироты в графиню!

— Что же ты хочешь сделать, дочь моя? — спрашивает высокий худой мужчина с крючковатым носом. Геральдические «ящеры» на его красном бутафорском плаще без слов говорят зрителям, что перед ними «граф Шлавино». — Как же ты хочешь отблагодарить господа за чудо?

— Как? Да очень просто — сделав самое что ни на есть богоугодное дело! — отвечает мальчишка, одетый «Эвелиной». — Завтра же утром я объявлю славный город Альтбург свободным на все века от графской власти!

— Свободным? — восклицает «граф Шлавино». — Свободным?! Ни за что! Я не допущу этого! Город Альтбург навсегда останется моей собственностью! Как эта шляпа! — срывает он с головы шляпу и, бросив на пол, топчет ногами. — Как это яблоко! — вынимает он из-за пазухи яблоко — и с хрустом откусывает половину.

Гул в толпе: альтбуржцам не нравится сравнение со шляпой и яблоком.

— Но ваше сиятельство не может мне перечить! — раздается звонкий голос. Мальчишка в платье гордо задирает нос: — Я, а не вы — единственная законная владелица графства. И если я так сказала, то, значит, так и сделаю: с завтрашнего же дня бедные славные альтбуржцы будут свободны от вашей кабалы!

Громкие одобрительные крики среди зрителей.

Следующий акт: на сцене — ночь, «граф» хлопает по плечу директора театра. То «управляющий графа Шлавино» — толстый и ни капельки не похожий на Бартоломеуса:

— Ну, верный мой Безголовый Монстр, вся надежда — на тебя. Напугаешь ее до смерти — получишь двенадцать золотых гульденов. Напугаешь до обморока — только одиннадцать.

«Граф» удаляется. Выходит «Эвелина».

— А-а-а-а-а-а-а-а! — рычит как можно страшнее Безголовый Монстр и снимает свою бутафорскую голову.

— А-а-а-а-а-а! — ревет толпа следом, приходя в страшное волнение.

— Ах! — падает без чувств «Эвелина».

— Ах! — падают без чувств две женщины в толпе.

Снова выходит «граф», тащит за собой гроб.

— Ну вот, — говорит он, затаскивая в гроб «Эвелину», — ну вот, теперь ты никогда не освободишь Альтбург. И он навсегда останется под моим каблуком… Как этот вот таракан, — добавляет он радостно, раздавливая что-то на полу. — Я еще введу новую пошлину — пошлину на воздух, которым дышат альтбуржцы. Ага, это хорошая мысль. А то слишком глубоко они дышат…

Раздаются тяжелые удары молотом: это «граф Шлавино» забивает крышку гроба.

Пожалуй, в своем сравнении с тараканом или в реплике про воздух наш «граф» перебрал: из толпы на сцену летят гнилые яблоки — и одно попадает «графу» в ухо. Выбегает директор — «Безголовый Монстр»: что вы, многоуважаемая публика, это ж всего лишь актер, он ни в чем не повинен…

В третьем акте — грустное зрелище: на забитый гвоздями гроб садится гордый орел (с подрезанными крыльями и с веревочкой на лапе, чтоб не улетел). Это — «сам граф Эдельмут», настоящий отец Эвелины, превращенный колдуном в орла.

Стуча клювом по крышке гроба (а может, склевывая оттуда кусочки хлеба), орел зычным голосом, идущем из-за сцены и очень напоминающим голос директора, сетует на колдуна, превратившего его в птицу:

…Ни мечом в бою, ни секирой Он меня поразить не сумел. Но, коварный, темною ночью Просто дубинкой огрел. …Превратить меня хотел в капусту, Но и этого не смог. Стал я птицей гордой, но грустной, Отомстить ему дал зарок!

— Вставай, о дочь моя, вставай! — перешел на прозу орел, настойчиво стуча по крышке гроба (а может быть, пытаясь выклевать последнюю крошку из щели между досками). — Воскресни, дочь, и накажи злодея! Дай свободу городу Альтбургу!

И наконец — самое радостное: крышка гроба с силой выбивается, орел, хлопая крыльями, отлетает в сторону, «воскресшая Эвелина» садится в гробу и благословляет народ.

А на месте исчезнувшего за сценой орла появляется новое лицо… — сам «граф Эдельмут». Он улыбается, вытаскивает из-за пазухи свиток — и машет пером, «подписывая» документ, дарующий городу свободу.

Толпа ревет, в воздух летят шапки, актеры раскланиваются, представление закончилось.

* * *

Далее события развивались… не сказать чтоб стремительно — но торопливо: с переходом с шага на бег.

Волоча по улицам тяжелую корзину домой, девочки весело распевали:

— …восстань из гроба, святая Эвелина-а!.. Воскресни там-тарам-там-там!.. Восстань из гроба, святая…

На пороге лавки их встретил Ханс-горшечник — щербатая улыбка до ушей, в руках листочек:

— Девчонки-и! Вам письмецо-о!

— Наконец-то! — подпрыгнула от радости Эвелина. — Известия от Бартоломеуса! — И поскорее развернула послание.

Это было волнительно. Они так долго ждали известий! И надо сказать, их не слишком беспокоило, добудет Бартоломеус волшебные конфеты или нет. Но жив ли он здоров и не попался ли в руки злодею-графу — вот что тревожило их все эти дни. Марион читать не умела, Эвелина умела по складам. Однако то, что она прочла…

То, что она прочла!..

Записка была короткая:

«Все идет отлично. Я у цели. Завтра выхожу замуж.

Ваша Жозефина».

Вот так. Немного постояв и поморгав, Эвелина снова перечла послание.

«Все идет отлично. Я у цели…»

Потом еще раз десять-двадцать…

Потом Марион сказала, что может быть, это зашифрованное письмо — и надо его читать вверх ногами.

Письмо перевернули кверху ногами, и Эвелина снова попробовали прочесть… Ах нет, вспомнила Эвелина, зашифрованные письма читают задом-наперед!

Но когда прочла задом-наперед, то получился какой-то… какой-то арабский язык. А поскольку арабского обе не знали, чего, видно, Бартоломеус совсем не учел, то со вздохом отложили письмо и занялись приготовлением ужина.

Одно радовало: Бартоломеус жив-здоров, в руки злодею-графу не попался. И это решено было отпраздновать.

Сварили вкуснейшую уху, которую тут же очень и очень оценил господин Фаульман. Пеночке дали просяную лепешку. А в горшок матушки Молотильник налили немного мятного чаю, отчего лицо ее подобрело и приобрело выражение мечтательного раздумья.

Вот и все. Заедали все репой, политой медом — вкуснейшее блюдо! А когда пиршество уже подходило к концу, в дверь постучали.

— Да? — откликнулась Эвелина. А Марион с опаской приоткрыла дверь.

На пороге стоял незнакомец. Несуразно большая голова, почти полное отсутствие лба, маленькие глазки да вдобавок и багровый цвет лица создавали впечатление необычайной уродливости. А густо покрытые волосами шея и руки делали его похожим на черта.

Однако спокойная поза, в которой незнакомец находился — скрестив руки на груди и слегка склонив голову набок — а также задумчивый, даже грустный взгляд говорили о том, что бояться его, кажется, не надо. Более того: каким-то шестым чувством девочки поняли, что передними…