Тайна графа Эдельмута - Мелкумова Анжелина - Страница 37

Пусто, сыро, пахнет гнильем. Давно тут, верно, никто не живет. Расседлали, поставили под драный навес лошадей. Разожгли полуистлевшее тряпье, что в хижинке нашли. Продрогли как собаки — потому сделали вид, что не заметили иссохших костей, найденных в тряпье.

Чем было, перекусили и принялись располагаться на ночлег.

Жутко было. Не спалось. В последний раз выбравшись наружу — снова моросил мерзкий дождь, — Бартоломеус посмотрел на темные башенки замка, что виднелись сквозь ветви. И вздрогнул: окна башенок мерцали голубым светом.

Полыхнет — погаснет. Полыхнет…

— И-и-хо-хо-хо-хо! — раздалось приглушенное со стороны навеса.

Обеспокоенный, поспешил он к лошадям.

Кляц, кляц, кляц, кляц… — уныло шлепали капли дождя по грязи. Из-за тучи выплыл кусочек луны, посмотрел одним глазом на слякоть на Земле, поморщился, ушел поскорей за тучу.

…Дверь хижинки распахнулась, Бартоломеус ворвался внутрь. Вид ошеломленный, волосы дыбом, глаза широко раскрыты.

— Вилли!

— М-м-м… — заворочался в углу сонный ком.

— Не кажется ли тебе… Вилли, да не спи! Была у моего жеребца, когда мы его вчера покупали, белая отметина на лбу? Была или нет?

— А?.. На лбу?.. — силясь что-то сообразить, пробормотал Вилли.

— Да, на лбу, вот тут! — показал Бартоломеус.

— Была, была. — Широкий зевок. — Как же…

— Куда же она в таком случае подевалась?!

Тишина. Мерное похрапывание. Стучит по крыше дождь.

Пошагав в задумчивости вперед-назад, Бартоломеус вдруг остановился, наклонился к печи, вытащил кусок остывшего угля. Размашисто начертал во всю стену крест.

Отбросив уголь, встал пред крестом на колени.

— Господи! Сохрани нас от вампиров, оборотней и всяческих нелюдей! — Сняв шапку вместе с головой, истово перекрестился.

— Аминь, — хрюкнул Вилли во сне.

Наутро страхи улетучились. Дождь перестал, солнышко улыбалось, птички пели. Пахло мокрой еловой хвоей и шишками.

Правда, белая отметина так и не появилась на морде у гнедого. (Ну да Бог с ней, какая от нее польза).

А кости, вытряхнутые из тряпья, все еще белели в углу хижины. (Но упрямо думалось, что то не останки жертвы, а кости злодея-упыря, зарубленного честным рыцарем).

И вообще, жизнь была прекрасна, замок стоял — вот он. А там, в башне, в железной клетке томится…

— …господин мой, граф Эдельмут, — говорил Бартоломеус, сложив руки и глядя в небо. — И не сегодня-завтра мы его освободим. Помоги нам, Боже, свершить это правое дело. Пошли нам свое благословение, и в помощь… — тут он прикинул кое-что, — толкового ангела, чтоб помог нам пробраться в замок без препятствий.

— И-и-хо-хо-хо-хо! — заржал бедовый жеребец без отметины. Но на него даже не взглянули.

…Для начала обошли замок вокруг. Искали, нет ли где лаза. Стены были настолько ветхие, что вполне могли где-нибудь и подразвалиться.

Нет, лаза не было.

Ну да не беда. Расположившись под сосной, Бартоломеус принялся рыться в своем сундучке. Одна голова, вторая… пятая… десятая…

Наконец была выужена правильная — желанная и искомая — голова графа Шлавино. К ней — алый плащ с зелеными ящерами и небольшой меч. Вот оно — наинадежнейшее средство. Сменив голову и подпоясавшись мечом, Бартоломеус полюбовался на себя в луже.

Графскому камергеру внешность менять было незачем. Сдвинув шапочку на затылок чисто по-камергерски, он направил коня вслед за «господином».

Ну, была не была.

Объехали замок, подъехали к воротам.

Переглянулись. Чего упырей днем-то бояться?

Приложив к губам рожок, Вилли протяжно затрубил.

Солнышко улыбалось, птички пели.

Замок молчал…

«Ту, ту-туу, ту-туууу!» — повторил рожок.

Тишина… Только солнышко улыбается. И птички поют.

«Ту, ту-ту-ту-ту-ту-ту-туу, ту-тууууу!» «Ту-тууу!» «Ту-тууу!»

Господи, да вымерли они все, что ли!

Вздрогнув, Вилли Швайн посмотрел на Бартоломеуса. А Бартоломеус — на Вилли Швайна.

— Похоже на то… — хрипло произнес один.

— Похоже на то, что…

— В замке живут одни только вампиры.

— И тогда…

— И тогда, крути не крути, а придется сюда ночью прийти.

Поворотив коней, всадники медленно удалялись от неприступного замка.

Солнце нагло ухмылялось в глаза. Птицы протрезвонили все уши. И вдобавок ко всему гнедой недоумок без отметины, пережевывая удила, то и дело принимался ржать:

— И-и-хо-хо-хо-хо!.. И-и-хо-хо-хо-хо!..

Стемнело, закончился славный денек. Солнце скатилось за лес, смолкли птицы.

Молча покинув хижинку, «граф» и камергер снова вскочили в седла.

В последний раз кинули взгляд на кучу тряпья с костями внутри (не иначе, какой-нибудь честный рыцарь, попавшийся в лапы злодею-упырю) и с тяжелым сердцем поскакали в сторону замка.

Вот он: в вечерних сумерках уж полыхают в окнах башен голубые огоньки.

Снова подъехали к воротам.

— Труби, камергер, — мрачно приказал «граф».

«Ту, ту-туу, ту-тууу!» — заиграл рожок на губах Вилли.

И еще не смолкло эхо, как заскрежетали засовы, заскрипели ворота.

Глава 2

Про человечью и нечеловечью еду, голубые огоньки и Цветок Смерти

Скрипели ворота, скрежетали засовы, бегали слуги.

— Ваше сиятельство! Какая честь! — подскочил малый с лицом белым как снег. А клыки — длиннющие! — изо рта торчат.

«Вампиров бояться — в вампирский замок не соваться», гласит старая пословица. Или что-то в этом роде. Но уж если сунулся…

Растянув губы в улыбке, Бартоломеус приветливо кивнул:

— А, это ты, как тебя там…

— Кровавый Клык, — улыбаясь, напомнил малый. — Ваше сиятельство уж успели меня позабыть. А где господин Упырь?

— С Упырем случилось несчастье. — Нахмурившись, Бартоломеус соскочил с коня.

— Несчастье? — разинул рот слуга.

— Убился твой господин, — объяснил Вилли, забирая поводья обоих коней. — Ногу покалечил. И лежит сейчас в трактире, бедный, охает да стонет.

— Дьявол! — огорчился малый донельзя. — Сей же час пошлю вампиров с носилками! Впереди длинная ночь — у нас есть время!

И убежал.

Верный слуга!

Правда, тотчас вернулся.

— Эй, Беззубое Страшилище! — крикнул сухонькому старому вампиру с обломанными клыками. — Проводи гостей в покои. Ты, Цветок Смерти, — это уже юной девушке, — позаботься об ужине. А вы двое — ты, да ты, да ты — возьмите лошадей, отведите в конюшню. Да живей крутитесь!

Похоже, Кровавый Клык был здесь за главного — так ловко и уверенно раздавал распоряжения. А может, отоспались мертвецы за день, и теперь бегают, юркие как тени, щелкая зубами, светя себе в темноте красными глазками…

— И-и-хо-хо-хо-хо! — раздалось из конюшни в глубине двора. У Бартоломеуса защемило сердце. Ибо послышался ему в этом ржании вопрос: «Сядешь ли, хозяин, еще когда-нибудь мне на спину?»

Вздрогнул, почувствовав: больше не сядет. Но сожалеть поздно. Вслед за старичком-вампиром — кости, обтянутые морщинистой кожей — последовал в башню.

Темное сырое здание, лунный свет едва проникает сквозь узенькие окошки. Скрипучая винтовая лестница ведет в верхние покои.

Скрип, скрип, скрип…

Клыки все раскрошились, жаловался старичок-слуга, привычно семеня с факелом по гнилым ступенькам. (Ножки легонькие, не ходит — плывет. Ступеньки под ним даже не скрипят). Раскрошились клыки, кушать нечем стало. Без клыков — какой вампир? Никакой. Рассохнусь скоро, в прах превращусь.

Завел в темную залу, воткнул в стену факел. Красные блики пламени побежали по сводам потолка, по гобелену во всю стену: «Шабаш ведьм».

Совсем уж не по себе стало. Подойдя к окну, Бартоломеус попытался разглядеть: звездное небо, золотую луну, чернеющие тени холмов…

Ничего не разглядел — сплошь чернота и летучая мышь за окном: прильнула к стеклу, крылья растопырила, так и ест красными глазками.

— А вот и я! — ворвался в залу малый с кровавым именем.