Проблемы жизни - Кришнамурти Джидду - Страница 111

«Я не теолог и не принадлежу к числу религиозных людей, — продолжал он далее, — я был в церкви едва ли десяток раз, это никогда не имело для меня значения. Мне трудно принять все бессмыслицы, которые совершаются в церквях. Но в парке присутствовала сущность, — если можно употребить это слово, — в которой жило и пребывало все существующее. Ноги мои дрожали, я был вынужден снова сесть и облокотиться о дерево. Ствол дерева был живым, как и я; а я составлял часть этого дерева, часть бытия, часть всего мира. Я, должно быть, все же упал в обморок. Всего этого было для меня слишком много: яркие, живые краски, листья, скалы, цветы, неправдоподобная красота окружающего. И над всем пребывало благословение...

Когда я пришел в себя, солнце было уже высоко. Обычно мне надо около двадцати минут, чтобы дойти до парка; но в тот раз прошло почти два часа с тех пор, как я вышел из дома. Мне казалось, что у меня не хватит физических сил идти обратно; я сел, стараясь собрать силы, и не отваживался думать. Пока я медленно возвращался домой, все то, что я пережил, оставалось со мной; оно было со мной в течение двух дней и исчезло так же внезапно, как и пришло. Тогда-то и начались мои мучения. В течение недели я не подходил близко к своей конторе. Мне хотелось вернуть это необыкновенное переживание, я хотел снова жить и навсегда остаться в этом мире блаженства. Все это случилось два года тому назад. Я начал серьезно думать о том, чтобы оставить все и уехать в один из уединенных уголков мира, но в глубине сердца я знаю, что не смогу подобным образом вернуть пережитое. Никакой монастырь не может предложить мне такого переживания, никакая церковь не сможет зажечь свечу, потому что они имеют дело со смертью и тьмой. Я думал поехать в Индию, но отказался и от этого. Тогда я попытался прибегнуть к наркотику; он в какой-то мере преобразил вещи, сделал их более живыми, но наркотик — это совсем не то, чего я хочу. Это недостойный путь переживания; это просто обман, но не нечто реальное».

«И вот я пришел к вам, — сказал он в заключение. — Я отдал бы свою жизнь и все, что у меня есть, чтобы снова жить в том мире. Что мне делать?»

— Сэр, это переживание пришло к вам неожиданно. Вы никогда его не искали; но пока вы пребываете в состоянии поисков, вы никогда его не получите. Ваше желание снова жить в экстатическом состоянии препятствует появлению нового, свежего переживания состояния блаженства. Вы понимаете, что произошло: у вас было переживание, а теперь вы живете мертвым воспоминанием о вчерашнем событии. То, что было, стоит на пути нового.

«Не хотите ли вы сказать, что я должен отбросить все, что было, и забыть об этом? И продолжать при этом свою жалкую жизнь, с каждым днем умирая от внутреннего голода?»

— Если вы не будете оглядываться назад и просить большего — а это нелегкая задача — тогда, возможно, то самое, что находится вне вашего контроля, сможет действовать, как ему будет угодно. Жадность, даже в самом высоком смысле, порождает скорбь; стремление получить еще больше открывает дверь времени. Это блаженство не может быть куплено никакой жертвой, никакой добродетелью, никаким наркотиком. Это не вознаграждение, не результат. Оно приходит, когда пожелает; не ищите его.

«Но было ли это переживание реальным, было ли оно переживанием высочайшего?»

— Мы хотим, чтобы другой подтвердил, уверил нас, что это было, и тогда мы нашли бы в этом убежище. Такого рода уверенность или защищенность в том, что было, даже если это было реальное, лишь усиливает нереальное и питает иллюзию. Переносить в настоящее то, что прошло, независимо от того, приносило ли оно удовольствие или страдание, значит препятствовать реальному. Реальность, реальное не имеет длительности. Оно существует от мгновения к мгновению, вечное, неизмеримое.

ПОЛИТИК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ДЕЛАТЬ ДОБРО

Ночью шел дождь, и благоуханная земля была еще сырой. Тропа вела в сторону от реки и проходила среди старых деревьев и манговых рощ. То была тропа пилигримов, и тысячи проходили по ней, так как уже более двадцати столетий жила традиция, что все добродетельные пилигримы должны шагать по этой тропе. Но время года для паломников еще не наступило, и в это особенное утро по той тропе шли только деревенские жители. В своих ярко расцвеченных одеждах, освещенные сзади солнцем, с грузом сена, овощей и дров на головах, они были очень живописны. Они шли, смеясь и разговаривая о деревенских делах, и в их движении были грация и достоинство. По обе стороны дороги, насколько мог видеть глаз, простирались зеленые поля озимой пшеницы, большие участки гороха и других овощей, предназначенных для рынка. Стояло прекрасное утро с ясно-голубым небом, и на землю снизошло благословение. Земля была живая, щедрая, богатая и священная. Это не была святость того, что создано руками человека, это не была святость храмов, священнослужителей и их книг. Это была красота совершенного мира и полного безмолвия. Человек погружался в это безмолвие; деревья, травы, огромный бык составляли его часть; даже игравшие в пыли дети чувствовали это безмолвие, хотя ничего о нем не знали. Оно не было чем-то преходящим; оно оставалось там, не имея ни начала, ни конца.

Это был политик, который хотел делать добро. Он чувствовал, что не похож на других политиков, ибо действительно беспокоился о благосостоянии народа, о его нуждах, здоровье и развитии. Конечно, он был честолюбив, но кто же без честолюбия? Честолюбие помогало проявлять большую активность; без него он был бы ленив и не способен сделать достаточно много для других. Он стремился войти в состав кабинета и был уже на пути к этому, и если бы достиг цели, увидел бы, как его идеи осуществляются в жизни. Он путешествовал по всему миру, побывал в различных странах и изучал программы разных правительств. После тщательных размышлений он смог разработать свою собственную программу, которая могла бы принести благоденствие его стране.

«Но теперь я не знаю, смогу ли я все осуществить, — сказал он с большой скорбью. — Понимаете, совсем недавно я почувствовал себя плохо. Доктора говорят, что я должен отнестись к этому спокойно; но мне предстоит очень серьезная операция, и я не в состоянии примириться с такой ситуацией».

— Позвольте вас спросить, а что же вам мешает спокойно это принять?

«Я отказываюсь примириться с перспективой стать инвалидом на всю оставшуюся жизнь и лишиться возможности осуществить то, что хочу. Я знаю, по крайней мере на уровне слов, что не в состоянии бесконечно удерживать темп, которым шел до сих пор; если же слягу, мой план может вообще никогда не осуществиться. Найдутся, конечно, другие честолюбивые люди, а в этом деле собака собаку съест. Я присутствовал на нескольких ваших беседах, поэтому подумал, что следует прийти к вам и обсудить вопрос».

— Крушение надежд — не в этом ли заключается ваша проблема, сэр? Перед вами перспектива длительной болезни и связанного с ней снижения популярности и приносимой вами пользы; но вы считаете, что не можете примириться с этим, так как жизнь страны чрезвычайно оскудеет, если ваш план не будет осуществлен, не так ли?

«Я уже говорил, что обладаю таким же честолюбием, как и мой возможный преемник, но кроме того, я хотел бы делать добро. С другой стороны, я действительно серьезно болен и вместе с тем просто не в состоянии примириться с болезнью, и отсюда во мне происходит мучительный конфликт. Я сознаю, что этот конфликт усиливает мою болезнь. Существует и другой страх — не за семью, которая хорошо обеспечена, но страх перед чем-то, что я никогда не был в состоянии выразить словами даже самому себе».

— Вы имеете в виду страх смерти?

«Да, я думаю, дело именно в этом. Может быть, здесь даже страх прийти к концу, не выполнив то, что был намерен совершить. Возможно, как раз в этом и заключается причина страха. Но я не знаю, каким образом можно его ослабить».

— Потребует ли ваша болезнь полного устранения от политической деятельности?

«Вы знаете, как это все происходит. Если я не буду находиться в центре событий, обо мне забудут, а планы мои не будут иметь никаких шансов на осуществление. По сути дела это будет просто уход от политических дел, а мне этого не хотелось бы».