Вологодская полонянка - Федорова Полина - Страница 6

Веселились все, начиная от грузчика-хэммала и кончая Карачи, ханом и ханбике. Но праздники проходили, и за ними вновь начиналось царствование скуки и унылого однообразия.

Для Таиры первые три года замужества пролетели, словно три дня: позавчера был туган куну, то бишь понедельник — день путешествий и торговли, вчера — вторник, ытлар куну — день небесного всадника, а сегодня кан куну, или среда, — банный день и день рода. Она прожила это время бездумно, будто проспала, и в этом коротком ее сне уместились и безумные скачки по Арскому полю (ей пытались, конечно, запретить показываться верхом на людях, ибо тому противились законы шариата. Она соглашалась, клятвенно заверяя, что подобное не повторится, а назавтра снова садилась на коня и мчалась посадом к Арским воротам, оставляя далеко позади ханских телохранителей-джур в тяжелых доспехах), и казанские шумные базары, и жуткое путешествие тайным подземным ходом из ханского дворца на берег Казанки, и нечастые ночные посещения Ильхама в его спальне.

Он все же вошел в нее. И случилось это чаяниями самой Таиры по наущению старой Айхи. Древняя бике, как оказалось, знала такие интимные приемы и позы любовной игры, что глядя на ее сухонькую фигурку и похожее на сморщенное печеное яблочко лицо, обладание таковыми сведениями трудно было даже и предположить. Верно, речной разбойник ушкуйник Анбал не сразу, но все же сумел добиться от юной полонянки Айха-бике известного расположения и преподнести ей не один любовный урок.

Однажды, одаривая Ильхама привычной лаской и улучив момент, когда плоть его восстала и приобрела твердость железного прута, Таира закинула на Ильхама ногу и, направив мужнино естество в себя, уселась на него верхом. Несмотря на то что боль тотчас пронзила ее тело, она, как учила старая Айха, стала приподниматься и опускаться на муже, будто села на коня и отрабатывает джигитовку. Ильхам изумленно посмотрел на нее, однако принял игру. В постели он был ленив и всегда предпочитал отдавать инициативу жене, а чаще наложницам. Несколько раз его плоть, мокрая и скользкая, выскакивала из нее, но ханбике быстро отправляла ее на место, уже не испытывая боли. Впрочем, и сладости той, о которой говорила Айха, она тоже не почувствовала.

Скоро Ильхам напрягся и излился в нее несколькими толчками. Приняв семя, Таира осторожно, дабы оно не вылилось из нее, сползла с Ильхама и заснула, лежа на спине. Когда месячные очищения в положенный срок не наступили, она обрадовалась, что наконец понесла, и поделилась об этом с Айхой. Та, осмотрев ее, лишь отрицательно покачала головой. И оказалась права: очищения вскоре пришли, и никакой беременности не случилось.

Таира жила в каком-то оцепенении. Когда же оно спало и она будто проснулась и открыла глаза — прошло уже три года, и женщина, появившаяся из девочки-подростка, вдруг увидела, что у резных львов и барсов на дверях ханского дворца отбиты носы, и узнала, что для того, чтобы подать воду в фонтан Райского сада, лошадь внутри водяной башни у устья речки Булак должна пройти по кругу, вращая подъемное колесо, несколько сотен раз.

Она поняла, что если родовитый бек до хрипоты отстаивает на Диване какой-нибудь новый закон или указ, то, скорее всего, этот указ нужен для удовлетворения собственных корыстных интересов самого бека, и что если тебе что-то дарят, улыбаясь и восхищаясь тобой, то в скором времени от тебя что-либо попросят или даже потребуют. И еще молодая женщина увидела, что Ильхам не только ленив в постели, ню слаб и безволен характером и не блещет ни умом, ни доблестью.

А в середине апреля, сразу после вскрытия Итили-Вологи, дошла до Казани весть, что великий князь московский Иван собирает рати, дабы идти опять сажать на престол Казанский хана Мохаммеда-Эмина, все это время просидевшего безвыездно удельным князьком в русском городе Кашире, данном великим князем ему в кормление. И нет чтобы Ильхаму послушать сардара Хамида или бека Аль-Гази, которые предлагали, не медля обнести все казанские посады единой острожной стеной и углубить осыпавшиеся крепостные рвы вокруг города. Только и добились беки от Ильхама, что к месяцу маю были починены стены вокруг посада.

Русские же, собрав более ста тысяч воинов, в середине мая подошли к устью реки Свияги, разбили передовые полки Хамида и осадили Казань. Скоро урусы подтащили к крепостным стенам большие осадные пушки и стали бить тяжелыми каменными ядрами по городу, чиня большие разрушения, а одно из ядер, мячиком отскочив от дозорной башни, разбило купол усыпальницы казанского хана Махмутека, правнука ордынского хана Тохтамыша. Сей печальный случай был истолкован шейхами и муллами как худой знак.

Торговый и ремесленный люд Казани роптал и требовал от Ильхама и его карачи заключения скорого мира с русскими. Иноземные купцы, собрав товары и пожитки, подались из города вон. Цены на базарах подскочили втрое. Люди собирались в кучи, шептались, недобро посматривая на проезжающих вельмож, задирали ханских джуров и доставали из схронов припрятанное до поры оружие. Назревала явная смута. Карачи Ильхама, беки Кул-Мамет и Урак склоняли хана на Диванах к скорейшим мирным переговорам, прекрасно понимая, что усиливавшаяся с каждым днем опасность может привести, возможно, к непоправимым последствиям.

— Потеряем Казань, великий хан, — особо кипятился старый Урак, раздраженно тряся перед лицом Ильхама редкой козлиной бородой. — И тогда падет оплот ислама на берегах Итиля, возможно, навсегда.

Однако хан был в нерешительности и на уговоры карачи неумно твердил одно и то же:

— Ничего, отсидимся. Стены Казани крепкие.

Карачи переглядывались меж собою, а Кул-Мамет, знакомый с обычаями урусов, даже выразительно покрутил своим пальцем у виска. Дескать, не иначе что наш хан того…

Карачи, перестав склонять заупрямившегося Ильхама к переговорам с московитами и не видя более в том проку, самостоятельно снеслись с русскими воеводами. После недолгих тайных переговоров с их давним знакомцем князем Данилой Холмским, они открыли ворота города русским полкам. Ильхам, пребывая за трапезой и хмельной от выпитого вина, не сразу и сообразил, что случилось. То, что с ним произошел большой кирдык, он понял только в русской колымаге, трясущейся по ухабистому Уракчинскому юлу, где за стволами придорожных деревьев мелькали яркие блестки великой реки Вологи.

Когда русские приставы с толмачом вошли в покои Таиры, та, казалось, вовсе не удивилась.

— Собирайся, царица, — сказал старший из приставов и посмотрел на толмача. Тот перевел.

Таира вызвала прислужниц и на глазах неверных стала неторопливо собирать вещи.

— Скажи ей, пусть поторопится, — буркнул толмачу пристав, переминаясь с ноги на ногу. — Данила Михайлович велел немедля освободить царский дворец от прежних хозяев.

— Господин пристав просит, чтобы вы поторопились, — перевел толмач, стараясь не встречаться взглядом с ханбике.

Таира выпрямилась и гневно посмотрела на толмача.

— Скажи ему, что мне торопиться некуда.

Затем, повернувшись к приставу, ожгла его взглядом:

— В урусский зиндан [11]я не опоздаю.

— Что она сказала? — спросил пристав.

— Она просит, чтобы вы немного подождали.

— Это не все. Что она еще сказала? — строго посмотрел на толмача пристав.

— Что в русское узилище она не опоздает, — добавил толмач.

Пристав хмыкнул и уважительно посмотрел на ханбике. Более он не торопил ее и терпеливо ждал, пока она соберет все необходимое. К тому же вещей было не так уж много. Таира закончила сборы, накинула платок, закрыв им нижнюю часть лица, спокойно посмотрела в глаза приставу и твердо произнесла:

— Я готова.

— Она готова, — перевел толмач.

— Добро, — ответил русский и, пропустив вперед себя ханбике с прислужницами, вышел из покоев. Внизу Таиру ждала русская колымага с выпавшими оконцами и побитой временем и молью бархатной обивкой — старый подарок великого князя Ивана ханбике Нур-Салтан, два десятка лет простоявший в каретном сарае. Таира села в нее, у ног притулились прислужницы, и колымага, запряженная парой узкобрюхих татарских лошадей астраханского заводу, покатила с ханского двора в неизвестность, громыхая кованными серебром колесами по дубовым настилам. За речкой Булак колымага неожиданно остановилась, послышались крики и, как водится, русская брань:

11

Тюрьму, застенок.