Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 31

Повели в дом. Большой и толстый показал пистолет.

— Не вздумай бежать!

Тот, что шел впереди и будто был у них главный, кинул на него недовольный взгляд, поморщился.

На первом этаже в большой комнате царил беспорядок. Посредине — круглый стол, на нем — объедки, пустые бутылки, стаканы. Главный прошел наверх и скоро вернулся. Кивнул Анне:

— Иди за мной!

— Вы мне скажите, что вы от меня хотите?

Главный взял стул и сел напротив. Смотрел на пленницу без зла, — будто даже с интересом и симпатией. Ему было лет тридцать, взгляд сливово-черных глаз нетверд, суетлив, — он или трусил, или стыдился своего поступка и говорил нехотя. Казалось, он не по своей воле творил преступление.

Это был знакомец Кости — Бидзина, но Анне он своего имени не раскрывал. На правой щеке под глазом у него чернело родимое пятно. «Преступников, — вспомнила Анюта чьи-то слова, — Бог метит».

— Так скажите же, что вам надо?

— Мы возьмем автомобиль, и ты должна нам еще сто тысяч долларов.

— Сто тысяч! Но где я возьму такие деньги?

— Деньги есть у вашего друга — подполковника Воронина Константина.

— А-а-а…

Девушка закивала.

— Ну так знайте: денег у нас нет, и автомобиль я не отдам.

— Отдашь, — сказал Бидзина. — Немного будешь думать, а потом отдашь.

И поднялся:

— Пойдем, твою комнату покажу.

Проходя по лестнице, Анна видела, как старый грузин разливал по стаканам водку, резал хлеб и рыбу. Самый молодой, худой и все время молчавший парень испуганным взглядом провожал Анну.

Темным коридором прошли к двери, и за нею открылась небольшая с маленьким окном комната, заваленная матрацами, подушками, старыми коврами и разным хламом, от которого пахло сырой плесенью. У маленького окна к углу комнаты прилепился старенький диван, и на нем громоздились узлы какого-то тряпья, ковровые дорожки, подушки без наволочек.

Страх с новой силой сдавил сердце. Анюта машинально, повинуясь инстинкту жизни, искала предметы, которыми могла бы защищаться от врагов, вздумавших совершить над нею насилие. Таких предметов в комнате не было, и тогда она подумала: «Живой я им не дамся».

Прошла к дивану и села на свободный уголок у самого окна. Посмотрела на Бидзину: тот отворачивал голову в сторону, боялся смотреть на девушку. Это воодушевило Анюту.

— Ну и что дальше? Долго вы намерены меня тут держать?

— Посмотрим, — сказал он тихим голосом. И вышел. И закрыл дверь с той стороны на внутренний замок.

Мысли являлись одна другой страшнее: «Убьют. Изнасилуют. Будут пытать».

Но потом, придя в себя, немного успокоившись, думала и так: «Положим, мы с Костей найдем деньги, но как они их получат? Как мне с ними мирно разойтись?»

Очевидно, эти же вопросы занимали и трех кавказцев, решившихся на такой дерзкий, рискованный шаг. Ведь они знают, что Костя — подполковник милиции, что он сегодня же вечером, не дождавшись Анны, станет ее разыскивать.

Ближе к вечеру в комнату вошел самый молодой грузин, — тихий и робкий, совсем еще мальчик, — сказал:

— Пойдемте вниз обедать.

— Я не пойду обедать!

— Мне сказали, чтобы вы шли.

— А я сказала, — не пойду!

Парень ушел, а через несколько минут вернулся, принес ведро воды, таз, мыло, полотенце. Поставил у двери, вышел. И долго, неумело закрывал дверь на замок с той стороны. Еще через полчаса снова пришел, принес еду. Хлеб, свежепросоленные огурцы, колбасу, рыбу горячего копчения, сахар, печенье и бутылку вина. И так же молча вышел.

Темнело. Света в комнате не было. Анюта прислушивалась к каждому шороху, страх леденил душу, она боялась темноты, вновь и вновь искала предметы, которые могла бы пустить в ход в случае насилия. В складках ковра увидела какой-то большой, покрытый серебристой краской и похожий на огромный светильник с раструбом предмет. Вытащила его на свет, стала разглядывать. Прочла надпись: «Корабельный электрогорн Сирена». От него тянулись два провода с обнаженными концами. Видно, хозяин — а он, наверное, был моряк, может быть, капитан — вставлял концы в розетку, пробовал сирену. И Анюта тут же потеряла к ней интерес. Ее, конечно, можно поднять, но размахивать ею, обороняться не будешь, — слишком тяжела.

А ночь уж плотно прижалась к окну, погрузила во мрак все предметы в комнате. «Что, если ночью выставить окно и убежать?» — думала Анюта. Но нет, переплет в раме частый, а сама рама наглухо прибита к косякам. Станешь выламывать, внизу услышат. Да и сил не хватит, чтобы выломать толстую деревянную раму.

Хотела разобрать диван, постелить матрац, подушки, но решила, что спать она не будет. Села у окна и сквозь грязные, давно не мытые стекла смотрела на лес, подступивший к дому черной стеной, и на огонек, горевший в окне боковой пристройки, примыкавшей к дому. Огонек горел рядом, в пяти-семи метрах от ее окна. И там двигались тени людей, три тени, — кавказцы устроились в этой комнате. До слуха Анны доносился и разговор, — чужая, грузинская речь, — и ругань, все громче и громче.

Но вот тени исчезли, и голоса стихли. Раздались шаги на лестнице.

Анюту охватил ужас: «Идут!..» Забилась в угол дивана, закрылась матрацем.

В коридоре послышалась возня, — может, драка. Громкие визгливые голоса. Открывали дверь, ругались все сильнее, кто-то ударился всем телом о стену. Но вот дверь распахнулась, и в свете лампочки, горевшей в коридоре, Анюта увидела всех троих. Впереди медведем ввалился толстый, его ударом в плечо отбросил к стене Бидзина. И что-то крикнул, и крик этот, похожий на рык зверя, ножом полоснул по сердцу Анны. Однако странная и почти мирная мысль осветила сознание пленницы: «Если я и выберусь отсюда живой, в волосах появится седина».

В эту самую минуту в руке толстого сверкнуло лезвие ножа. Он двинулся на Бидзину, но тот ударил носком ботинка по руке противника, и толстый завыл от боли, скорчился, злобно зашипел:

— Ай, собака! Руку сломал! О-о… рука, рука…

И мимо Бидзины, мимо паренька, стоявшего у стены в коридоре, побежал к лестнице и там застучал каблуками по ступенькам.

Бидзина подошел к Анне, прерывистым голосом проговорил:

— Не надо беспокоиться. Ложитесь спать. Я вас не дам в обиду.

И ушел. И закрыл дверь на замок.

Потеплело на сердце, страх, как раненый зверь, отполз в сторону, но не исчез совсем, затаился. Сбросила тряпье с дивана, постелила матрац, взяла подушку, покрылась каким-то грязным, пахнущим прелой травой одеялом. И скоро согрелась, но спать не могла. И не хотела. В окне пристройки горел огонек, оттуда доносились голоса, иногда переходили на крик.

Одна тень, словно маятник гигантских часов, качалась от одной стены комнаты к другой. Видимо, старый грузин, стараясь унять боль в руке, ходил по комнате.

В слабом свете, лившемся из окна, Анюта различала контуры корабельной сирены. А что если включить ее ночью или на рассвете, когда крепко спят, — вот бы перетрусили братья-разбойники! Ведь она заревет так, что крыша дома поднимется.

Мысль, однажды коснувшаяся сознания, стала обрастать плотью. Встала, нащупала рукой розетку — ее при свете видела, — подтащила сирену, подняла на подоконник. «Хорошо бы в окно просунуть». В нижнем углу оконной рамы одна маленькая секция переплета была забита фанерным листом. Потянула угол — гвоздь подался. Стала отдирать всю сторону, и другие гвозди выходили без шума. Отняла весь лист, пододвинула сирену, вставила раструб в открывшееся гнездо. Проверила длину шнура, — да, его хватает до розетки. «Подожду, когда уснут, и, может, на рассвете включу сирену. Вот, если исправная, и заголосит… Океанская, горластая…»

Радостно забилось сердце. Надежда, надежда… Не зря говорят: надежда умирает последней. Но она не умерла, она есть, моя надежда!

Потянулись часы трудного, мучительного ожидания. Если уж включать сирену, то только в часы предрассветные, в пору, когда они, наругавшись и опившись, будут спать как убитые. Являлся ей вопрос: «Вдруг не заревет, испорчена?» Тогда, думала, скажу им: «У меня денег нет, буду просить у Кости». И они изложат мне свой план. Лишь бы не приставали, не пытались насиловать.