Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 33

Наблюдая за собой со стороны, фиксируя свою речь, интонации, настроение, Анюта замечала перемены, произошедшие с ее психикой после эпизода с кавказцами. Внешне оставалась тою же, — и даже, как она боялась, седых волос не появилось, и руки перестали дрожать на другой же день, но внутри что-то оборвалось. Улетучилось облачко, соединявшее ее с детством, возле сердца поселилась тяжесть. И улыбка стала другой, — в ней теперь проглядывала легкая грусть и забота.

Никогда так много и упорно не работала. По живым следам писала главу, которую условно назвала «Аленка-заложница», назвала так, чтобы лучше представлять все подробности эпизода и не сбиться на фантазии, а писать все так, как с ней и происходило.

Анна и всегда была реалистом, держалась поближе к жизни, выводила людей, похожих на тех, которые встречались ей, которых она хорошо знала и понимала, и природу изображала донскую — ту, что видела каждый день, — и сама растворялась в ней. Теперь же еще и еще раз убеждалась в правильности своего творческого метода: все частности и детали выходили у нее как живые. И Толстой говорил о «гениальности в деталях», и Чехов пуще огня боялся в своих творениях общих мест, штампов, риторики.

Много и радостно трудилась Анюта в эти дни, и новая ее рукопись подвигалась быстро.

Звонил Костя, рассказывал, что устроил в кооперативном издательстве повесть, ищет художника, но пока еще повесть не прочитали и ничего определенного не говорят.

Вечерами штудировала английский. Читала Диккенса в оригинале. И после занятий старалась удержать преподавательницу, катала ее на автомобиле, охотно болтала с ней на английском.

Дедушка души не чаял в Аннушке. Говорил:

— Внученька моя, — умница! На чужом языке лопочешь, будто и сама не русская. И похорошела тут у нас, одежку модную справила, и все к лицу тебе, — на тельавивзоре бы тебя показывать.

Дедушка Василий хоть и остался сразу же после войны в городе на Неве, который защищал от немцев, — кончил институт, был крупным инженером, — но манера говорить у него сохранилась донская. А к старости он все больше применял обороты первородной, станичной речи, и как его ни поправлял племянник Костя, телевизор он упорно обругивал словом «тельавивзор» и много других забытых в городе русских деревенских слов запускал в свои речения. Анюта любила с ним беседовать, жадно внимала мудрой неторопливости его рассказа. И часто обнимала деда, ласкаясь к нему.

«Унылая пора…»

Уж сентябрь перевалил на вторую половину. Дожди хоть были и не часты, и не долги, но черные тучи по вечерам ползли и ползли со стороны северо-запада и поздним вечером, а то и ночью проливались пока еще робким, неутомительным дождем.

На западную сторону выходили и окна Анны: внизу, в комнате бабушки, и наверху, в кабинете деда. Здесь она наблюдала закаты, одни закаты, — восходов не видела. И это каждодневное расставание с солнцем было грустным и вдохновляющим. Ей казалось, что она видит те самые «воробьиные шаги», на которые каждый вечер убывает день, а потом, когда минет 22 декабря — зимнее солнцестояние, на те же «воробьиные шаги» день станет прибывать.

Солнцеворот времени, незримый, но до боли ощутимый бег жизни. «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым…», — повторяла Есенина, его она и еще Марину Цветаеву любила нежной и благодарной любовью. Томики стихов этих поэтов привезла и сюда, и лежали они всегда под рукой.

Костя получил какое-то задание, приезжал редко, и это обстоятельство прибавляло печали. Там, в станице, Анюта легче переносила одиночество. Здесь же в отсутствие Кости томилась желанием новой с ним встречи. Прислушивалась к мыслям, тайному голосу души и сердца, спрашивала себя: что же с ней происходит? Любовь отпустила, ушла. И легче становилось: нет занозы, не кровоточит рана. Новая жизнь, сильные впечатления последних дней, и сам город, такой огромный и прекрасный, и Нева, и море, и все, все, что теперь ее окружает, как бы приподнимало ее над прежней жизнью. И над всем прежним, дорогим и близким поднялась фигура Кости. Он как-то незаметно и властно заслонил всех других и, прежде всего, Олега. Костя волновал ее, она хотела его видеть. Но то ли это чувство, которое называется любовью, — вот чего не могла понять Анюта.

Думы, думы… Нет им конца и завершения, одни загадки и сомнения. И часто напевала: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…» Если заходила в лес или гуляла в одиночестве, пела эту песню громко, в голос.

Радовал гонорар за книгу. Большие деньги позволили наладить быт: дом содержать, Полине платить, и учительнице английского, и массажисту… Денег уходило много, цены на продукты все ползли и ползли вверх. Думала о людях, страдала от сознания, что жизнь в стране ухудшается, и было неловко тратить много денег. Недавно она покупала скумбрию холодного копчения. Попросила положить четыре самых крупных. Продавщица тщательно подбирала. Анне понравились тушки, и она попросила добавить еще и еще.

Подошедшая старушка спросила, сколько стоит рыбка. Продавец молчала. Анюта назвала цену — сто девяносто семь рублей. Старушка поблагодарила за то, что ей любезно ответили. Покорно потушила интерес в своих синих глазах и пошла прочь. Прочь пошла и Анна, терзаемая болью и стыдом.

Как жить, когда близкие тебе люди так унижены и обездолены?

Но что делать, она не знала. И скорее бежала домой к дедушке. Вот кого она любила все больше и больше.

Подполковник Константин Воронин приезжал иногда в форме, погонах, входил к Анюте в кабинет, докладывал:

— Страж народа и государства и вашей личной безопасности прибыл.

Устраивали чай или кофе и долго сидели у камина. Вести о книге были неутешительными. Изданную на Волге повесть прочел председатель кооператива и не выразил особого удовольствия. С кислой миной проговорил:

— Повесть как повесть, издать можно, но вряд ли она будет пользоваться большим спросом.

Костя хотел забрать книгу, но издатель задержал.

— Печатать будем. Сказал же вам!.. Вначале дадим небольшой тираж, для пробы.

Видимо, заинтересован был в долларах, которыми расплачивался подполковник.

Кто-то сфотографировал их. Они стояли у стены типографии: Костя — в форме, рослый и прямой, издатель, напротив, — низенький бородач, «шуруп», как будет называть его Константин. И фамилия-то у издателя жуликоватая: Шугалей Алексей Ноевич.

— Что же они издают?

— Видел у них книжки — «Записки Казановы», «Валюта мира», «Анжелика и король».

«С такими книгами, — думала Анюта, — тягаться трудно. Видно, там, на Волге, и читатель другой, и запросы иные».

— Расскажете о новом задании? — спрашивала Анна.

Не сразу и нехотя Костя рассказал о новом деле, которое поручил ему генерал Старрок. Надо было последить за одной красоткой и через нее выйти на Иванова, наследника миллиардов, украденных у нашего государства и уплывших за океан.

— И вы согласились?

— Да, конечно. Дело серьезное, только очень уж трудное. Золотой Принц, или Еврей Иванов, — и так его еще звали, — живет скрытно, прячется от людских взоров, его оберегает свора лакеев, охранников, — и только жена его, молодая красавица, будто бы ведет обычный образ жизни: ходит по магазинам, ресторанам и даже своего автомобиля не имеет. Ситуация непонятная, но все данные нашей разведки говорят об этом. Нужна иная разведка, более глубокая, мне ее и поручают.

— Никогда не думала, что в стране нашей есть такие люди.

— Есть, Анюта. Как та музейная крыса тащила в свою черную сумку сокровища страны, так и отец этого самого Золотого Принца, взобравшись на высочайший пост, сгребал в свой угол миллиарды. Как он это делал, еще мало кто знает, — это тайна за семью замками, — но вот нам и поручается приоткрыть над ней завесу.

Он сказал «нам», видимо, и Анне готовил место в предстоящей операции, и Анюта это его желание услышала.

— Но Принц, — продолжал Костя, — не просто ожидает наследства, — он активно действует: продает рубли за доллары, качает за рубеж миллионы тонн нефти, сотни и тысячи тонн редких металлов. Он посредник, и от каждой сделки имеет двадцать процентов. Но есть подозрение, что посредством сложных махинаций от многих сделок все деньги текут ему в карман.