Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 57

— О Фридмане могу тебе сказать, — оживился Борис, ободренный тем, что хоть чем-то может быть полезен. — Он в Констанце проворачивает операцию с леями. Куда-то в Африку гонит танкер из Одессы с русской нефтью.

— Может быть, — в раздумье согласился Малыш. — Но это попутно, а главное для него — наша операция. Он ее замыслил, рассчитал, подготовил, ждет мои бумаги. Но у меня подозрение: он уж о том думает, как нас с тобой оставить с носом. Вплоть до физического устранения.

— Мне перечислил предоплату.

— Сколько?

— Десять миллионов.

— Слезы! Мне — тоже, но за это при твоей помощи и через твоего папашу вышел на всех нужных людей, даже на посла. И завтра мечтает заполучить вот эти бумаги.

Малыш поднял над столом изготовленные с таким трудом документы.

— Но шиш ему! Накось, выкуси!

Малыш выбросил вперед руку со сложенным в кулаке кукишем. Из глаз посыпались голубые искры. Борис съежился, он знал страшную силу этого человека. По его банде в Питере нанесли сильный удар. Банда качнулась, но уцелела. Взяли многих, могут расколоть еще столько же, но остальные…

Малыш, в прошлом банковский работник, выпускник финансово-экономического института, мафию свою строил по системе масонских лож — клетками, ячейками. Одна клетка не знает о существовании другой, взяли одну — остается другая. И в каждой — глава, пастух. Имена их в голове Малыша. В Питере расколошматили одну ячейку, только одну.

Борис тоже в мафии Малыша. Рядовой боец. Почетный, элитный, но — рядовой. И он знает: законы мафии жестоки. Вильнешь в сторону — убьют. Борис трепещет под голубым огнем совино-круглых глаз Малыша, этого тамбовского волка. Дядя Бориса по матери, Моисей Саулович Браиловский, в прошлом важный чин в Госплане СССР, поговорил о каком-то деле с Малышом, сказал Борису: «Твой дружок — сущий дьявол, ты его ко мне не приводи, у меня от общения с ним понос открылся». Борис и сам долго не может выдерживать общества Малыша: в его синих, темнеющих от злости глазах он видит одно презрение и на лице — такую мину, словно тот нечаянно раздавил лягушку.

Малыш однажды сказал Иванову: «Борис, смени фамилию! Это наша, тамбовская фамилия. У меня мать Иванова». Обиду эту Борис помнит и никогда не простит.

Иванов пошел на свою половину. Его комнаты находились в правом крыле третьего этажа.

Июньский день набрал полную силу. На пляже, в дальнем правом углу, лежали на песке Нина и Анна. И поначалу Борис хотел пойти с ними загорать, но сейчас желание развеялось, он протащился на балкон, лег здесь на деревянный диван, бездумно смотрел в небо. Настроение было скверным, он не знал, что хотят от него и чего хочет он сам, и вообще зачем он живет на свете. Малыш хочет вывести из дела Фридмана, — может быть, устранить физически. Сказал это просто, как о каком-нибудь пустяке. И вот так же он однажды скажет Стиву: «Бориса Иванова уберите».

«Малыш может и меня устранить, и отца, и кого угодно, а я вот не могу. И отец, несмотря на свои миллиарды, тоже не может. Не хватает характера. У Малыша есть характер, у меня — нет. На меня сейчас думают, что яд подсыпал отцу, но я не подсыпал. А кто это сделал? Может, один из тех ребят охраны, кто со мной на кухню заходил? Но кто и зачем? Отец не так прост, как они думают. Он напоил попугая, а теперь грешит на меня. И прав. Я ведь их привел за собой в буфет. Надо уезжать и никогда больше с отцом не встречаться. Гадко! Но Малыш не позволит, надо каждый шаг с ним обговаривать. У Малыша в дипломате радиотелефон, и неизвестно, с кем он говорит, сколько охранников таскает за собой и какую он завел систему. Кто-то говорил, что его «пасет» бригада из английской разведки. Сколько их числом, где расположены, сколько они стоят ему ежегодно — вопросы за скобками, и нет на них ответа. Два-три года назад Вася Лыков, мой сокурсник по институту, сидел клерком в главном хранилище денег и славился умением «нарисовать» любой документ, любую купюру. И делал это из спортивного интереса, ради потехи. Но однажды на него вышел Фридман, сделал тайный заказ, и Вася в одночасье стал миллионером, а затем и Малышом». И с тех пор Малыш — любимейшая игрушка в руках Фридмана, и не одного только его. Малыш качал миллионы, наладил мощный дьявольский механизм растаскивания богатств России, он был, как и Силай Иванов, как и Борис, величайшим преступником и, понимая это, все глубже уходил в подполье, а после разгрома в питерской квартире Бориса Иванова в ту же ночь вылетел за кордон и осел здесь под тройной охраной. Чутьем волка улавливал, что здесь опасности не было. Иванов-старший болен, ему уже ничего не надо, а младший — кисель, ни на что не способен. К тому же жаден и качает через Малыша миллионы. Оставался Фридман — страшный, коварный Фридман, но этот держится за Малыша, как за собственный кошелек. Другого такого «гравера» он не знает.

Лениво текли мысли Иванова-младшего. Под сердцем копошилась тревога. Он лежал на твердом, деревянном диване и видел отца в беседке. К нему спустился Малыш. Они сидят за круглым столиком и мирно беседуют. Даже, кажется, что-то пьют. Данилыч наливает им, и они пьют. Теперь без опаски, без тревоги. Флавий принял меры, и в буфет к нему теперь уже не войдешь. Там замки без ключей, открываются набором цифр. Таких комнат во дворце несколько. Есть потайная комната в гараже. И спальня отца на особых запорах. На ковре у кровати лежит Барон. Из спальни есть секретный ход, — кажется, это люк в полу, и в гараже, кроме тайной комнаты, от которой есть ключи у Бориса, есть еще секретное помещение, — то ли за ее стеной, то ли, как и в спальне, под полом. И будто бы подземным переходом они соединены, но все это известно одному лишь Силаю.

«Странно, — думал Борис, наблюдая за отцом. — То он болел и уж собирался умирать, — и врачи отступились, а тут вдруг ожил. Ходит один и на сердце не жалуется…».

Не было радости по этому случаю, как не было и жалости к больному отцу. Странно он был устроен, Борис Иванов. Он никого не жалел, ни к кому не испытывал любви. И Анна, — он к ней было потянулся, — вдруг перестала его интересовать. Еще недавно мечтал о деньгах, спал и видел себя богатым. Теперь деньги есть, много денег, но он решительно не знает, что с ними делать. Помнит, как вспыхнула любовь к Нине. И весь мир тогда, вся жизнь его засветилась яркими красками, — и как раз в это время потекли в его карманы большие деньги. Он стал посредником в перекачке нефти в страны Балтики, вошел в малое предприятие по сбыту леса в южную Африку, а тут провернул две финансовые аферы с Малышом…

Жизнь катилась колесом, и не его жизнь, а чья-то чужая, — накатывалась, мяла, давила. Было вино заморское, терпко-горькое, разливавшееся огнем по телу, ударявшее в голову, заслонявшее все — и свет, и воздух, и людей. Рядом оказывались девчонки, сидели на коленях, обнимали, ласкались, а он вяло отстранял их, мотал головой. Потом пошли наркотики, они уводили в мир, где было и легко, и приятно, но только там не было людей. Он видел лица, слышал голоса, но не мог понять, почему они возле него и вообще зачем они…

Не помнил когда, где и с кем засыпал, а пробудившись, всегда видел рядом девочку, — совсем юную, очень красивую, иногда затевал любовные игры, но чаще смущался, чувствовал себя опустошенным.

«Это и есть жизнь миллионера? — спрашивал он себя. И в ответ покачивал головой, смирялся. — Да, такая она и есть, жизнь миллионера».

Были попытки переменить быт, найти другие дела, другие занятия. И кое-что он предпринимал практически: то новую квартиру покупал и принимался ее обставлять, то приобретал в Москве особняк в стиле барокко и мечтал его отреставрировать. Но быстро остывал и соскальзывал на прежнее.

Борис хотел спуститься вниз, позагорать с Ниной и Анной, — делал усилия, чтобы побороть тягу к очередной дозе, но не смог, достал трубку и жадно, большими затяжками стал курить. Голова быстро закружилась, он загасил и спрятал трубку, вошел в комнату, зачем-то обошел вокруг стола, пытался вспомнить о своем намерении идти к морю, но тут же подумал: «Зачем?.. Там жарко и будет болеть голова».