Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 61

— Не испугалась?.. Изнасилуют, привяжут камень и бросят в море.

— А что изменится, сяду я к ним или не сяду? Место там пустынное, от виллы далеко, с одной стороны море, с другой — степь. Захотят, так схватят и толкнут в машину. Но у меня ведь перстень, — вот он, твой подарок. Кстати, а с ним можно плавать?

— Не беспокойся, перстень герметичен. Не расставайся с ним никогда.

— Ну вот… Едем в Констанцу, они ведут себя пристойно, говорят на английском, — я поняла: охрана! Только чья, — не знаю.

— Да уж, мальчиков нанимают ненаших. У них, у крезов, охрана — ой-ёй!.. Что им жалко, что ли, десять миллионов отстегнуть на свою безопасность? Да они и сотню не пожалеют. Это на вилле мы никого не видим, — там Флавий за все в ответе, а ступи за порог — и тотчас за тобой хвост. Они все должны знать: что за человек допущен к хозяину, что у него на уме. А может, и тебя должны охранять. Мы же не знаем их договоренности. Упади с тебя хоть один волос, и они лишатся жалования. Я так думаю. Я это на себе ощутила: чем больше у моего муженька денег, тем старательнее меня пасут. И стоит кому прилипнуть ко мне, так тотчас же получает по носу. А и ладно: я не прочь, — пусть охраняют от всякой вшивоты.

Анюта улыбнулась. Ее при подобных словечках всегда коробило, но вида она не подавала, боялась прослыть чистоплюйкой. К тому же и не хотела очищать язык подруги от ядреных, смачных словечек, вынесенных ею из детства, из среды простых русских людей, чей ум не заморочен условностями больших городов, где дух космополитизма выветривает из сознания земной национальный колорит.

— Подвезли меня к гостинице, — продолжала Анна, — а я и думаю: выследят меня и Костю с Сергеем засветят. Хорошо ли это? Нет… фигушки вам. И не выхожу из машины, а они смотрят на меня и не поймут, что же мне надо. «О кэй! — сказал тот, что за рулем, — он, видимо, у них старший. — Вы просили «Палац»,— вот он, перед вами». — «Зачем мне «Палац»?» — делаю наивные глаза. А парни переглянулись: вот, мол, малахольная. «Вы же нас просили». — «Нет, не просила, — говорю, как ни в чем не бывало. — Я плохо владею английским, хотела посмотреть на «Палац». Ну вот, посмотрела. И еще хочу в порт проехать, по набережной. Если можно». — «Да-да, конечно. Мы с удовольствием».

И повезли меня по городу. Ну, город как город. Гавань небольшая. Может, оттого и порт невелик, но причалы хорошо устроены, много техники — краны всякие, машины бегают, электрокары. И тут же недалеко Морской клуб и в нем ресторан. А дальше, на площади памятник Овидию. И от него в разные стороны разбегаются улицы. А домики небольшие, аккуратные, у многих крыши плоские и на них солярии, площадки, значит, для загорания. Полотняные грибы на них и зонты оборудованы. Посмотрела город и говорю: «А теперь домой везите». Улыбнулись парни, привезли. И я поняла: охрана и за нас в ответе.

— Да, да, похоже.

На берегу их встретил Данилыч. Анне сказал:

— Вам звонил молодой человек с Дона, из вашей станицы. Вот тут его координаты.

Подал листок со словами: «Звонил Олег, остановился в Констанце, телефон 12–14».

Полежали с полчаса на солнце, обсохли, прокалились и пошли в «Шалаш». Тут на площадке лифта их ждал Силай Михайлович.

— Что с вами? — взяла его за руку Нина.

— Ничего, ничего. Сегодня жмет сердце, видно, к непогоде, но не волнуйся, пройдет. Мы сейчас пойдем обедать.

И к Анне:

— Я просил пригласить вашего земляка, ему звонил Флавий, послали машину. Вы не возражаете?.. Я распорядился по своей воле. Он ведь с Дона, почти и мой земляк. Ну ладно, теперь двенадцать, а к часу прошу в столовую, в большую столовую.

И снова осекся. Страдание исказило черты его лица, и он, старчески сгорбившись, двинулся по коридору в кабинет. Нина взяла его за локоть, пошла рядом.

— Я знаю, какая погода жмет ваше сердце, — корила по-матерински. — Вы утром говорили с этим разбойником Малышом. Опасный он тип, будто с камнем за пазухой ходит. Я его в Питере боялась, — где он появится, туда и беда бежит.

— Ах, Нина, не могу с тобой лукавить: одна ты у меня близкая, добрая. Не видел я их пять дней, и сердце не болело. Обрадовался я, свет жизни увидал. Но вот поговорил и — засосало. Так и кажется — инфаркт или инсульт хватит.

— Говорила я вам: удалить от себя все внешние раздражители, выкинуть из головы, из сердца, открыть душу для новых мыслей, — полюбить, наконец. Ну что для вас, женщин мало? Вы пальцем поманите — любая красавица побежит. И не мои это мысли и советы, — все у питерского ученого вычитала. Он алкашей запойных, и тех на ноги ставил. Я и сама трех алкоголиков из пьяной ямы вытащила. А сейчас книги накупила и, как наберусь ума, тоже стану помогать людям.

— У тебе здесь они, книги?

— Нет, я их родителям отослала. Скоро туда поеду, там читать буду.

Силай встревожился, неуютно ему стало, нехорошо. Не хотел бы он отпускать от себя Нину. Многим он нужен был в этой жизни, а к его сердцу никто не прикипел. Вот только невестка, Нина.

Приступ откровения напал на него, — надо было опростать сердце от тяжких неизбывных дум.

— Я теперь не принимаю людей, — сказал Данилычу, — никого не хочу видеть, пусть ждут.

— Что же это за люди? Как я понимаю, вы не служите, могли бы и отдохнуть.

Силай невесело улыбнулся, пристально посмотрел в темно-синие с зеленоватым нимбом глаза Нины. Порывисто взял ее голову, привлек к себе.

— Дитя ты мое ненаглядное. Не было у меня ни детей, ни внуков, а вот теперь появилась. Одно меня смущает и покоя не дает: злодея ты во мне видишь, похитителя народной казны. И так весь мир обо мне думает, — все, кто не знает правды моей жизни и особенно последних лет. Да, так, да и Бог с ними.

Силай замолчал, устремил взгляд своих умных серых и совсем еще молодых глаз в уходящую за горизонт даль моря. Лицо его просветлело, разгладилось, — он сейчас походил на человека, творящего молитву и горячо верившего в милость Бога.

— Да, то верно, — я подвинул Россию к пропасти и мог бы сказать людям: вы мне доверились, и я хотел повести вас верной дорогой, но обстоятельства оказались сильнее меня. Так-то вот, моя милая, прелестная, очаровательная девочка. И если уж судишь ты меня, старого, немощного человека, то не преступления вменяй мне в вину, а недостаток мужества и силы. Не герой я, не Геракл и не Илья Муромец, — вот в чем штука, моя прелесть. Ну, а насчет моих денег, — очень больших, почти фантастических, — да, они у меня есть, и не зарабатывал я их в поте лица, — все так, но я найду способ вернуть их. Но об этом, голубушка, позднее, а сейчас налей мне сердечных капель и включи музыку, что-нибудь из Чайковского, — Петр Ильич мне всегда помогает.

Обедали в большой столовой, — здесь Нина и Анна никогда не были. Она открывалась автоматически, фотоэлементом, он реагировал только на два лица: хозяина и Данилыча.

Сидели за длинным черным зеркальным столом. Силай Михайлович восседал в кресле чуть повыше других, под огромной картиной на библейский сюжет, а справа и слева от него располагались гости. На этот раз их было четверо: Нина с Анютой, Олег и рядом с хозяином — Малыш. У поручня Силаева кресла сидел пес Барон. Он оказался по соседству с Малышом, который, очевидно, ему не нравился. Он хотя и сдержанно и не все время, но грозно и таинственно рычал.

— Не хочу сидеть с этой… образиной, — сказал Малыш и в торжественной, почти неестественной тишине попросил Анюту сесть на его место, а сам перебрался на место Анны.

Силай Михайлович сделал вид, что не заметил движения за столом, — обращался к Олегу:

— Ну, что там на Дону? — рассказывай, Олег, я хоть человек столичный, но и в ваших краях бывал, знаю…

— Может, и в Каслинской бывали и церковь нашу помните?

— Как не помнить, знатная церковь, на высоком холме стоит и далеко окрест видна. А колокол по утрам и вечерам во многих хуторах слышен был, до самых гор Эрдени звоны катил. Эх-ма! Побывать бы там, да теперь-то уж…