Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 68

— Но зачем мне так много денег? Что я буду с ними делать?

— Твой Олег найдет им применение: закупит у чехов автобусы, проложит в придонских станицах дороги, построит школы, больницы, заново храмы восстановит… А?

— Ну если так… Тогда спасибо. Я от таких денег и от таких забот не откажусь.

Наступила тишина. Словно глаза затаившихся в кабине зверьков мигали лампочки подсветки, дробно стучала под килем волна. И в этой тишине вновь раздался голос Малыша:

— Спасибо тебе, Анна. Я до встречи с тобой жил как в бреду, крутился в каком-то дьявольском колесе, а теперь… Я вижу цель жизни, хочу употребить деньги на пользу людям, — и как можно скорее. И еще важно: я хочу жить, боюсь потерять тебя. Я люблю тебя, Анна. И тут уж ничего нельзя изменить. Если будешь прогонять меня, — не уйду, не надейся. Буду жить рядом, на Дону, в твоем хуторе. Я должен видеть тебя каждый день, постоянно.

Анна молчала. Выключила двигатель и лампочки погасли.

— Выйдите на палубу, осмотритесь вокруг. Может, уж и подадимся к охотничьему домику?

Малыш прошелся по борту катера, затем по другому, — вдалеке волчьими глазами мерцали два огонька. Очевидно, сторожевые военные катера. Фридману ничего не стоит нанять и военных. Вернулся в рубку, сказал:

— Вот мое решение: попытаемся переиграть своих врагов на этом румынском пятачке. Значит, до утра дрейфуем. А с утра по морю заснуют большие и малые суда, лодки, катера. Мы среди них затеряемся. И когда убедимся, что нет погони, махнем к домику короля. Ну а теперь в кают-компанию! Надеюсь, там в холодильнике есть у нас кое-что вкусное.

И по узкому коридорчику они потянулись в кают-компанию.

Была полночь, в кают-компании слабо мерцали два голубоватых ночника, иллюминаторы были зашторены. Малыш показал Анне вделанный в стену холодильный шкаф. Энергия шла от батарей и не зависела от двигателя. На столе появился лимонад, конфеты, печенье, фрукты.

— Но если ты хочешь ужинать?

— Нет-нет. Я выпью, лимонад и съем плитку шоколада.

Они сидели по-домашнему и оба забыли об опасности, и не слышали, как бьются волны о борта катера.

— Не перестаю удивляться красоте и совершенству «Назона». Чудо какое-то! Спасибо вам за подарок. Это такая радость — слов не нахожу.

Хотела спросить, сколько он стоит, но вовремя погасила свое любопытство. Дала себе слово не задавать вопросов о ценах, вкладах и вообще о деньгах.

О главном же решила спросить:

— Что нам угрожает, — в худшем случае?

— Дворец или замок на каком-нибудь острове, или в Мексике, Бразилии.

— Судьба попугаев в золотой клетке?

— Вклады мои присвоить невозможно. Они постараются сделать все так, чтобы мой капитал осел на Западе. А поскольку речь идет о миллиардах, они не остановятся ни перед чем. Ну, к примеру, вот эта нынешняя операция, — во сколько им обойдется? Как ты думаешь? Не ломай свою очаровательную головку: ну, пятьдесят, сто тысяч долларов. И что же? Это для них разве сумма? А если учесть, что я за две недели жизни в «Шалаше» сделал пятьсот миллионов долларов? Можешь представить, как они заинтересованы взять нас в плен со всеми потрохами.

— Но я не понимаю… Вы ведь и так на них работаете.

— На них работаю? Я? Из пятисот миллионов они хотели иметь четыреста, а я им, как кость собакам, бросаю сто. А теперь вот новая акция, ее планирует приехавший сюда супераферист Фридман, гражданин мира, советник всех сущих на земле президентов. Новая афера вытянет из России полтора миллиарда рублей, и без меня она состояться не может.

— И какие же предлагают условия? — Анюту увлекла грандиозность афер.

— Фридман — жох, он говорит: сто миллионов — мне, остальное ему. А я ему: «Вы получите триста миллионов, остальное — мне». Фридман задохнулся от возмущения, спрашивает: «Послушай, парень, ты понимаешь, что ты говоришь?» — «Да, я хорошо понимаю, что я говорю: миллиард и двести миллионов — мне, а триста миллионов — вам. Запомните: отныне условия буду диктовать я». — «А это что, угроза?» — «Если хотите, — да. С волками жить — по-волчьи выть».

— И что же Фридман?

— Фридман? Он много думал, но ему нечего делать. Во-первых, кроме меня все нужные ему документы никто не «нарисует». А во-вторых, он знает: слишком строптивых я убираю.

Последняя фраза прозвучала жестко, и Малыш услышал в ней эту нотку. Решил пояснить:

— Фридман тоже денежный мешок, и многие мои компаньоны успели за время перестройки нахапать миллионы, но они жлобы и не позволяют себе тратить много денег на охрану. У них в охране три-четыре, от силы семь молодцов. Я же на охрану денег не жалею. Но здесь… Вышла особая ситуация, на нас с тобой брошены силы, и, кажется, не одного государства. Но и здесь мы им покажем кузькину мать. Ударный отряд боевиков уже в полете. К утру они вступят в дело.

В ту ночь не гасли огни в «Шалаше». Из Констанцы и Варны приехали машины с красными крестами, несколько минут было замешательство: какой из них и куда везти покойного Силая Иванова. Нина находилась в его кабинете — угловой комнате: одно окно и балкон выходили на море, другое окно и тоже балкон — во двор, где в эту минуту у главного входа и стояли машины и в кучку сгрудились секретарь Бориса Ратмир Черный, камердинер Силая Данилыч, комиссар полиции из Констанцы и толстый, почти квадратный человек, которого Нина видела раза два в Питере, но не знала. Это был вынырнувший словно из-под земли советский американец, гражданин мира Фридман.

В кабинете на диване, прикрытый пледом, лежал покойный Силай Михайлович Иванов. Тут же на подоконнике стояла клетка — пустая клетка Мики, а у изголовья каменно неподвижен был пес Барон. Он не проявлял никакого беспокойства, не выл, не скулил, как иногда делают собаки возле мертвого хозяина, — сидел спокойно и отрешенно смотрел куда-то в угол.

Все близкие существа, любившие Силая, и те, которых он любил, были рядом, но судьбу его, как и прежде, когда он был живым, решали другие.

Нина смотрела на людей, суетящихся у машин, и думала: почему они должны увезти Силая? Пусть привезут гроб и она сама приготовит покойника. Молодая, еще не знавшая в своей жизни подобных церемоний, она в трудную минуту, повинуясь инстинкту предков, готова была соблюсти весь нужный в подобных случаях печальный обряд. Сошла вниз, взяла за руки Данилыча, отвела в сторону.

— Куда повезут покойного?

— В морг. Решили в Констанцу.

— Силай Михайлович — русский, православный. Мы должны сделать все, что нужно, сами приберем, оденем. А вы закажете гроб.

— Но… они решили, — кивнул он в сторону собравшихся у машин.

— Кто они? И почему решают? Мы с вами хозяева! Подошла к комиссару полиции, строго сказала:

— Пусть привезут нам гроб, а мы сами приберем покойника.

Комиссар Бурлеску поклонился и с едва заметной улыбкой проговорил:

— Хорошо, госпожа, воля ваша, но покойнику нужен холод. Надо решить, в какой стране будете хоронить, в каком городе, когда и на каком кладбище. Из Бухареста пришел приказ: произвести экспертизу, вскрытие. Процедура сложная, требуется время.

Нина подумала и согласилась:

— Хорошо. Я повинуюсь.

Через несколько минут тело Силая внесли в машину с румынскими номерными знаками.

По этажам и комнатам в сопровождении Данилыча и Ратмира Черного с озабоченным хозяйским видом расхаживал Фридман.

Беглецы выпили в кают-компании по чашечке холодного кофе, Анна съела плитку шоколада и яблоко. В новой романтико-приключенческой обстановке она освоилась и совсем не боялась «страшного» человека, о котором в Питере слышала почти фантастические рассказы. Чувствовала на себе его ласковые, нежные взгляды, — теперь уже знала, что нравится Малышу, и даже больше: он ее любит и будет за нее бороться. Но, может быть, от того, что эти думы ее были так серьезны, она все реже поднимала глаза, старалась не встречаться с ним взглядами.